Шестое чувство

      Справа от них у самой стены произошло какое-то шевеление. Беглец дёрнулся в противоположную сторону. Неужели одному чудовищу его много, они решили его поделить? Желудок скрутило. Однако Ном завозился у него на плечах, дрыгая ногами и схватив его за правое ухо.       — Эй, ты чего?! — отозвался Беглец, как будто и не грозила им гибель от зубов неведомого чудища и как будто отвлекал его друг от очень важного дела. Ном не остановился, дёргая за ухо и за ткань кофты всё сильнее, вынуждая Беглеца плыть правее. Мальчик раздражённо повернул и тут же услышал знакомый голос:       — Беглец! Скорее, пожалуйста, сюда!       Он увидел то, чего явно не могло быть. И сердечко сжалось в маленький дрожащий комочек. Из воды выглядывала какая-то тёмная башенка и из люка на верхушке показалась жёлтая макушка. Глаза защипало.       — Как же так… Я уже умер?.. — спросил себя мальчик, мгновенно наглотавшись воды, но уже меняя направление в сторону махавшей ему подруги.       «Всё же это не может быть правдой», — думал он, — «это просто мираж». В пустыне такие бывают, отчего же и в протухшей канализации им не показать себя. Может, кошмар заманивает его в ловушку, соблазняя обманчивым чувством? Однако всплески сзади кричали о том, что вот очнувшееся чудовище — никакой не мираж.       «Настоящая она или нет, а я уж лучше умру рядом с подругой», — хмыкнул Беглец про себя. Почему-то он перестал бояться, потерял своё холодное равнодушие, этот защищавший его кокон. В душе проснулась детская радость, словно он в бассейне с горками и водопадами, а не в мутной воде Чрева. И одновременно сердечко защемило и заныло. Беглец подплыл к тёмной башенке, осознавая, что это не мираж, что он может залезть внутрь и увидеть Шестую. Вскарабкавшись, он спустил ноги и, захлопнув за собой люк, спрыгнул. Ном слез с его плеч на пол.       Мальчик бегло огляделся. Пространство вокруг нельзя было назвать широким, что-то вроде батискафа-башни. Беглец никогда раньше не видел подобных видов транспорта. Он ещё не успел опомниться, а они уже летели на всех парах в одной Шестой известном направлении. Она сидела в кресле у руля, постоянно держа руку на странном рычаге и двигая его туда-сюда. Беглец был так рад видеть её, что совсем не смотрел, куда они плывут, хотя вокруг блестело пару окошек.       Он не двигался, любуясь Шестой, точнее, ярким жёлтым цветом дождевика, по которому, оказывается, так скучал. Да что с ним, в самом деле! Он присел на кресло рядом, Ном остался прыгать позади. Шестая молчала, на лице застыла маска сосредоточенности, и это всерьёз беспокоило. Почему она молчит? Они мчались быстро, убегая от подводной тени. Похоже, они развили примерно её скорость… Но почему Шестая ничего не скажет?       — Я-я… скучал по тебе, — разрушил тишину Беглец, осторожно заглядывая ей в лицо, но не отвлекая от управления.       — Неужели? — хмыкнула та.       — Очень скучал, — попытался заверить её мальчик. — И спасибо, что спасла нам жизнь.       Шестая дёрнулась и промолчала.       — Ты ничего не скажешь?       — Много слов у меня сейчас крутится на языке, — с неприкрытым сарказмом в голосе отозвалась девочка, — но, думаю, не произносить их — лучший выбор.       Беглец прокрутил эту фразу в голове, затем ещё раз. Сейчас он был абсолютно разбит в моральном и физическом плане. Сидеть на этом бесподобном кресле было верхом его мечтаний. Расслабить ноги, спину, облокотиться и утонуть в мягкой опоре… У него не было никаких сил читать мысли Шестой. Тем более, он злился на себя. Он бросил её, рассчитывая, что спасёт всех Номов из Убежища, что сможет помочь целой толпе маленьких друзей. Но не смог. Они все пропали из-за него, он виноват перед ними. Он смог спасти только одного… Всего одного.       Беглец мог попытаться предположить, что крутится в голове его подруги: злость на его провал, досада на то, что он вообще затеял эту операцию, которая дала такие горькие плоды, обида на… Ну конечно, обида!       — Шестая, — тихо позвал он. Выбирать время для душевных разговоров — его сильная сторона. Ведь сейчас они не удирают от гигантского монстра на неизвестно сколько проработающей штуковине, верно?       — М-м? — отозвалась та недружелюбно.       — Прости меня, — он даже выдохнул, сказав это — настолько стало легче. — Я сказал тебе не самые приятные вещи, когда мы расстались… то есть, — он запнулся. — Я сказал очень грубую вещь, да. Прости меня за это. Я знаю, что обидел тебя, а не должен был. Я ведь даже не думаю так!       — О чём ты? — помедлив, уточнила Шестая. Сделала вид, что это неважно? Но ведь так нельзя!       — Слушай, я знаю, что сейчас не лучшее время…       Беглец осёкся. Ему пришлось вжаться в кресло, потому что Шестая ускорилась. Им в лобовое стекло или его подобие летел хлам, мусор, но Шестая его игнорировала и пёрла напролом, как танк. Сосредоточенность на её лицо сменилась ожесточённой злостью.       — Ш-шестая?       Он бы очень хотел сказать, что она лучшая подруга, которую он не заслуживает, что он восхищается ею. Но мало того, что слова застряли в горле, так ещё и страшно было прикусить язык, и никогда уже этого не сказать.       — А к-к-куд… — заикнулся он и заткнулся. Снаружи раздался какой-то мерзкий свист, и это ему совсем не понравилось.       — Эта тварь быстрая, — каким-то образом Шестая, как капитан их судна, прекрасно владела речью. — Нам нужно побыстрее юркнуть в канал, из которого я вышла. Но я никак не могу найти его…       — Мы что, носимся кругами?! — Беглец ойкнул и крепче схватился за что мог.       — Вроде того… а эта мерзость за нами.       Беглец попытался отвлечься на посторонние мысли. Например, как они выберутся, и почему их судно такое странное, и как оно вообще двигается, но это неизбежно приводило к страху, что оно (это самое судно) сейчас развалится.       — Если у нас кончится топливо, это конец, — сквозь сжатые зубы процедила Шестая.       — Топливо? — переспросил Беглец и оглянулся. Он не видел никакой печи для сжигания угля. — Может, сбавим обороты?       — Нет! — отрезала Шестая. — Сейчас тварь далеко, и я могу притормозить в случае чего, всё ещё водя её за нос. Но если она будет на хвосте, придётся удерживать скорость.       Беглец только открыл рот, чтобы, вопреки всему, задать ещё вопрос, но тут Шестая резко дёрнула рычаг и крутанула руль. Они развернулись к стене и остановились. Свист и скрежет стих, и Беглец кожей почувствовал надвигающуюся издалека тень.       — Так! — Шестая вскочила и схватила его за руку. — Садись на моё место!       — Что?.. Зачем?       — Видишь вход в канал?       Она указывала в стену, и Беглец ничего не видел. Разве что… какая-то овальная площадь отличалась немного цветом.       — Чтобы открыть его, нужно держать вон ту кнопку.       Шестая снова ткнула пальцем, и на этот раз Беглец увидел бледную выпуклость достаточно отчётливо.       — Я пришла оттуда, некогда объяснять, как я всё активировала, — Шестая говорила быстро, решительно, она спешила, тоже чувствуя приближение угрозы. — Но как только я нажму и буду удерживать кнопку, насколько хватит дыхания, откроется путь и переменится течение внутри канала. Этот рычаг, — она ткнула пальцем в тот самый рычаг, который ранее отмечал Беглец, — подача топлива. Так — есть, так — нет. Плыви по каналу, а дальше… — она вздохнула. — Думаю, твоё чутьё укажет путь.       — Но…       Её инструкция уложилась в минимум времени, и Беглец запомнил все до мельчайшей детали. Он привык запоминать важную информацию, которую время от времени выдавала Шестая. Но сказанное означало, что в канал их судёнышко затянет без неё. Но это ведь звучит неправильно, так не должно быть!       За один удар сердца, в который Шестая отпустила его руку, внутри всё перевернулось. Это он рисковал всем, чтобы сюда вернуться, в умирающее Чрево! Это он не справился с задачей, которую поставил себе сам, и спас лишь одного Нома! Это он незаслуженно обидел лучшую подругу, так много для него значащую! Это он, он, он…       — Стой, ты не обязана, — Беглец не придумал лучших слов. Он хотел сказать абсолютно не так. Должен был найтись другой способ.       — Ты всё правильно понял, — быстро кивнула Шестая. Она задрожала, услышав шум ещё далеко от них, но слишком явно. — Раньше эти канализации не были так затоплены, проход открывался проще, судя по старым чертежам, — она тараторила, пытаясь уместить всё в секунды, которые у них остались. Неужели она не понимает, что говорит не то? — Ты был прав, — вдруг остановившись, ласково сказала она. Беглец замер. Шестая не говорила так. Не смотрела из-под капюшона так. Это было попросту не по ней.       — Шестая.       — Нет, — мягко отозвалась она. — Должна и я сделать что-то для других.       — Забудь! — выкрикнул Беглец. Она попыталась скользнуть к выходу, но он опередил, схватив её за руку.       Где-то в его голове пульсировало осознание, что если он начнет убеждать её, пытаться отговорить и сделать всё сам, уйдёт время. Её глаза снова сверкнули неудержимой решительностью. Он бы не переспорил её, не смог бы. Сердце ударило пару раз. Беглец понял: либо он позволяет ей выполнить план и уходит, либо они остаются все втроём. Либо он уступает… Либо они все…       — Нет времени, слышишь! — крикнула Шестая, пытаясь пробиться к выходу. — Эта тварь будет здесь, сейчас!       Он это осознавал. Он слышал полёт хищной тени. После всего, что он ей сказал. После того, что сделала она. Он не смог бы выбраться и жить после такого. Шестая, наверное, смогла бы. А Беглец — нет. Так он решил.       Они удерживали друг друга, зло сверля глазами. Сжали пальцы. Вглядывались в лица. Они не видели сейчас ничего, кроме лиц друг друга. Внутри плескалась злоба, на себя, на друга, на ситуацию, на всё Чрево. И в то же время, что-то ласковое и нежное прорывалось, как росток через асфальт, через их злость. Никто из них не хотел остаться здесь и умереть здесь, но каждый был готов, потому что никто не хотел этого для другого. Это мерзкое чувство, что нужно настоять, ещё немного, ещё чуть-чуть, и друг отпустит, позволит пожертвовать собой. И они замерли. Беглец вслушивался в биение сердца. «Бух-бух-бух». Шестая чувствовала себя так легко, как пёрышко, без привычной боли, без ненависти. Они замерли и не хотели отпускать.       Хлопнул люк. Дети вздрогнули, стряхнув оцепенение. Шестая с недоумением глянула на люк, а Беглец взглядом метался вокруг.       — Нет… он же… — прошептал он, оборачиваясь к лобовому стеклу.       Маленький, нелепый Ном неумело греб к той выпуклости, которую нужно было нажать. Беглец кинулся к люку наверху, но Шестая поймала его руку и сжала пальцами. До боли. До трезвости.       — Он справится, — серьёзно, даже строго сказала она.       — Он ведь Ном… — в отчаянии пробормотал Беглец. — Я должен был спасти его.       Шум за бортом становился громче, что бы это ни была за тень, она приближалась. Дрожало Чрево. Маленький человечек в мутной воде из всех сил навалился плечиком на кнопку и посмотрел на них. Через стекло. Шестая села в кресло и положила руку на рычаг. Твёрдо. Бескомпромиссно. Едва девочка отпустила его руку, Беглец кинулся к стеклу. Он уже не тянулся к люку, не стремился в воду. Он прижался к стеклу, и что-то холодное бежало по щекам и капало с подбородка. В груди всё сжималось, рёбра словно уменьшились, схватив его железными прутьями. Во Чреве его судьба определена.       Беглец смотрел на него. «Тот самый» Ном умными глазками со своего морщинистого личика смотрел прямо ему в лицо и давил на кнопку. Пара секунд между ними висело что-то. Беглец вздрагивал, тихо плача и даже признаваясь себе в этом. Стена дрогнула и разъехалась, обнажая овальный высокий, проём.       Ном повернул головку к Шестой. Какой-то диалог произошёл и между ними за секунду.       Шестая кивнула. И сдвинула рычаг.       Их башенка резко качнулась и понеслась вперёд. Беглец до последнего вжимался в край стекла, пытаясь поймать взглядом Нома. Его маленького, умненького друга, который ощущал разрыв со своей душой. А когда они нырнули в поток, вжался в стену, даже не сел в кресло, он просто хотел исчезнуть. Пропасть без следа. Как через несколько секунд пропадёт последнее напоминание о его друге, как о ребёнке, который за что-то попал сюда. Позади них всё громыхало, а в какой-то момент начало рушиться. Но это не помешало потоку. Он толкал их вперёд, не интересуясь тем, что они оставляли.       Беглец не сказал ни слова. Он не знал, что может сказать Шестой. Она этого Нома даже не знала, не имела понятия, что он был «тем самым». Шестая, которая так уверенно сжимает руль и которая была готова отдать жизнь ради них двоих.       Выходит, задержав её, он вытолкнул вперёд Нома? Своего маленького помощника… Выходит, это всё же был выбор. Всё же была развилка, на которой он мог выбрать путь или остаться, прилечь под деревом без листьев. Беглец утащил за собой по дороге Шестую, оставив Нома, «того самого» Нома. Беглец обнял колени руками и уткнулся носом в руки. Нет, он уже не плакал, он опустошил себя, в сухом остатке бросив на дне только горечь. Отвратительную горечь.       И Шестая ничего не говорила. Что она думала сейчас? Что всё к счастью, что случилось всё лучше некуда, что не зря он тащился спасать Номов? Ладони на коленках невольно сжались в кулаки.       «А-а-а, я не должен злиться на Шестую! — прикрикнул на себя Беглец. — Она вытащила нас двоих, и я не имею права даже смотреть косо в её сторону!»       Были ли у той подводной твари зубы? Почувствовал ли их его «тот самый» друг? Или их обоих погрёб обвал, и Ном захлебнулся, не понимая, почему так жжёт лёгкие?       Получается, это он, Беглец, сделал где-то ошибку? Но где на какой странице блуждания по Чреву, в какой строке их вечных метаний? Беглец отправился спасать Номов. Он бросил единственную подругу, сильно обидев. Беглец не справился, не вытащив из лап Чрева ни одного Нома. Подруга вернулась за ним и спасла.       Беглец мог бы ненавидеть всё это, если бы не знал, что люди не переваривают ненависть, и она плохо сказывается на желудке. Беглец оттолкнулся рукой от пола, поднялся, пошатнувшись. Ему так хотелось увидеть перед собой маленькую фигурку Нома, подпрыгивающую от беззаботной радости… Он вспомнил, как Ном плакал, скрывая лицо за колпаком.       Там… где он сейчас, ведь можно встретиться со своей душой? Беглец не знал наверняка, но верил в это. Поверил за одно мгновение, как только это пришло ему в голову. А иначе пришлось бы привыкать к вечному голоду и жажде. А он слишком хорошо знает, к чему они приводят.       Беглец сел в кресло рядом с Шестой.       — Спасибо, — вдруг сказал он. Голос не дрожал, мягко ложился в слова.       — Я всегда с тобой, что бы ни случилось, — отозвалась Шестая, — пока ты на меня рассчитываешь.       Да, никто не смог бы заменить ему подругу. Без неё Беглец бы всегда бегал по кругу, не приближаясь к выходу, но постоянно видя впереди упущенную цель. Сегодня он срезал, а цель так и осталась невыполненной, висящей грузом у него за спиной.       — Ты сделал многое, — ровно сказала Шестая. Беглец покачал головой.       — Нет… ты была права. И я не сделал ничего.       — Это было важно, — снова спокойно возразила Шестая. — Для тебя. Для меня, — она помедлила. — …и для них. Поверь, очень важно.       Беглец промолчал. На душе у него было как-то пусто. Всё тело ныло и болело, но ему было всё равно. Он сидел, смотрел на мутную воду за стеклом, которая несла их вперёд, и даже не думал. Пустота внутри расширялась. Он глушил в себе всё: разочарование и горечь, ненависть и злость, грусть и боль, — и пустота разрасталась. Живот заныл.       Его ладони, лежащей на коленке, коснулась ладонь Шестой. Рычаг она оставила, а другой рукой держала руль.       — Поговори со мной, — потребовала она. Не попросила, а дала чёткое указание.       — О чём?       — О том, что будет, когда мы вынырнем, — пожала та плечами. — Канал вышвырнет нас в открытое море.       — Ну, — Беглец вздохнул. И голодная пустота в его душе начал сворачиваться, отступать. Живот вдруг перестал болеть, и есть уже хотелось не так сильно, — мы определённо посмотрим, как скроется под водой верхушка этого помойного лайнера…