О бесславном конце Чемпиона Сиродила

Пытки – не то, чем можно было напугать оборотня. Тем более, такого матерого, каким Скьор себя небезосновательно считал. Не так страшно было и попасться. Бывало такое и в годы Великой Войны, когда проклятые талморские маги уверенно загоняли в умело расставленные сети целые отряды агентов империи. Случалось влипать в неприятности и после. И неоднократно. Соратника выбивала из колеи только посадка в клетку, когда его, как животное, подгоняя раскаленными наконечниками длинных серебряных копий, загнали и, бросив на каменный настил, оставили одного. Хотя, не совсем одного. Скьору открывался великолепный вид на мертвых собратьев, прикованных к стене и замученных пытками и голодом. Хотелось поджать хвост и выть, время от времени пытаясь перекусить серебрянные прутья клетки. Соратник не сразу понял, что он не один. И что чуть левее, рядом с несколькими мертвыми оборотнями, стоит и невозмутимо оглядывает его еще существо. Другое. Не волк. Скьор, еще не успевший вернуть себе человеческий облик, принюхался и зарычал. Так пахли свежие могилы в Фолкрите с наброшенными поверх надгробий венками из горноцвета и морозных ягод. Такой же смрад встречался в скрытых отдаленных пещерах и старых заброшенных фортах. И Соратник знал, что за существо воняет именно так: промозглой сыростью и тленом. Вампир тоже не сводил со Скьора своих удивительно живых глаз. И смотрел не так, как его дикие собратья. Взгляд выродка Молаг Бала выражал не то сочувствие, не то любопытство. - Я полагаю, больше никого не приведут, - заговорил вампир. – До рассвета осталось всего пару часов, - взгляд его устремился вверх и в сторону. – Я наивно надеялся, что со мной оставят более подходящего собеседника. Что ж… Может, и ты сгодишься? - Для чего? – спросил Скьор, но понял, что в образе волка его рык вряд ли кто поймет. - Для чего? – отозвался вампир. – Не знаю… Мартин как-то сказал мне, что очистить душу перед смертью можно не только пробежав по алтарям и пробив лоб на каждом дорожном святилище, а всего-навсего побыв честным. С самим собой. А алтари… Я тебе так скажу: для того, чтобы потом себя в грудь бить и заявлять праведником. Скьор не слушал. Почувствовав, что обращение вот-вот начнется, он отчаянно вцепился зубами в прутья клетки. Лапы, коснувшись холодного металла тут же пронзило таким жаром, будто он в небесной кузне уголь сгребал, а не прикоснулся к давно готовому скованному изделию. Вампир уловил короткий стон, уже более напоминающий человеческий. - Ты так молод. Жаль. Я не могу помочь тебе выбраться. Людям с нашим проклятием лучше смириться с судьбой и отдаться воле смертных, - вампир вздохнул. – Жаль, я не понял это гораздо раньше. - Не ровняй меня с собой, кровосос, - чуть слышно прошептал Скьор, - Ты понятия не имеешь, сколько пользы мой дар принес людям. Слабым, не способным детский кинжал в руках держать. - Пожалуй, о доблести я знаю побольше некоторых, - огрызнулся вампир. – И проклятье – оно и есть проклятие. Хирсин ли постарался или Бал снизошел. Все одно. Хотя моя сущность какое-то время смогла уберечь меня от безумия. А в итоге, привела сюда. Спустя годы. Или столетия. Перестал считать давно. Скьор и сам не понимал, зачем слушает этого странного, сумасбродного вампира. То ли голос завораживал, в чем несомненно причиной было природное очарование, дарованного с проклятием ночного охотника. То ли ему было настолько одиноко, что даже такое общество было предпочтительней, чем пустая клетка и вид на стену с прикованными к той почившими оборотнями. Соратник знал, что Эйла рядом. И что умный белобрысый паренек, внимательно прислушивающийся к каждому его слову, с ней. А еще Скьор знал, что они опоздают. Не нужно было лезть одному в гнездо этих бандитов, вооруженных мистическим полузнанием и, оттого, совершенно не способных уловить разницу между диким оборотнем, потерявшим возможность обратиться, и человеком, для которого эта способность не более чем дополнение к без того развитым навыкам. Не нужно было, а он влез. Как всегда. - Не бойся. Смерть - это очередное приключение. В жизни гораздо больше страхов. И мы с тобой чей-то кошмар. Но скоро все закончится, - вампир снова мечтательно посмотрел наверх. – С рассветом лучи солнца проникнут в этот зал. И там, где я сейчас стою, останется горстка праха и покой. - Что заставляет тебя так желать смерти? – полюбопытствовал Скьор, содрогаясь от непривычного холода. - Я прожил достаточно для того, чтобы понять бессмысленность моей нынешней сущности. А еще я знаю, что Он ждет меня все эти годы. Как старого доброго друга, а не нечисть, которую он всегда ненавидел. О Акатош, как поздно я понял, что пора домой! - О ком ты говоришь? Кто ждет тебя? - Знаешь, все, кому я когда-либо рассказывал историю своей жизни, умирали. Сначала император, потом Мартин, Спикер… То ли Боги наказывали меня за откровенность, то ли такова судьба любого избранного – остаться в одиночестве. Не знаю. Но он объяснит. Он всегда растолковывал все так, что мне было понятно. Как ты думаешь, Соратник, кто перед тобой? Вампир, впавший в маразм? Жалкий воришка, которого вознесло столь высоко, что можно было грабить повозки даже на глазах у доблестной стражи? Или глава Темного Братства, собственноручно приведший его к падению? Или архимаг, не понимающий, как эти глупцы доверили столь высокий титул, зная мою истинную природу? Ах да, я недурно развлекался на Арене временами… И там смерть не нашла меня, - вампир, словно сам себя коря, покачал головой. – А может, все-таки Чемпион Сиродила? - Чемпион? – усомнился Скьор. – Ты? Тварь Бала? - Я не всегда был «тварью Бала» - совершенно не оскорбился вампир. – Как и ты не рожден ручной зверушкой Хирсина. Да и для того, чтобы узреть судьбу, нужно попасть не в то место и не в то время. Боги смеются над нашими планами. Я хотел стать конюхом, а стал конокрадом. Мечтал дожить до того момента, когда хватит септимов на маленькую ферму, а мне не хватало даже на стальной меч имперской ковки. Желал держаться подальше от графов и прочих дворян. И познакомился с императором. Странная встреча тогда вышла… Скьор, разглядывая, вампира, внезапно осознал, что он совсем не похож на тех скрытных обезумевших тварей, с которыми его сталкивали контракты. Не было привычных заостренных черт, делающих и без того отталкивающее лицо точной копией лиц людей давно покойных. Не было скрюченных узловатых пальцев и царапающих губы длинных клыков. Даже расу Скьор углядел безошибочно – имперец. По местным тварям принадлежность было трудно разгадать, хотя он и не пытался особенно. Может, в Сиродиле они все такие – больше напоминающие хворых старцев, чем живой труп. А может, чувствуя приближение собственной смерти, в оборотне проснулась сентиментальная внимательность. Запаздало, увы. Нужно было больше времени проводить с Эйлой, а не рассуждать вслух, насколько они разные, и заставлять девчонку искать ухажера помоложе. Ерунда все. Почему он раньше не понимал? - Пожалуй, я готов рассказать эту историю, - заговорил вампир. – А ты сильно меня обяжешь, если побудешь слушателем. Скьор кивнул. - Не смогу тебя отблагодарить достойно за такую честь, - вампир прикрыл глаза. – Но, может, я смогу избавить тебя от терзаний, связанных со скорой смертью? Возможно, лучшей награды и не придумать. Что ж, я не родился героем. Я им и не был. И не хотел быть никогда. Просто в один момент, я решил стать лучше, чем обычный оборванец, стыдливо опускающий глаза при виде среднего купца, не имеющего передо мной, по большому-то счету, никаких преимуществ. Моя история началась с попытки украсть лошадь в конюшне имперского города. Я не хотел оставаться в Сиродиле, хотя и родился там. Чванливые и высокомерные местные заставляли чувствовать себя рядом с ними грязью. Уже тогда я собирался перебраться в Скайрим. Норды простоваты, но беззлобны. А имперцы меряют твои достоинства твоим же туго набитым кошелем. Как понимаешь, септимов у меня не было. И любовь собратьев обходила меня стороной. Странное это чувство: будто не там родился и не тем вырос. Только с годами понимаешь, что все одинаково везде. И что счастье и несчастье – вещи с географией и твоими природными данными никак не связанные. Разумеется, меня поймали. Как потомственного имперца, хоть и малоуважаемого, меня не стали привязывать к позорному столбу, на потеху ребятишкам. Меня отправили в тюрьму. И даже кормили неплохо. Заприметив эту расположенность ко мне со стороны собратьев, данмер, который половину жизни провел в камере, немедленно меня невзлюбил. Я и не припомню утра, которое начиналось бы иначе, чем перебранкой. И снова запоздалое понимание, что этому эльфу я бы не понравился, будь я нагой данмеркой. Тогда обижался его комментариям. Сейчас забыл все до единого слова. Одно из пробуждений изменило мою судьбу. Просыпался ли ты когда-нибудь от пинка в живот и шипения в ухо? Мне приказали отойти подальше и молчать. Я был перепуган настолько, что и без слов выполнил бы все. Знаешь, когда я увидел императора, мой страх будто смыло. Он был куда выше богатых лавочников, которые своим высокомерием смущали меня. И куда значительней. Но при нем язык не прилип к небу, не задрожали руки, не подкосились ноги. Император был стар, на вид слаб. Мантия уже не выглядела на нем так, как в моих детских воспоминаниях о его публичных собраниях. Но это был Уриэль Септим. Подумаешь, променял мощь обожествленного великого предка на тихую мудрость и смирение перед судьбой. Представляешь, он говорил со мной. Как Клинки ни старались огородить его от меня, он находил мгновения после боев подойти и спросить о моем состоянии. Подумать только: в обычном воришке сам император узрел нечто особенное. Уриэль узнал даже знак моего созвездия. Увы, Змей не значил в его судьбе хоть сколько-нибудь значительного. Но играл важную роль для его рода, как он мне объяснил. Когда спустя год я узнал, что это за роль, проклял себя первый раз. А потом еще много. Оказалось, что камера, где меня держали, была дверью к сети тоннелей, тайно сконструированных и тщательно оберегаемых. Но в жизни совершенно нет загадок, а тайна – вещь коротковременная. Естественно, враги прознали обо всех секретных ходах. И успели изучить. Неудивительно для организации, которую возглавляет даэдра, пусть и не цепляющийся за знания. Не буду рассказывать о Мифическом Рассвете. Слава Акатошу, эта организация прекратила существование. Мне приятно думать, что это моя заслуга, но с возрастом становишься честнее. Дагону они просто надоели. На моих глазах они возвысились, убив императора, на моих глазах и пали, потеряв связь со своим владыкой. Как бы то не было, цели они достигли – император умер на моих руках. Еще день назад заключенный, а теперь тот, кто видел затухающий огонь жизни в глазах повелителя. Так начался мой путь, поделивший жизнь пополам. Я не помню имен своих родителей, давно забыл, как звали моих помощников и заместителей. Но каждое слово, произнесенное утробным, слабеющим голосом, помню наизусть. Помню жар в ладони от амулета, сжатого в руке. А дальше… Дальше была ничем не примечательная дорога в Приорат, знакомство с настоятелем, чье имя тоже затерялось в памяти. И был Кватч. Случалось ли тебе видеть пожар? Не тот, что сжигает соломенные крыши домов и обугливает черепицы. А тот, что сжигает души. Я видел и не один раз. Поверь, запах зажаренного человеческого тела и нанизанные на пики головы – сущий пустяк. Забывается быстро. Но ужас в людских глазах передается тебе и усиливает твой собственный страх. Когда я увидел, во что превратили город, я испугался по-человечески. Землетрясения и прочие катастрофы не раз губили целые города и даже континенты. Но в этих разрушениях не было фатальности. Все ремонтируется. А как исправить то, что сделано руками даэдра? Как забыть гневный шепот Дагона, прекрасно различимый даже в шуме катастрофы? Как изгнать из памяти тяжелый смех этого чудовища? Источником этих звуков были Врата в его царство. Могу честно признаться, меня совсем не пугали скампы и прочие его мелкие слуги. В этом мире они смертны и прекрасно это сознавали. Страшнее были земли, простертые за этими проклятыми воротами. Разумеется, их нужно было как-то убрать с пути. Никто из стражников не знал, что ждет по ту сторону Забвения. Никто не давал советов и не подбадривал. Я пытался храбриться, улыбаться и гарантировать свое возвращение. Мне не верили, как и я сам себе. Вера покойного императора заставила меня шагнуть за грань, которая может свести с ума одной лишь попыткой пересечь себя. После этого прогулок было еще много. И каждый раз я молил Шеогората о милости. Да и тот раз не исключение. Можешь представить себе земли столь мертвые, что кладбища в сравнении это поля жизни? Способна ли твоя фантазия изобразить растения столь уродливыми, что даже не верится в их жизнеспособность? А получится нарисовать в воображении бесконечные лавовые моря, простираемые до горизонта? А теперь прибавь к этому совершенно отвратительные взгляду живого конструкции, мучительную жажду, которую невозможно утолить, так как припасенная вода испаряется, а зелья теряют свою живительную силу. Это его План. И Дагон явно не желал, чтобы кто-то одушевленный посетил его. Все здесь создано для и во имя смерти. И если тебе удастся выдержать мучительно высокие температуры и бои с обитателями, то просто свихнешься от дикой, совершенно чуждой атмосферы чистой ненависти, которой пропитана там каждая песчинка. Ты не покинешь эти мертвые земли прежним. Я не знал, как закрываются врата. И способен ли человек, не сведущий в магических искусствах вообще сделать это. Я просто пробирался к башне, совершенно бездумно поднимался по лестницам и прятался при виде патрулирующих дремор. Боги ведут тебя к твоей судьбе сами. От тебя требуется лишь шевелить ногами и вовремя блокировать опасность. Остальное сделают за тебя. На самой вершине, без охраны и волшебных ловушек, ярко горел он – кусок души этого мира. Такой же отвратительный, как и его плоть. Требовалось просто вырвать его – это связующее звено. И не рассуждать. Никогда бы не подумал, что огонь может обжигать льдом. Пылающий артефакт был холоден, как сам владыка. И моей самой большой радостью был крик обозленного Дагона, когда я прикоснулся к Сигильскому камню. И кошмар закончился. Остались пустота и зарождающееся безумие. В чувство меня привели стражники, активно сбрызгивающие мое лицо водой. И прежний я пропал, как по щелчку пальцев. Я больше не боялся людей, которые были сильнее или знатными. Плевать стало на разговоры о моем прошлом, о котором мне любезно напоминали всю дорогу из тюрьмы до Кватча. Никто не рождался храбрым рыцарем. И я не обязан был соответствовать узкому мнению господ, которые окружали меня потом еще долгие годы. Храбрость моя и самомнение притупились, когда я достиг цели прибытия. Священник опустил меня на землю без слов, жестов и яркой мимики. Он просто посмотрел на меня своими ясными, по-септимовски голубыми глазами. И я понял свое место. Никакие титулы, ранги и должности не сделают меня даже на секунду равным своему императору. Уриэль это или Мартин. Или еще кто-то. Маловажно. Самая высокая цель в служении другим. Тем более, если не способен ни на что другое. Лучше просто преклониться и не рассуждать. А от амбиций одни проблемы. Я не отходил от него ни на шаг за время нашего путешествия в Корол. Не спал, когда он закрывал глаза. Забывал о том, что нуждаюсь в передышке не меньше, чем настоятель или сам Мартин. Нужно было отвести их в то место, которое особенностями рельефа и магией защищали бы будущего императора. И подумай только! Этим местом стало графство Брума. Жизнь еще не раз запечатлевала в моей памяти события, которые происходили именно там. Не в болотистом Лейявине, не забытым Акатошем Бравиле, а в самом близком к столице городе. Казалось бы, самом безопасном. Наша дружба крепла поминутно, хотя и времени совместно проводили мало. Он делился со мной своими страхами, я признавался в дурном влиянии Обливиона на себя. Мартин просил помочь добыть какие-то нужные для него предметы, я лишь хотел, чтобы он молился за меня, когда я уходил. Вероятно, только его просьбы Богам и заставляли меня сохранять остатки разума, который просто исчезал. И чем больше Врат было закрыто, тем меньше я чувствовал себя живым. Обливион поглощает тебя. Ты думаешь, что победил кусочек проклятых земель, а оказывалось, что побеждали они тебя. Небыстро, постепенно и первое время незаметно. А потом начались срывы. Я мог ворваться в часовню и учинить там погром, перевернув алтари и до смерти напугав прихожан. Мог напустить вызванных зомби на город, где мне не долили вина в кружку. Я опускался до того, что вступал в сговор с другими Даэдра, пытаясь прогнать грубые нашептывания Дагона из головы. Уставшие от моих чудачеств Клинки отправили меня на Арену. Первое время она недурно снимала накопившийся гнев. Потом наскучила. Меня рекомендовали в Университет, я спал на лекциях, совершенно не вникая в смысл магических теорий. Поразительно, но горожане продолжали восхищаться мной и любить какой-то извращенной любовью. У меня даже единорог появился. Прекрасное животное, но строптивое, непослушное. То ли он ушел от меня, то ли я в очередном приступе забил его до смерти, то ли подарил кому. И не вспомню. Я даже отправился на поиски Бритвы Мерунаса, чтобы потом хвастать на торгах, будто выбил его из рук владыки. Хотелось чувствовать себя хоть каплю сильнее чем тот, кто захватывал мой разум. Случались и минуты раскаянья. Память услужливо проносила в сознании картинки мною совершенных «подвигов». И это угнетало еще больше. Я понял, что бесполезно сражаться с Бессмертным будучи очередной блохой на теле мира. Другие Даэдра, объявившие меня своим Чемпионом, не помогали. Как будто им самим было интересно, до чего может довести мир их буйный собрат. А голос Дагона уже не напоминал мне скрежет точильной машины – теперь он звучал в моей голове мягче, тише, убаюкивающе. Но Мартин работал, не позволяя себе даже короткого отдыха. Я был уже на грани безумия, в котором даже Шеогорат не захотел поучаствовать и с диким удовольствием согласился отправиться в неизведанный Рай Каморана. Я уже признался себе, что не могу находиться долго в Нирне. Я болезненно и сильно скучал по Обливиону, так же как и ненавидел его. Меня стали умилять связанные с ним вещи. Вообрази, оставшиеся в Нирне кланфиры, когда единственная дорога домой была закрыта, не нападали. Они становились на задние лапы, упирались в остатки проклятого портала и скулили. Ненавидимые демоны хотели вернуться в то место, где им было по-своему уютно. И где в этом злая воля Мерунеса? Мартин тогда сказал мне, что Даэдра просто играет со мной. Путает. Хочет заставить видеть черное белым. Я не спорил, так как давно уже чувствовал, что Обливион с его обитателями был мне куда роднее, чем мир, где в каждом нищем мне виделся дремора. А потом было открытие Великих Врат и поиск особого камня. Первый раз меня окатило холодом, когда я увидел раненного Мартина, подступающих к нему дремор, а потом, переполненный этим ужасом, усмотрел боевую машину Дагона, которую медленно выплевывал из себя Обливион. Я уже настолько привык к жару, мраку и запаху чистой ненависти, что почти сроднился с Мертвыми Землями и Дагоном. В какой-то момент, я даже думал о нем, как о настоящем воине. И знаешь… До сих пор думаю. Он не интриган, как Молаг Бал. Не пытался действовать чужими руками, вмешивался при каждой возможности в жизнь Нирна, не собирая при этом собраний Даэдра и не ожидая от них поддержки. Да, он враг. Но относительно честен. В отличии от собратьев. Битва за Бруму была выиграна, но более тоскливого настроения я не могу вспомнить. Может, если бы я выполнял поручения Мартина быстрее, не отвлекаясь на отдаленные Врата и нужды крестьян, мощь даэдра не успела бы возрасти настолько, что даже объединенным воинам со всех городов Сиродила было невыносимо сдерживать натиск. Завершилась бойня не одной сотней павших доблестных мужей Империи, перекошенным и неисправным осадным орудием, ставшим памятником, и проклятым камнем, добытым кровью и слезами. В Бруме на нас обрушились с упреками овдовевшие жены и оставленные в одиночестве старики. Осиротевшие дети, стоя возле матерей, еще не в состоянии были понять, насколько изменилась их жизнь. Некоторые не успевшие заневеститься девушки позволяли себе даже кидать упреки Мартину, угрюмо молчавшему и не пытающемуся себя защитить. Представь себе: а ведь несколько часов назад перед будущим императором падали ниц, пытаясь поцеловать края плаща. Личное горе всегда тяжелее глобальных бед, к твоей семье не относящихся. План Каморана тоже захватил меня. Разум подсказывал, что красота здешних мест искусственная, лживая, но хотелось бродить и там. Найти для себя хоть какой-то смысл. И забыть то, что случилось возле Брумы. Спасибо тамошним монстрам – они отвлекали меня. А я был готов слиться с раем и там и остаться, забыться. Коварные Боги милостью своей осыпали меня так, что хватило бы не на одну жизнь. У меня все получалось даже тогда, когда враг был сильнее, ловчее и умнее. Везение? Нет, оно не бывает постоянным. А я выпутывался из таких ситуаций, которые сам себе объяснить не мог. Боги или смеются над тобой, или улыбаются тебе. Я чувствовал на себе и то, и другое. И, поверь, лучше страдать от их гнева, чем от столь разноплановых чувств. Каморан был очарователен. Широкая по-детски улыбка не сходила лица. Речь его текла плавно, гладко. Я мало встречал людей, которые умели бы так просто и красиво изъясняться. И это было искушением. Тот мир, который Дагон рвал на части, где от меня постоянно что-то требовали, выглядел серым и тусклым в сравнении со здешним. Я бы мог привыкнуть. Но вовремя вспомнил Мартина, его мягкий взгляд даже в те моменты, когда меня пьяного и обезумевшего притаскивали за шкирку, точно котенка каджита. Он не упрекал меня даже тогда, когда ему доносили о моих похождениях, оканчивающихся плохо для всех, кто был рядом. Молчаливо протирал меня снадобьями в те моменты, когда я обозленный на весь свет проклинал его род и его самого. Молился за меня, когда я горланил песни, стоя на стене и привлекая внимание к нашему убежищу. Понимал и прощал. Настоящий священник, достойный сын своего отца. Воспоминания прояснили разум. Каморан уже не был столь сладкоголос и учтив, когда уловил во мне эту перемену. Я склонился перед другим и служить должен только тому, кто всегда ждал меня возле ворот, помогал слезть с коня и терпел мое зарождающееся безумие. Боги вновь сохранили меня. Можешь не верить и считать хвастуном, но я не был Пелиналом. Я оставался человеком со своими страхами и дурными наклонностями. Жаль, не успею поведать тебе о том, как возглавил такие организации, о которых в приличных обществах даже шепотом не говорят. Моего возвращения ждали всем офицерским составом. Даже дух не дали перевести. Облаченный в императорскую мантию Мартин выглядел в ней еще более нелепо, чем закованный в броню. Не переживая за перепачканные полы одеяния, он, склонившись надо мной шептал то ли молитву, то ли обещал, что мое состояние пройдет не позже завтрашнего вечера. Или он это потом мне обещал? Сознание тогда не было ясным, разум требовал выместить накопившийся гнев на присутствующих. А потом помолиться о своей душе. Побиться в очередной истерике, разнести в пух и прах дорогое для исследователей наследие айлейдов в очередных руинах. А потом рухнуть от усталости и заснуть, не думая, что сон прервут очередные призраки или вампиры. По дороге в столицу нам с Мартином поговорить не удалось. Он лишь сказал, что для того, чтобы выслушать во всех подробностях историю моего путешествия по Раю, он отложит церемонию и императором станет не раньше, чем мы наговоримся. Странно, но разговоров по душам у нас не случалось с самого Кватча. И виной тому моя жажда доказать себе и всему миру, что я чего-то стою, а не просто любимец бастарда. Не было у нас задушевных бесед, не случалось и дружеских посиделок за бренди. Я был или пьян, или ранен, или собирался в путь. Вот такая странная дружба вышла. Я уже говорил тебе, что Дагон храбр и слишком горд, чтобы прятаться за спины прихвостней. Он вошел в Нирн сам, не преображая истинного облика, не пытаясь очаровать и сбить с толку. Он сражался. Самый злобный среди прочих Даэдра, и самый доблестный. Конечно, противостоять ему было невозможно. Он словно добротный двемерский механизм, не чувствуя усталости и страха, сносил всех на своем пути. Я бежал за Мартином, не чувствуя былой горячки боя. Даже специально, стремясь проверить теорию своего везения, крутился в ногах Мерунеса. Он не разу не задел меня. Я даже грозил ему его же Бритвой. Реакции не было. Он так возжелал убить последнего Драконорожденного и слить свой План с Нирном, что не обращал внимание на мелкого человечка – меня. Случалось ли тебе бывать у Храмового комплекса в столице? Вряд ли дикие эльфы, создавая свой прекрасный город, могли предчувствовать такой вандализм к своему творению. Дагон был не в состоянии полюбоваться архитектурой или она виделась ему такой же мерзкой, какой в наших глазах была стилистика его зданий. Он не мог видеть Мартина, ловко пробирающегося через сады или прижимающегося к колоннам. Но чувствовал его, словно зверь свою раненную добычу. И шел точно туда, где еще пару мгновений назад, возводя короткую молитву, стоял священник. В Храме, где должен был быть проведен ритуал, Мартин вдруг остановился. Задумался. Потом, углядев мое непонимание, улыбнулся ободряюще. Я едва не молил его начать, так как ворота в Храм осаждались, твари Дагона прибывали, а голосов Клинков и стражников уже не было слышно. Там, за стенами, мир уже напоминал Обливион. Не было криков, лязга оружия, лишь шелест и гулкие удары по дверям. Одним ударом Дагон снес крышу храма. Я едва успел оттолкнуть к стене снова вздумавшего взмолиться Акатошу будущего императора. За свою жизнь я давно не боялся – она стоила дорого лишь на тайных листовках банд разбойников, которыми они обменивались. А вот жизнь будущего Империи стоила тысяч таких как я. И я чуть ли не насильно задвигал сопротивляющегося Мартина за спину, оберегая от обваливающихся камней. Алтарь был разрушен, провести ритуал стало невозможным. Дагон замер, словно обуреваемый любопытством: что людишки будут теперь делать, когда слияния с его Пустошами не избежать? Но этого мгновения Мартину хватило. Когда он разбил амулет, Даэдра закричал от злости. Знаешь, я никогда не думал, что на обезображенной клыкастой морде можно найти хоть одну эмоцию. Но я читал ее так запросто, словно знал этого монстра не одну тысячу лет. Он испугался. Да-да… Будь ты хоть владыкой всех смертных и бессмертных земель, ты ничего не можешь сделать с созданием, в руках которого время. В том числе то, которое тебе отпущено. И он это понимал, пусть и давно не воспринимал себя запертым в его рамках. Их битва была короче, чем мои первые бои на Арене. Воплощение Акатоша, мой император, просто влетел сквозь него, заставлял Дагона бессильно кричать и отмахиваться, точно от назойливой мухи. Я даже не успел заметить, как он исчез. Я смотрел в глаза дракона, который явно силился что-то сказать, но не мог, по понятной причине. Последний взмах крыльев и я понял, что больше не услышу его голос. Никто не смажет мои раны и так терпеливо не выслушает. И не залечит раны душевные. Начавшийся дождь окончательно освободил мой разум. Я сидел возле Мартина, преображенного и застывшего в своем величии, и рыдал. Вспомнилось все. Каждые Врата, каждая пещера, каждый алтарь. И то, как легко и без зазрений совести я сметал со своего пути даже тех, кто и не думал на нем стоять. Кровь, разруха, людские слезы и страдания – вот путь к титулу, коим меня наградили в тот момент, когда обнаружили. Акато. Это имя я не забуду. Потентат обращался ко мне так, словно Дагона часом раньше изгнал я. Потом собрались другие и тоже принялись хвалить мою храбрость и доброе сердце, полное благородства. Годы спустя я слушал в трактирах баллады о Чемпионе Сиродила. И не находил ничего общего с тем, каким я был в тот год. После этого случилось еще много событий. Некоторые даже казались мне значимыми. Но лишь казались – жизнь моя была пуста. Я шел, куда приказывали, воровал, потому что мне казалось это меньшим из всех зол, убивал, если такое распоряжение поступало. Охотился на некромантов, бои на Арене, изгнание нечисти из домов – я пытался забыться всем, что преподносила жизнь. Даже согласился вступить в Темное Братство. Заслушался Спикера. Он напомнил мне Мартина, темную ипостась того, если бы он не был священником. Та же принципиальность, та же безграничная преданность вере в свое Божество. И тот же конец от рук того, на кого молился. Косвенно, разумеется. И один из Темных Братьев предложил мне свой дар. Именно Братьев, ты не ослышался. В Темном Братстве все считают тебя частью семьи. Ценят, говорят о своей любви. Но только говорят. Как понимаешь, лицемерие и забота о собственных доходах. Их Догматы умещаются на одну страничку. А в настоящей семье запретов не на один том, чтобы защитить тебя от любой мелочи. Но дар я принял. И с жаждой крови пришло облегчение. Я все так же ясно осознавал все, что со мной произошло и некоторые вещи помнил до мельчайших подробностей. Но не было мучительного чувства вины, долгих рассуждений о себе, сопровожденных бессмысленными ковыряниями в душе. Для вампира время останавливается. Акатош отдалился, лицо Мартина стиралось из памяти. Раз не было больше Драконорожденных, то и не было смысла служить отдельному человеку. Только идее и своим желаниям. - Ты не похож на тех кровососущих, с которыми мне доводилось биться, - сказал Скьор, когда вампир замолчал. - Сиродилийские вампиры особенные. Внешние черты сохраняются. При здоровом питании, конечно, - вампир улыбнулся и Скьор с изумлением понял, что перед ним мальчишка. Не старше новичка, который обрел волчий дар не так давно. - Почему же ты не участвовал в Великой Войне? Одно твое присутствие заставило бы эльфов бежать, сверкая пятками, - полюбопытствовал Соратник. - А за кого мне было сражаться? За ведомого императора? Я ему на верность не присягал и до сих пор не понимаю, кто позволил ему примостить свой зад на драконьем троне, - отозвался вампир и, принюхавшись, улыбнулся. – Свежеет. Рассвет близко. Минуты три, не больше. Я был искренне рад знакомству, Соратник. Передавай привет Хирсину. Он редкий гад. - Подожди. А почему именно сейчас? Ведь тебя давно не волнует все, о чем ты поведал? – внезапно для себя, Скьор понял, что хочет еще послушать истории. О Гильдии Воров или о Братстве – не важно. - Знаешь, по дороге в Вайтран я увидел Дракона. Непохожего на воплощение Акатоша. Он был черным, как самая глубокая ночь. Но он кричал тем же голосом, что и Мартин. И я все вспомнил. А теперь опять решил забыть, но так, чтобы наверняка. Скьор прищурился от внезапно яркого света. Через мгновение ноздрей коснулась вонь сжигаемого, но совершенно точно протухшего мяса. Лицо вампира при этом не выражало боли, из глотки не вырывался даже слабый стон. Чужеродное создание, природный враг, чья смерть должна вызывать немыслимую радость, заставлял чувствовать сожаление. Глядя на прах, осыпанный неровной кучкой, Соратник обозлился. Неужели нет более высокой судьбы для человека, который спас всех их? Почему к его могиле не придут паломники со всего Тамриэля, а его останки рассуют по карманам бандиты и будут использовать как реагенты? У Скьора не было ни сил, не желания сопротивляться, когда члены Серебрянной руки затолкали его на лабораторный стол. Даже не рыкнул, заметив ритуальный кинжал в руке исследователя. Не проносились в голове и воспоминания о собственной жизни. Скьор вдруг подумал, что успей он рассказать о новом подопечном вампиру, возможно, у того снова появилась бы цель. Весь Йоррваскер собрался тогда на пир в честь новичка, оказавшегося героем из старых легенд. А Довакин, виновник торжества, даже не пришел. Он бесконечно решал проблемы, с которыми его сталкивал Скайрим. А вдруг, и его судьба такая же? Умереть вдали от своего времени, без семьи и без имени? Угасающее сознание лишь успело возблагодарить Богов, за то что они не сделали самого Скьора Героем из баллад.