Ma cherie

Он не знал, сколько времени прошло, прежде, чем он нашел в себе силы подняться. Между ним и местными жителями была приличная дистанция, и как и обещал чей-то суровый голос из толпы, они не обращали на него никакого внимания. Энди задумался. С одной стороны, после всех событий последнего года, и особенно после сегодняшнего сообщения о том, что руководство по сути отказывает ему даже в тех жалких подачках, до сих пор не позволявших ему умереть с голоду, которые носили незаслуженно гордое имя "жалованья", он абсолютно точно не собирался продолжать прежнюю жизнь. Однако уйти, не попрощавшись, казалось ему подлостью. Он должен написать этот последний рапорт, вернуть в участок бляшку и оружие, и только после этого, будучи абсолютно свободным, решать, что же делать дальше. Однако, чтобы подать рапорт, ему нужно было сначала добыть информацию, что казалось невозможным, так как он не мог приблизиться ни к кому, а значит, и расспросить местных не было возможности. Единственное, что он пока понял - здесь не одобряют протесты, проходящие на поверхности. От размышлений его оторвал мягкий голос с необычным выговором, спросивший: - Ты голоден, друг? Энди вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял молодой парень. После всего увиденного Энди был убежден, что больше его ничто не удивит, однако он ошибался. Внешность паренька была действительно незаурядна. На вид ему было лет двадцать шесть, карие глаза, густо подведённые чем-то буро-красным, сияли озорными огоньками, словно в глубине их кружились светлячки. Энди не мог припомнить, когда последний раз видел такой взгляд, и видел ли вообще, не говоря уж о странной "косметике" на лице юноши. Несмотря на свойственную большинству жителей Америки худобу, парень выглядел ладным. Его тёмные волосы стояли торчком, словно от удара током, а на теле у него красовалось несколько рисунков, будто бы вживленных в кожу. Такого Энди точно не видел никогда прежде. Не менее удивителен был и костюм незнакомца: он был одет в клетчатую ярко-алую юбку, из-под которой выглядывали черные в обтяжку шорты, а на обнаженные плечи была небрежно наброшена куртка (редкая роскошь), завершали образ несколько цепей на шее и руках. Видя, что Энди разглядывает его, парень залился беззлобный смехом, и сказал, указывая на рисунки на теле: - Это тату. Раньше, прежде, чем мир сошел с ума и Америка стала нищей, они были очень популярны. Специальный краситель вгоняют под кожу, с помощью иголок, затем она восстанавливается, а рисунок остаётся навсегда. - О... Понятно..., - пробормотал Энди. - Кстати, меня зовут Ремингтон. А ты? Ты фараон, я знаю - неожиданно заявил парень. Энди похолодел, однако ответил, стараясь, чтобы его голос не выдал волнения: - Я Энди. - И это всё? Не хочешь объяснить, каким ветром тебя занесло к нам? Я видел тебя на поверхности, ты разгонял митинги против "детского закона". Мы не поддерживаем идиотов, пытающихся с ним бороться, так что вашему брату здесь делать нечего. Или ты решил бросить это бесполезное занятие, и присоединиться к нам? "Светлячки" в глазах парня погасли, теперь он смотрел серьёзно, почти строго. Энди под его взглядом стало неуютно, однако он решил, что безопаснее рассказать правду. Выслушав его, парень кивнул: - Мы ожидали, что нами заинтересуются, однако не так быстро. И что ты теперь планируешь делать? Написать рапорт? Энди вновь ответил честно: - Да. Я считаю, мой долг хотя бы попытаться, пока я всё ещё на службе. Брови Ремингтона взлетели, и он вновь засмеялся: - Ты полагаешь, мы захотим тебя удержать? Глупости, мы вас не боимся, да и вам нет причин с нами бороться. Ступай с миром, если хочешь. Потом можешь возвращаться. Мы желаем всеобщего блага, и готовы дать кров и хлеб всем нуждающимся, если они решат вступить в нашу, гм, общину. Энди, ошарашенный его речью, торопливо развернулся, и не прощаясь, пошёл к выходу, стараясь идти спокойным шагом. Это, бесспорно, было бегство, но, как бы глупо это ни звучало, он, годами боровшийся с преступностью, разгонявший толпы недовольных и не раз рисковавший собой, здесь чувствовал себя слабым и беззащитным. Следующие два часа прошли для него, словно в тумане. Он пришел домой, написал рапорт, а затем, собрав свои скудные пожитки, и отдельно сложив казённое имущество: дубинку, табельный пистолет, бляшку и форму, пришел в участок. Сдав рапорт, он объявил о своём уходе. Смутно вспоминалось, что начальник кричал на него, взывал к чувству долга, несколько раз заходился истеричным кашлем, тянулся за таблетками, и вновь продолжал орать, глядя на него дергающимся от тика глазом. Энди холодно сказал, что благодарен ему за годы сотрудничества, но более терпеть бесполезность своей работы не способен, и ушёл. Всё это напоминало плохой сон. Когда он вновь спустился в метро, в груди поднялось приятное тепло. Он вновь увидел Ширли. Она, безмятежно смеясь, танцевала среди развалин и гор хлама.