Дар, пылающий сквозь века

      – Анна, – заговорил наконец Алексей Александрович, вид его теперь был решителен и собран, – полагаю, ты понимаешь, отчего я был вынужден говорить с тобой. Прошу, не перебивай, прежде выслушай внимательно.       Опустив голову, мужчина принялся ходить по кабинету, как будто бы не только голос жены, но и ее взгляд способен был сбить его с мыслей, которые он намеревался ей сообщить, и сознательно избегал ее глаз, особенно Каренин боялся тех сияющих от слез глаз Анны потому, что неуклюже терялся от их вида и совершенно сбивался с толку. Как, вероятно, знает читатель, с детскими слезами у Алексея Александровича была точно та же история.       – Анна, какими бы ни были настоящие обстоятельства, но все же прошу войти в мое положение. Пойми, я ведь вовсе не домашний тиран по своей натуре и, какие бы картины ни рисовала в воображении, какие бы гнусные представления обо мне, основываясь на тогдашних событиях минувших дней, ни имела, я все тот же, каким ты меня знаешь последний десяток лет. Принимая подобное решение, я руководствуюсь, в первую очередь, нашим общим благом, включая также и сына, не могу сказать, что оно мне далось так легко и было первым, что вообще пришло на ум, однако, я считаю данный вердикт средством неоправданно смягчающим и щадящим.       Обернувшись направо, Каренин мельком посмотрел на жену, желая разгадать ее мысли. Заинтересованность на лице Анны была незначительна, женщина как будто уже заранее понимала, к чему он клонит, но ни обреченности, ни борьбы, ни смирения на лице Карениной не было. Она ждала, когда он сам вынесет ей приговор, судя по всему, намереваясь наброситься на эту брошенную кость, разъяренно расцарапав ее, оспорить, отбросить эту «милость» в дальний угол и, шипя, кинуться навстречу ему.       – Обстоятельства вынуждают меня пойти на крайние меры, но то, что я прошу, это действительно мало и ничтожно. Взамен же я обязуюсь оставить тебе все права и блага честной супруги, минуя ее обязанности. Анна, как твой муж, я обязан пресечь ваши встречи с графом Вронским и положить этому конец.       Когда Алексей Александрович произнес последнюю фразу, он почувствовал себя гораздо лучше, словно гора свалилась с плеч, тогда он расслабил обхватившую от напряжения запястье руку и обернулся к жене.       Анна сжала губы, словно не могла смириться с решением мужа, и с напущенным равнодушием произнесла:       – Что ж, этого следовало ожидать.       – Анна, я совершенно убежден что...       – Хватит же, достаточно, к чему эти ваши жалкие оправдания? Они Вам вовсе не к лицу сейчас. Вы поймали изменницу, вынесли приговор и теперь пытаетесь загладить это пустыми нотациями? Ни к чему это, я прекрасно поняла ход Ваших мыслей и впредь прошу меня избавить от этих рассуждений.       Отвратительнейшее чувство вины перед раздраженной женой возникло у Алексея Александровича. Роли словно поменялись, это он должен был сейчас говорить ей жестокие слова, едва сдерживая гнев, как это всегда бывает с мужьями в подобных сценах, а она должна была тихо сидеть, вжав шею в плечи, вымаливая у несметных богов прощение и милость. Но самое скверное в этих грубых словах было то, что Анна была права. По-своему. Он не думал, что настолько противен ей, настолько предсказуем. «Тот пылающий дар был предназначен для другого», – вспомнилось ему. Как же слепо и необдуманно.       – Вы всегда думали только о себе, – между тем продолжала она, преодолевая душивший ее комок слез, – страстях ли, былой похоти ли, всепрощении пред богом ли, приличиях ли. Честно говоря, я не вижу особой разницы между тогдашним и нынешним Вами. Но никогда (тогда или же сейчас) Вы не думали обо мне и моих чувствах. Вам было плевать. Я всегда была в Ваших глазах пустой куклой, некой целью или же средством для достижения желаемого, как сейчас. Вам совершенно все равно что я испытываю, о чем думаю, чему радуюсь, о чем волнуюсь. Но это все пустое. Вы не знали, что я также способна любить, способна отдаться этому чувству целиком, не взирая на то, что потом будет и, не ища при этом какую-то выгоду. Возможно, в Ваших глазах все это глупость, напрасное ребячество, быть может, в глубине души, будучи совершенно неспособным на это чувство, втайне насмехаетесь нам ним. Пусть так. Да, многим не дано постичь всю поэзию состояния трепещущей окрыленности, блаженства и сладких мук.       – Ты несправедлива, Анна.       – Разве?!       – Точно так, – мужчина тяжело дышал, это было видно по вздымающейся груди, желваки на лице ходили ходуном, хоть он и пытался сдерживать себя.       Сделав над собой усилие, Каренин обернулся к жене: она тихо плакала.       – Я изо всех сил пытался сделать как лучше, неужели ты не видишь, сколько всего я делал для тебя все прожитые годы? Неужели все это пустое, напрасное, гнусный, зияющий нуль и все мои старания хоть как-то загладить перед тобой вину попросту ничто? Анна, у тебя было все и даже больше. Я знаю, что платьями, брильянтами, мехами и всяческими безделушками мне не купить твое прощение за тогдашние прегрешения, но послушай! Я знаю, что немногим женам повезло так же, как тебе, об этом не принято говорить в обществе, но я никогда не давил на тебя, не попрекал за неисполнение супружеских обязанностей, не прикасался к себе с недвусмысленными намеками и даже не повышал на тебя голос. Неужели ты не в состоянии оценить все, что я для тебя сделал?       – Вы упрекаете меня в неблагодарности, да-да, не отпирайтесь, но в то же время ни разу за все эти годы не задумывались о том, что я вовсе не просила от Вас всех перечисленных Вами благ, – всхлипнув, молодая женщина продолжила чуть тише, – обманом Вы женились на мне (прежде я все грешила на своих покойных тетушек), обманом окутали всю мою жизнь, превратив ее в жалкое подобие жизни, из всего настоящего, светлого, искреннего в этом доме здесь только Сережа. Мой лучик цвета, моя радость, тот, кому я безудержно дарила свои любовь и ласку. В благоговении Вы все эти годы ходили вокруг меня, сдували пылинки. Я знаю, что сейчас Вы назовете это любовью, такой, как Вы ее видите. Но вот, в чем загвоздка. Мне не нужна Ваша любовь. Ни та, ни эта. Я жажду совсем иного, более светлого, возвышенного. Того, что нельзя купить. Я хочу любить и быть любимой, я хочу дарить и получать взамен, я хочу головокружительных страстей и в то же время тихой, блаженной пристани. Так почему Вы лишаете меня этого? Вы, как живой труп, вцепились в мою руку и тянете меня к себе в могилу заживо.       – Потому что иначе тебя погубят, Анна. Потому что даже если бы я тогда не женился на тебе, ты все равно бы на каком-нибудь этапе жизни рано или поздно повстречала бы этого самого офицера. И... ты не смогла бы с ним жить долго и счастливо, как того столь пламенно хочешь, что тогда, что теперь. Это суждено судьбой. Эта связь с графом тебя убьет и противиться этой могущественной силе рока нет смысла. Это уже предопределено, если я сдамся и допущу принимать его в нашем доме и впредь. Однако, я нисколько не сомневаюсь, что вы с ним уже ищете и иные лазейки, дабы одурачить меня.       – Алексей Александрович, послушайте же. Я погибла не по его вине. Скорее по Вашей. И в большей части, по своей.       Мужчина опешил:       – Позволь, но как же так?       – Вы многое не знаете из тех подробностей перед казнью.