Дар, пылающий сквозь века

      В этот момент как раз вернулся «достопочтеннейший» слуга с подносом в руках, из чашек с клубившимся из них дымом и впрямь доносился легкий аромат сливок, также подле чашек лежала выпечка.       – Приходится составлять для Казимира Лаврентьича карточки, – проговорил Фролло на том же французском, кивнув ему, пока тот поставил поднос между ним с женой, — он ведь языкам не обучен, чтобы он просто предъявлял их по месту требования, заранее на двух языках пишу, чтобы знал, какую следует передать.       – Ловко, – оценила его находчивость Анна.       – Угощайся, если ты сильно утомилась, можешь есть прямо здесь, а не за столом, как самочувствие?       – Благодарю, немного голова болит, а в целом хорошо, – девушка спустила ноги с кровати и, приосанившись, подвинулась поближе к подносу.       Фролло хотел было еще что-то сказать, но вздохнул и не притронулся даже к чаю. Он понимал, что весь этот милый, почти что светский разговор ложь, игра, что на самом деле за ее словами и манерами на самом деле таятся ненависть и презрение к нему. Но при этом ни намека на страх. Он видел, точнее чувствовал, с какой страстью она вцепилась в свое имя, требуя называть ее Анной, только Анной и никак не иначе. Анна была защитницей для Эсмеральды, старшей сестрой, что заступится за нее, храброй героиней, что не позволит другим, то бишь непосредственно именно ему, причинить ей зло. С какой мольбой она попросила вывести на подмостки сего действа Алексея Александровича, что, загородив собой Фролло, не подпустил бы хищника к жертве. Супруги Каренины встали между героями средневековой драмы друг напротив друга, взаимно испепеляя пристальным взглядом один другого. Пропасть меж ними была слишком велика, размышлял Клод, наблюдая за тем, как постепенно разделывается с угощением жена и, заметив его взгляд, невозмутимо кивнула ему на стоявшую подле него чашку.       – Благодарствую, не хочу.       – Напрасно, но уговаривать не стану, Ваше право, – произнесла девушка, продолжив трапезу, делая вид, что ее отнюдь не смутил и нисколько не испортил аппетит взгляд мужа на нее, словно бы пытаясь его этим задеть.       – Анна, – та с вниманием посмотрела на него, – я хотел бы, чтобы ты вернулась со мной домой.       – Вы прекрасно знаете, что это невозможно.       – Неужели ты все еще не понимаешь?       – Не понимаю... что?       – Что я резким, одномоментным движением, обрубил тебе все мосты и у тебя практически нет иного выбора.       – То есть...       – То есть ты останешься здесь до тех пор, пока не согласишься уехать в Россию вместе со мной.       Девушка издала вопль, отложив от себя недоеденное и наполовину недопитый, чуть остывший чай.       – Этому не бывать. Кто Вам позволил ставить мне такие условия? Положим, я предполагала, что весь этот спектакль, начиная с соболезнования, к тому и вел, но...       Глаза Клода вспыхнули недобрым огнем.       – Неужели ты думаешь, что он примет тебя за Анну в этом облике и вы заживете как прежде? Даже если ты и рассказала ему о том прошлом, что нас, – он ревностно подчеркнул последнее слово, – связывает, я не поверю в это. Решительно не поверю и к тому же только я знаю, как вернуть прежний вид, я провел целые дни в библиотеках и архивах, выискивая толику сведений о переселении душ по крупицам. Я нашел эти сведения и без моей помощи ты…       – Постойте! – проговорила несчастная, едва поспевая за ходом его мыслей. – Зачем Вы это делаете, вернее, зачем Вы хотите меня вернуть обратно такими замысловатыми методами?       – Дело не в методах. Я сам угодил в эту ловушку собора и превратился в того, кем являюсь сейчас, случайно и только чудом не допустил верного слугу в сей капкан. Твой первый вопрос наиболее уместен и, как бы пафосно и абсурдно это сейчас ни прозвучало, но я все еще надеюсь, если так угодно, спасти тебя.       – Я Вас решительно не понимаю, – подавив смешок, произнесла она, – что значит спасти? Ведь спасают от кого-то или чего-то и уж так повелось, что этой истории опасность мне угрожает разве что от Вас.       – Ты глубоко заблуждаешься, Анна, но я не стану тратить время на разубеждения и приводить сейчас немыслимые аргументы в плане моей сомнительной безупречности или благородности моих поступков, мы оба знаем, что это не так и я далеко не святой и безгрешный. Позволь мне поделиться собственными впечатлениями и соображениями, возможно, я буду предвзят.       Враждебность мелькнула во взгляде смуглянки, когда он сделал паузу, чтобы потом продолжить свою мысль. Этот паук сплел первоклассную паутину для нее, рассчитав все до последнего дюйма. И если не эффектным видом этой ловушки он хотел запугать ее, то, быть может, удастся сломить ее жалкими уверениями в порочности и низости того, кого она так любит. Она не сомневалась, что, выражаясь фигурально, острые когти чудовища, что все еще по какому-то недоумению является ее мужем, начнут впиваться в графа, надеясь распотрошить образ ее возлюбленного подчистую, выставив его предателем и негодяем. Но ведь граф Вронский не Феб де Шатопер, о нем нельзя судить по тогдашнему прошлому, он совсем иной человек и Анна, зная его куда лучше, чем Каренин, была уверена, что такой ход – изобличить любовника по его прошлому – ему не удастся. Эта уверенность дала ей куда больше сил, чем мог бы дать перекус, лежавший перед нею.       – Я как сейчас помню ту картину, когда ты спускалась ко мне в образе Анны тогда, когда я был уже тем ненавистным тебе священником и пришел, чтобы сообщить тебе роковую весть о мнимой смерти твоего дражайшего супруга. Помню то оживление, появившееся на твоем лице и радостное предвкушение жалкого подобия привычной тебе светской беседы с гостем. Была бы твоя воля, ты набросилась бы на меня, как изголодавшийся бросился бы на кусок черствого хлеба, подброшенного кем-то небрежным жестом. Ты бы непременно отвела бы меня в гостиную и с жадностью приступила бы к какому-нибудь незначительному разговору о всяких мелочах, а после сильно гордилась тем, что смогла принять случайного гостя, что пришел не от графа Вронского, ведь те, с кем ты, вероятно, здесь общалась, навещали тебя...       – Из любопытства, – перебила в негодовании девушка, заканчивая его мысль хоть и не совсем так, как ему хотелось, но по лицу Клода было заметно, что он доволен ее собственными выводами, – как на некую экзотическую зверюшку, чтобы посмотреть на ту дерзкую особу, посмевшую бросить вызов обществу и, оставив мужа, открыто жить с молодым любовником, чтобы посмотреть на ту, ради которой он пожертвовал блестящей военной карьерой и злыми, высокомерными взглядами попытаться разглядеть, что же их дорогой приятель нашел в этой падшей женщине.       – Ты бросила вызов обществу, – продолжил ее беспощадный судья, – и этим самым ты угодила в ловушку, ибо ты, являясь его неотъемлемой частью, не можешь жить вне света. Ты, закрыв эту дверь, очутилась одна, ведь графу все еще положено время от времени появляться на светских раутах и приемах, посещать приличные дома людей высшего круга, как ни в чем не бывало, тебе же дорога в тот мир после необдуманного, опрометчивого шага отныне заказана. Но я не виню тебя в этой страсти, сила которой так всепоглощающа и страшна, мы одного поля ягоды, Анна, возможно, я понимаю тебя как никто другой, ибо тоже в свое время хотел бросить весь мир к твоим ногам и отказаться от чести дворянина и духовного сана. Как видишь, сходство между тобой и тем чудовищем, которым ты меня считаешь, все же есть.       – Было время, – с горечью заговорила она, – когда мне опостылел весь этот свет, с его обманчивым блеском и действительной пустотой, вроде жалкой елочной игрушки. С его злыми, беспощадными языками и хищным выжиданием того, кто даст слабину и, будучи не в состоянии скрыть свое падение, с жадной готовностью упиваться чужим позором, раздувая его все шире.       – Куда вы с графом собирались отправиться после заграничных скитаний?       Анна колебалась, ответить ли ему или нет, но, решив, что никакой выгоды этот человек из подобных сведений извлечь вряд ли смог бы, сдержанно сообщила таким отстраненным тоном, словно бы речь шла не о них с Алексеем, а об их общих знакомых:       – Граф собирался вернуться в родное поместье, в деревню, Европа и впрямь чересчур шумна и вечно оживлена в пустой, праздной суматохе, так что поместье служило бы тихой пристанью, спасением своего рода.       – Эта жизнь в тишине и обманчивом покое не для тебя, хотела бы ты это или нет, но ты принадлежишь свету, он давно влился в твою жизнь, стал частью тебя, вырывая этот довольно внушительный кусок, ты лишаешься части своей прежней жизни и потом происходит то горькое и, что самое жуткое, позднее осознание того, что тебе нечем заполнить эту зияющую пустоту внутри себя и тогда ты решаешь...       – Заполнить ее любовью, – пристально глядя на мужа, сказала она.       – Именно. Но и здесь есть еще одна загвоздка. Там, где ты готова была подарить ему бескрайнее, чистейшее море наивной, но пылкой любви юного сердца, он предпочел бы просто поплескаться в лужице, а теперь, когда ему потребовалось это самое море, ты с готовностью погружала его в целый океан, наблюдая с беспросветной печалью, как столько твоей безудержной, отборной с такой тщательностью нежности к нему уходит зря.       – Это... это неправда!       Жестокие слова этого человека сделали свое дело, тело девушки медленно сотрясалось от тщетно сдерживаемых рыданий. Сам Фролло начал расплываться в ее глазах черным пятном, искажаясь от слез, застилающих взгляд, она хотела закрыть лицо руками, но он схватил их и чуть сжал.       – Это правда, Анна, – в его голосе появилась жалость с тесно вплетенной в нее нежностью, как будто бы он мог ласкать словами, успокаивая ими ребенка, сказывался облик юной Эсмеральды, что и впрямь напоминала своим видом незаслуженно обиженное дитя, – но еще не все потеряно, в моих силах вернуть все, что было раньше и сделать так, будто бы никакой связи с графом не было, чтобы все вернулось в прежнее мирное русло, – опускаясь на колени перед сидящей, тихо плачущей девушкой, он переплел пальцы своей руки с ее тоненькими, подрагивавшими пальчиками, – пусть общество не сразу забудет этот скандал, но я сделаю так, чтобы они приняли тебя в свои круги. Знаешь... ты еще можешь стать счастливой и щедро, безоглядно дарить свою любовь тому, кто в ней и вправду нуждается.       Несчастная энергично замотала головой, спеша отказать ему. Нервно выдернув руки из плена его цепких пальцев, она принялась утирать жгучие слезы, уже вовсю готовясь выслушать полную отчаяния и упреков тираду отверженного.       – Я говорил о Сереже, – сдавленно проговорил он, поднимаясь с колен.       Трудно объяснить, что происходило в этот момент в душе Анны, она и ждала упоминания о горячо любимом сыне, полагая, что муж в очередной раз умело воспользуется им, дабы сделать ей больно. Даже тот беглый отчет о Сережином состоянии по пути к собору принес невыносимые страдания материнскому сердцу той, кто день и ночь чувствует вину перед мальчиком. Но то, насколько резко перевел тему в разговоре к Сереже, этот безжалостный человек, нанесло ей поистине сокрушительный удар. Не в силах унять рыдания, она почти с ненавистью посмотрела в сторону Фролло. Тот невозмутимо стоял на том же самом месте, откуда она увидела его после пробуждения и терпеливо, словно часовой, дожидался, пока та успокоится.       Он не был жестоким, но он испугался собственного порыва, давшего волю глубоко спрятанной под маской напущенного безразличия пылкой нежности и боялся разрушить собственный план.