Дар, пылающий сквозь века

      Оба представителя сильного пола семьи Карениных смотрели на нее, как один, замерев. С одним из них она была связана кровно, с другим же – законом и богом, первый смотрел с затаенной радостью и надеждой, другой же был до глубины души оскорблен ее вмешательством и брошенным на нее холодным взглядом вовсе не скрывал от жены, что ее поступок задел его за живое, что он находит это непозволительным и грубым и хотел бы, чтобы она ушла и он мог бы продолжить урок. Но всем своим горделивым видом Анна продолжала стоять на своем, не отрывая от мужа решительного взгляда. Болезнь ее не совсем еще отступила, ее следы еще можно было обнаружить в облике бледной, измученной женщины, которая только-только впервые пару дней назад вновь начала тихонько передвигаться по комнате и перешла к питанию, наиболее подходящему к тому, которого следует называть полноценным. В этом простом сером домашнем платье ее фигура напоминала скорее зыбкий призрак, мимолетный мираж, который только может показаться в заброшенном, старом замке, эти печальные от пережитого за эти недели глаза и впрямь напоминали безутешные глаза пленниц-мучениц Синей бороды. Лишь только стоическая непоколебимость во взгляде делала ее живой, слабое тело Анны слегка тряслось от напряжения, нервно вцепившиеся в косяк двери кончики пальцев побелели.       – На сегодня все, Сережа, ступай, – после напряженного молчания вынужденно и неохотно произнес тихим голосом Алексей Александрович, – ступай прочь.       Опасаясь, как бы отец не передумал, Сережа непринужденно поднялся и с готовностью выскочил из комнаты, едва сдерживаясь, чтобы не побежать вприпрыжку, почувствовав мимолетно, как мать ласково, почти невесомо провела тонкой рукой по его плечу. Анна усталым, печальным взглядом проводила стремительно исчезавшую фигурку сына, как вдруг услышала подле себя голос мужа:       – Анна, зачем?       Она развернулась – Каренин и в самом деле стоял около нее, эта близость мужа была ей неприятна, Анна вовсе не хотела заводить с ним долгую (как за последнее время) и утомительную для нее сейчас во всех смыслах беседу. Она ясно видела его недовольство за прерванное ею занятие, как видела и нескрываемое беспокойство мужа за нее состояние, женщине казалось, что прояви она хоть какую-нибудь слабость, мужчина одномоментно отреагирует и подхватит ее за талию, чтобы она не упала, одна только мысль, что руки мужа могли касаться ее стана, показалась брезгливой жене отвратительной и невозможной.       – Алексей Александрович, я знаю, что не вправе вмешиваться, но Вы чересчур давите на Сережу, заставляя мальчика лишний раз переусердствовать в заучивании священных текстов, бесспорно, он сообразительный мальчик, но по его возрасту ли все это? Детство – не менее священная пора для ребенка, чтобы вторгаться в нее, губя драгоценнейшее время на дополнительную зубрежку, ведь у Сережи и без Вас уже есть учитель.       Сильно сжав губы, Каренин мрачно слушал ее слова. Жена и без того была горячо любима сыном, понимала мальчика, как никто другой, владела его светлой, чистой, как лист, непорочной, детской душой. Она была для мальчика всем, она была святой в его восторженных глазах, и, судя по всему, хотела безраздельно любить, баловать, рассказывать Сереже об этом мире. Что бы он для собственного сына ни делал, тот будет принадлежать Анне всей душой, до чего же сын несправедлив к собственному отцу! Вероятно, она была права, и эти уроки нужны были больше Алексею Александровичу, чем ребенку. Мужчина старался, выкраивал время, отдельные часы в и без того плотном графике, чтобы сделать для Сережи нечто ценное, ну а что может быть ценнее знаний? И пусть этим Каренин не перевесил бы чашу жены, Анна всегда – и он постоянно чувствовал это – давала сыну гораздо большее, нечто важное и сокровенное. То, что он грубо хотел воспитать в сыне в виде уроков, мать давала мальчику легко и непринужденно, в сказках ли, которых она постоянно читала сыну, в разговорах ли, когда они то и дело обсуждали то, что действительно было важно Сереже, что его в самом деле беспокоило. Со столь тяжелой работой с воспитанием его сына жена справлялась со всеми свойственными ей чувствами такта, понимания, с терпением и мерой. Грациозно и играючи. Она окружила Сережу таким ореолом тепла и заботы, как будто бы стремилась додать ему свою, казалось бы, неистончаемую ласку так, чтобы ее хватило на годы вперед и, будучи взрослым, сын с нежностью бы вспоминал мать и ее милые, заботливые руки.       – Я обещаю подумать над всем сказанным тобой, – с неудовольствием произносил Каренин, словно бы ему с трудом давались эти слова, – однако я все же считаю, что тебе вовсе не следовало сюда вмешиваться. Отмени ему урок, другой и ты избалуешь сына, заставляя его в тоске ожидать твоего появления во время наших, – он особенно подчеркнул последнее слово, – наших с ним занятий. Пусть сейчас они кажутся ему утомительными, но придет время и он познает ценность этих немногочисленных часов, проведенных с отцом, став взрослым, этот юноша, вне всяких сомнений, будет мне благодарен, – с достоинством и осанкой закончил он.       Жена пристальным взглядом враждебно смотрела на него. Она поняла, что Каренин ревновал к ней сына, если раньше эти занятия были как часть исполнения Алексеем Александровичем отцовских обязанностей, то теперь они были средством переманить сына на свою сторону и даже настроить его против собственной матери. Чуткая, впечатлительная натура Анны без труда уловила в рассказах о Лилит оскорбительное для нее сравнение, в демонице, шедшей против воли мужа, она угадывала явный намек на собственную персону. Но так ли это было на самом деле? В действительности ли Каренин имел злой умысел? Для нее это стало настолько очевидно, что она и не подумала уточнять это напрямую, но то, что супруг боролся за внимание и привязанность сына, было для нее открытием, но приятным ли?       Лицо женщины исказилось в мучительной гримасе и та издала тихий стон, взволнованный ее состоянием супруг коснулся ее предплечья, мысленно кляня себя, что зная о нездоровье Анны, позволил себе задержать ее пусть даже и важным для них разговором.       – Вам нехорошо? Послать за прислугой?       – Нет, это пустое, Алексей Александрович, сейчас отпустит, – слабым голосом прошептала она, приникнув затылком в стене. Инстинктивно ей хотелось прижать руку к животу, но при муже она стыдилась этого жеста.       – Вы уверены?       Недоверчиво нахмурив брови, Каренин не спускал с нее внимательных глаз. Сейчас страдальческая поза жены напоминала ему сюжет известной картины с княжной Таракановой в ожидании трагического финала. В этом стоне жены смешались и боль, и мучение, которые переживает женщина, когда та на сносях, и страх перед новой, более сильной вспышки боли, и греховное удовольствие, памятуя о том, как этот ребенок, находящийся в чреве, был зачат. Это смутное впечатление едва уловимого удовольствия Анны потрясло его, в праведном негодовании у обманутого мужа захватывало дух, когда он смотрел на выгнувшуюся вперед тонкую шею жены.       – Да, теперь прошло, – с облегчением произнесла та, в блаженстве открыв глаза, она встала напротив Каренина прямо, не опираясь на стену, показывая тем самым, что ей действительно лучше.       Тяжело вздохнув, обеспокоившийся за нее супруг лишь оглядел ее фигуру с головы до ног и, отвернувшись, сложил руки за спиной, принялся напряженно ходить по комнате.       – Полагаю, Вам все же лучше будет отдохнуть, – выдавил он.       «Он, зная, что в соперничестве за Сережу одержу победу непременно я, теперь хочет самоутвердиться за счет моей слабости и лишний раз упрекнуть за измену», – в негодовании размышляла Анна Аркадьевна.       – Вы ведь, должно быть, злитесь на меня из-за Сережи?       – Нисколько. Я уверен, что Вы поступили так из благих, материнских побуждений.       – Верно, я беспокоюсь о Сереже, мальчик в последнее время стал очень тревожен, кажется, таково его состояние стало накануне нашего отъезда.       – Быть может, Вам к тому же известна причина? – подтрунивая, уточнил Алексей Александрович, оглядывая жену. Анна знала, что подобное поведение было не потому, что он не всерьез воспринимал ее слова или состояние ребенка, нет, это было обычной манерой мужа в разговоре с ней и Каренину это никак не задело.       – Каюсь, неизвестна, но в данном случае это мало что меняет. Я это все говорю к тому, что Сережу сейчас легко переутомить или сбить с толку какой-нибудь незначительной для нас мелочью. И, сбившись, он вмиг утрачивает внимательность и тотчас теряется, особенно если при этом им сильно недовольны. Я лишь прошу...       – Анна! Неужели ты сейчас меня упрекаешь в том, что я никудышный отец? Что я не вижу то, что творится с моим собственным сыном? Боже, ты настолько поверила в свою фантазию, что я – бесчувственная машина, неспособная мыслить гибко и подстраиваться под различные обстоятельства, действующая лишь по тому, что мне указано по службе или черными буквами высечено в святых писаниях, что не можешь отличить действительность от грезы? Или, может, это я столь пагубно влияю на сына? Ты не находишь, что то, о чем ты сейчас говоришь, звучит двусмысленно?       – Алексей Александрович, опомнитесь, – Анна поняла, что угодила прямо в цель, – опомнитесь же и давайте закончим этот разговор.       Каренин на мгновение испугался, как бы не спровоцировать ухудшения самочувствия жены и, замявшись, в смятении проговорил:       – Прошу меня извинить, Анна, я напрасно погорячился.       Мужчина вновь отвернулся от супруги, с неудовольствием вспомнив о ее положении. У нее будет ребенок. Свой. Но он даст младенцу свое имя, он выполнит этим данное им обещание. Но столь долго удерживать Анну здесь не получится. Всеми фибрами души он чувствовал, что после родов голубка молниеносно расправит крылья и улетит. Улетит с графом. Быть может, они с ним уже что-то строят против него, Каренин не мог знать этого наверняка и с отвращением думал об этом.       Естественно, Анна захочет уйти, вырваться из этого дома, ставший ей за эти годы родным. Пусть так. Алексей Александрович с тяжестью чувствовал, что он более не властен над волей собственной жены. Пусть же так. Но Сережу он не отдаст. Это чиновник решил уже давно.