Глава 18
1 августа 2020 г. в 23:50
Алексей Александрович сочувствующе посмотрел на жену и, будучи заинтригованным, неслышно приблизился к ней и вопросительно кивнул на место подле нее, дескать, можно ли было его занять? Анна слабо кивнула, собираясь духом. Слезы незаметно высохли сами по себе, но она была морально готова к следующим рыданиям, которых спровоцирует собственный же рассказ.
Тут следует пояснить читателю одну особенность. Галлюцинации дело очень тонкое, зыбкое, эфемерное, нечеткое. То, что легко позабыть и невозможно в полной мере осмыслить. Ведь дело не столько в странных символах, возникающих в состоянии легкого бреда, не столько в несочетаемости воображаемых предметах между собой, сколько в досадной ограниченности человеческой памяти вообще. Наши герои могли видеть одно и то же видение сотни раз, могли замечать все новые и новые подробности, заново переживать весь ужас тогдашнего положения и сопереживать самому себе. Одни лица они могли видеть так, как будто этот человек стоял прямо напротив, и запомнить каждую морщинку на воображаемом им лице, а после с завидной скрупулезностью и точностью описать внешность этого субъекта. Некоторым же персонам из видений повезло меньше. Черты лица их были словно чем-то замазаны и до того нечетки, что этого персонажа можно было запомнить исключительно по его фигуре, походке или же по собственным ощущениям, которые возникали при очередной встречи с ним. Что касается имен, тут дела были уж совсем плохи: решительно ничего разобрать не представлялось возможным.
– Если тебе трудно об этом говорить, то, может, вовсе не стоит себя утруждать? – встревожился муж.
– Нет, Алексей Александрович, раз уж я упомянула это, то, стало быть, следует продолжить. Какой, в сущности, смысл говорить «А», когда не в состоянии произнести «Б»? Вы поведали мне свою историю, так что я должна Вам ответить тем же.
Вздохнув, она постепенно настроилась на рассказ, черные брови нахмурились, женщина силилась припомнить, на чем тогда остановился муж, в каком положении он тогда ее оставил, обрекая на смерть. Костлявая рука вспышкой возникла в ее воспоминаниях, рука эта, верно, принадлежала какой-то старухе, она была дряхлая, неправдоподобно и пугающе сухая, но в то же время неестественно сильная, вырваться из ее захвата не представлялось возможным.
– Вы оставили меня с какой-то старухой, она будто бы была узницей, но я не могу понять за что, возникло такое чувство, словно она сидела в сырой темнице добровольно.
– Точно так, – подхватил Каренин, напрягая разум, – она была многолетней затворницей и я ее как будто бы хорошо знал, вот только черты лица не могу припомнить...
– И я не могу, – воскликнула Анна, обрадовавшись, что муж понимал, кого она имела в виду, у нее возникло приятное чувство сплоченности и участия, которое особенно было ценно потому, что никто, кроме них двоих, не смог бы растолковать предмет столь оживленной беседы, — эта женщина меня сильно напугала своими злыми выкриками, мне хотелось вырваться и убежать, но она вцепилась намертво. Далее у меня был прилив радости, словно обнаружилось, что были как-то связаны некими родственными узами, я не могу утверждать это со всей вероятностью, но будто бы она была моей тогдашней матерью.
Анна почувствовала некую неловкость, как это бывает, когда пересказываешь наяву только что увиденный под утро сон, от которого стыдно, со всеми подробностями и со всей неприглядностью его содержания. Женщина плохо помнила свою настоящую мать, которая отправилась в мир иной, когда Анна была совсем малюткой. Но те, кто знали эту женщину, всячески нахваливали ее смиренность, добродетель, покорность и все как один отмечали ее редкую красоту, в которой было нечто возвышенное, одухотворенное. И этот образ матери совершенно не вязался с образом той отвратительной старухи из видений. Именно этим и объяснялось сомнение Анны, она никак не могла признать в той женщине свою тогдашнюю матушку. Но Каренина была полностью уверена в той девчонке, которой была в те века. Уличная плясунья уж непременно бы нашла с той несчастной затворницей общий язык и непременно бы приняла, полюбила бы ее всем сердцем такой любовью, как будто бы вовсе не было никаких лет разлуки между ними.
– И что же было дальше? Эта женщина не попыталась тебя спрятать и защитить?
– Попыталась, верно, помню. Она обещала, что мы покинем тот город и отправимся туда, где нас никто не знает. Она клялась перед солдатами, что в темнице находится она одна и меня там никогда не было и быть не могло. Но потом...
– Что же?
– Потом я увидела офицера. Того самого, что возник тогда на скачках. Я бросилась к нему навстречу, моля о спасении. И меня тут же схватили.
– Анна, но как же так?! – с горечью и нескрываемым участием проговорил Алексей Александрович, осознавая, какую непоправимую глупость в отчаянии совершила та девчонка.
Он столкнулся с распахнутым взглядом, пристально смотревшей на него жены. Она словно бы ни капельки не жалела о тогдашнем непростительном просчете. Этот взгляд показывал решительность, но то, как она схватила руки мужа и сжала их, выдало волнение женщины. В этом резком движении таилось отчаяние.
– Выслушайте же. То, что я совершила, я совершила бы без раздумий и теперь. Но тогда я надеялась спастись, теперь же согласилась бы и погибнуть. Насколько я помню, та девчонка была осуждена за убийство этого самого офицера, ведь так?
Каренин утвердительно кивнул и та, в оживлении повторила его жест, сжав пальцами его руки еще сильнее.
– Рассудите же сами. Смертная казнь через повешение того человека, который накануне исполнения приговора столкнулся с якобы убитым им! Ну немыслимо же, ей-богу. Алексей Александрович, что может быть глупее и бездарнее средневековой системы судопроизводства, которая слепа настолько, что обязуется казнить человека, имея при этом доказательство его невиновности в виде живой и неповрежденной так называемой жертвы и даже палец о палец не ударили, дабы потрудиться расспросить этого несчастного свидетеля! Не безумие ли?
– К сожалению, и в наши дни современному судопроизводству не чужды столь непростительные погрешности, – вздохнул чиновник, – Анна, в твоих словах, бесспорно, есть резон, но почему бы в первую очередь не спасти себя, а уже потом разыскать этого чертового офицера?
– Вы ведь ничуть не лучше. Запугивая, угрожая, поставив вопросы жизни и смерти, вымаливать хоть капельку взаимности от объекта преклонения и так называемой любви, – не удержалась Анна с торжествующей язвительностью, отпустив его руки, – но Вас я не виню. Как может святой отец, давший пред господом обет безбрачия, впервые испытавший сильное влечение, справиться с собой, холодно и трезво рассудить, что в безумии и власти неистовых чувств, как добиться благосклонности дамы сердца, не имея при этом совершенно никаких шансов на склоне лет при наличии молодого соперника?
– Насколько смею судить, тогда мне было примерно столько же, сколько и в то время, когда я имел счастье стать твоим супругом, – обиженно заявил мужчина, поглаживая свои руки, на которых остались белые следы от пальцев Анны, постепенно приобретая красноватый оттенок, боли, однако, он при импульсивных сжатиях ее тонких рук.
Анна грустно улыбнулась, ей стало чуточку жаль мужа. Ученый, государственный человек, решающий непреодолимую груду задач на очередных заседаниях комиссии, коих было бесчисленное множество, а не мог просто напросто поставить себя на ее место и трезво рассудить о ее положении. Стать женой человека вдвое старше себя и при том без права выбора на то. Когда тетушки просто взяли и продали ее как товар на базаре, как вещь. Все та же пустая кукла в глазах окружающих, вовсе не подозревавших о наличии у той чувств, предпочтений, привязанностей... В уголках глаз защипали слезы. Она слишком хорошо понимала свое положение и это угнетало ее больше всего. Единственным же выходом являлся Вронский, который заберет ее отсюда и тогда она почувствует себя живой, наконец. Начнет дышать полной грудью, наслаждаться сочной зеленью летних трав, любоваться богатой палитрой осенних красок, впервые за все эти годы. Алексей буквально открыл заново для нее мир, вдохновил прочувствовать всеми фибрами души каждый миг и иметь смелость радоваться настоящему, радоваться в полной мере. Так, как это делает дитя. Не скрывая своих эмоций под маской надменной светской дамы.
– Вы знаете, впрочем, я сильно погорячилась тем, что выбрала бы тот же самый путь, в конце которого меня неминуемо ждала гибель. Нет-нет. Вы ведь знаете меня, Вы знаете и то, что я ни в коем случае осознанно не свернула бы на эту роковую тропинку. Но все куда хуже. Если бы это ограничивалось только моими усилиями и возможностями. Если бы я и впрямь имела хоть какую-нибудь власть над своей судьбой.
– Все это так. В действительности же раз уж судьба уготовила смерть, то ее тень будет преследовать тебя по пятам, пока, наконец, не настигнет. И в самом деле в этой истории, приключившейся с нами тогда, было много предпосылок к тому, чтобы сейчас окончательно сделаться фаталистом, отбросив никчемную маску скептика с кислой физиономией. Чему быть, тому не миновать, Анна. Даже если бы вы тогда сбежали с затворницей, то этим лишь отсрочили свой последний час. Тогда бы высшие силы сконцентрировались во мне, вновь послужив катализатором моего безумия, и, прибывая уж в который раз в подобном состоянии, этот сумасшедший священник тотчас бы оставил все и кинулся на поиски. Теперь я с совершеннейшей ясностью понимаю, что пауков на данном поле игры никаких не было, человек в рясе был точно такой же мошкой, что и прочие, которому так же суждено было погибнуть.
– Вас послушаешь и невольно решишь, что, быть может, тот исход был не самым худшим. Однако я не понимаю, кому и зачем понадобилось губить столько жизней.
– Этого не знает никто, – пожал плечами Алексей Александрович.
– Видимо, мы что-то с Вами натворили во времена античности, – со смешком заявила она.
– Анна, теперь же выслушай меня. Быть может, с виду я легко отнесся к твоей... неверности, но это лишь потому, что ваша встреча с ним была предначертана выше, а я не помешал развитию этой связи, обрубив ее звенья одним ударом. Я доверился тебе. И, видит бог, хочу доверять и впредь, но обстоятельства таковы, что было бы глупо с моей стороны закрыть глаза и пустить все на самотек, – вдохнув поглубже, мужчина решил вынуть главный козырь в этой столь запутанной колоде, заметив, что жена, по крайней мере, внешне стихла, — пусть ты все еще видишь во мне угрозу, но мое поведение и здравая рассудительность будет порукой мне в том, что в этом ты заблуждаешься. Прошу, подумай о Сереже. Подумай также и о том малыше, который еще не появился на свет. У него должно быть мое имя, пусть даже этим не избежать скандала в обществе. Я и представить себе не могу, что тогда будет, но... Анна, этот ребенок должен родиться здесь, в этом доме. Повремени со своими зарождающимися планами с графом по крайней мере до родов. На данный момент это, пожалуй, все, о чем я прошу.
Алексей Александрович говорил эту унизительную речь тихим, рассудительным голосом, лишь последняя фраза была произнесена строгим, твердым тоном, словно никаких попыток оспорить эти условия он бы не потерпел. И, как ни странно, мужчина, к своему нескрываемому удивлению, заметил, что жена, терпеливо и несколько отстраненно, но безо всякой враждебности его выслушала. Он почувствовал, что эти слова угодили прямо в цель и внутренне возликовал, но в то же время и осознал, что эта вялая, смиренная реакция может означать своего рода затишьем перед бурей. Ну что ж, он готов. Это только начало игры и только первые переговоры во время нее. Пока Анна будет следовать назначенным им условиям, он будет нем, как рыба, но приди ей в голову нарушить сей договор... Впрочем, не стоит торопить события.