Белая ворона

Гюрай Я уже довольно длительное время находилась во дворце. Ну, как во дворце… Селим приказал посадить меня в темницу… Тогда у кареты он просто заглянул внутрь, строго посмотрел на меня и потом бесстрастно произнёс: — Везите госпожу во дворец. И захлопнул дверь кареты. Мне кажется, что в этот момент моё сердце пропустило удар, а потом билось так сильно, что я чувствовала его удары рёбрами. Жалела ли я? Совсем немного и только потому, что хочу взять на руки сына… Я не знаю, сколько уже не видела моего Мехмеда. Надеюсь, Джиляль сможет позаботиться о шехзаде, как это делала всегда. — Прости меня, мальчик мой, — одними губами прошептала я, сидя в углу темницы, где даже не было доски или пенька, чтобы можно было присесть — Я пыталась ради тебя и твоего отца… Не получилось… Темница. Просто ледяные влажные каменные стены и такой же пол, которые заставят содрогнуться любую душу. Особенно ночью и в самом начале весны, когда ночи ещё очень холодны, а ветры через решётки пробирают до костей. Не знаю, сколько я просидела в этой темнице — день, два, час? А может месяц? Сложно сказать. Для меня это не имело значения, ведь в душе была такая дыра, такая боль, что никакие морозные ветры тебя не достанут. Было обидно, что всё пало прахом. Наши с Нурбану старания, риск Газанфера… Всё это теперь не имеет никакого смысла. Это теперь тень и прах, которые несутся по волнам и про них очень быстро забудут. Вопреки моим чувствам к Селиму, я стала задаваться вопросом: «А стоило ли оно того?». Вот правда? С самого начала? Нужно ли оно было, если всё пришло к такому итогу? Я не знаю… Я слышала, как скрипнула дверь, но уже было всё равно, кто там. Мне просто хотелось спать, а неожиданные визитёры в мои планы не входили. Может, будет проще умереть? — Гюрай! — о, Нурбану, какой неожиданный сюрприз — Я пыталась переубедить Селима, но он не разговаривает со мной. Вообще ни с кем, кто бы ни подходил. Молчит, но смотрит так, что душа наизнанку. — Спасибо, — не знаю, за что я благодарила подругу — за одеяло, что она принесла мне или же за её старания — Как мой Мехмед? Здоров, я надеюсь? — С тех пор, как ты тут, он плачет, пока не спит. Джиляль уже всё перепробовала, я пыталась, но ничего. Понимает, что нет матери рядом, — венецианка смахнула с лица слёзы и подоткнула мне одеяло — Ты тут уже четвёртый день. Селим не хотел меня сюда пускать, так он не сможет мне запретить. Или пусть сажает рядом! — Лучше иди отсюда, Нурбану. Не оставляй моего Мехмеда. Только тебе могу его доверить, — я осторожно обняла девушку, а после оттолкнула её от себя — Иди. Иди, пока Селим не прознал. Я и не заметила, как венецианка ушла. Четыре дня. Я сижу тут четыре дня. Я думала, что меньше. Чему удивляться, если тут время тянется настолько медленно, а я даже в окно не смотрю. Я больше смотрю в стену и как по ней стекают капли. Одна за другой. Одна за другой… Мне кажется, что я постепенно схожу с ума… Может быть, но я больше никому не позволю себя так унизить, наплевав на мои старания. В моей жизни было с избытком унижений, порки и боли, но, господи, я обещаю, что те, кто посмеет впредь причинить боль мне или моим детям… Они пожалеют об этом. Зарок даю, что стану для них адским пламенем, которое сможет сжечь этот бренный мир. Сколько прошло времени между приходом Нурбану и следующим посетителем, я не знала, но дверь снова заскрипела. — Гюрай… — Газанфер, — я посмотрела на мужчину самыми безразличными глазами, на которые была способна — Тебя Селим прислал? — он кивнул — Просил спросить, подумала ли я над своим поведением? — Гюрай, — Газанфер попытался меня поднять на ноги, а я и не сопротивлялась, да только сил в теле почти не было — Он приказал выпустить тебя. — Потрясающее великодушие. С чего бы вдруг? Когда мне можно будет поблагодарить его за такую доброту? — да, я была зла и очень, но больше я была обижена на несправедливость. — Аллахом заклинаю, не дерзи ему, — ага встряхнул меня за плечи, а я лишь рассмеялась каким-то больным хрипловатым смехом — Я не мог предвидеть, что шехзаде нас поймает. Кто-то отсюда ему сообщил об этом. Прости меня, прошу. — Не тебе извиняться, Газанфер, — я вырвалась из его рук и отошла на шаг — Может, я и была всю жизнь рабыней… Да, всю жизнь… Просто перебралась из одной страны в другую и ничего не изменилось. Но это не значит, что мне не знакома гордость и честь. Гордость и честь, Газанфер! — из глаз прыснули слёзы, а губы дрожали — Кто был рядом с шехзаде, когда ему было плохо? Гюрай. Кто, чёрт возьми, поднимал его пьяным с пола и укладывал на кровать, чтобы тот не заболел? Гюрай! Кто рискнул всем, что было, ради сохранения ему чести в глазах падишаха? Гюрай!!! А ты говоришь «не дерзи»? «Не дерзи»?! Тебе самому не обидно? Ты сам веришь в то, что говоришь мне? Я тебе не поверила бы… — Прошу, пойдём. Ты, наверняка, хочешь увидеть сына, — ага надавил на больное, ведь я действительно очень соскучилась по моему милому мальчику. — Хорошо, — завернувшись в то самое одеяло, я, опираясь на Газанфера, пошла прочь из темницы. Ноги едва двигались, но я хотела идти сама. Обида была моим стимулом, моим стержнем и силой. Но, стоило мне войти в покои, я тут же рухнула на колени, а Нурбану, Нана и Лисия уже были там. Они окружили меня, обнимая. Я и сама была рада очень видеть девушек, но больше всего я хотела видеть своего Мехмеда. — Где мой сын? Джиляль! Принеси шехзаде. Принеси моего сына. Увидев меня, кормилица просияла и даже немного растерялась, но всё же выполнила приказ и принесла моего малыша. Как только он оказался на моих руках, я снова разрыдалась, но в этот раз уже от горького счастья. Мехмед проснулся и, посмотрев на меня своими ясными глазками, стал улыбаться и гулить на моих руках. — Мой маленький царевич, мой дорогой ангелочек, — я обняла сына и поцеловала в миниатюрный носик — Спасибо, что так хорошо заботились о нём. — Вам нужно поесть, сходить в хамам и отдохнуть. Вы так похудели, госпожа, — заметила Джиляль, а я лишь печально вздохнула, как бы напоминая, по чьей милости всё это произошло. — Нана, принеси поесть. Я действительно очень хочу есть. Неси всё, что есть в кухне. Устроим маленький праздник, — посмеялась я, смотря на собравшихся. Со дня освобождения я ни разу не видела Селима. Да и не особо хотела этого, если честно. Я пыталась наверстать те дни, которые упустила с моим сыном, а потому в перерывах между собственными занятиями я играла с малышом. Постепенно я вливалась в прежнюю жизнь, засыпая за столом с книгой, чтобы на утро у меня болела спина, а Джиляль снова ворчала по этому поводу. Такое родное ощущение, что даже смешно с этого. — Да? — постучались ко мне как-то вечером, когда я в очередной раз задремала. — Госпожа, — кажется, я знаю, зачем пришёл Газанфер — Шехзаде хочет видеть вас. Настоятельно просил вас прийти. — А я не хочу его видеть, — пожала я плечами, хотя чуть позже поняла, что Селим может прийти и устроить ссору здесь, а в соседней комнате двое малышей — Хорошо. Я иду. Только не проси меня сохранять спокойствие… Так что можешь послушать через дверь нашу милую беседу. Я шла и не помню, как дошла до ранее таких желанных дверей. За которыми был человек, которого я, несмотря на обиду и боль, любила. Да, ярость со времени темницы немного поутихла, но желание высказать наболевшее — нет. — Вы хотели меня видеть, — ладно, Газанфер, немного, но я сдержу себя, как ты и просил меня. Но шехзаде молчал, сидя в стороне на тахте и даже не смотрел на меня. Хотелось кричать и плакать, однако вместо этого я села в стороне от него, и сама молчала. Тишина. Её можно было резать ножом, но мне не хотелось её нарушать. Мне хотелось услышать, что мне скажет Селим. И, наконец, он сказал: — Хатун забрала прошение. Буквально следующим утром. — Хорошо, — а что мне ещё сказать в такой ситуации — Только ради этого ты позвал меня? Мог бы и слугу с запиской отправить. — Нет… Просто я подбираю слова, — от этого я лишь горько рассмеялась — Гюрай? — Ты посадил меня в темницу только потому, что я покинула дворец. Хорошо. Тут я понимаю. Но вскоре ты узнал, что я смогла уговорить хатун забрать прошение, которое возникло по Твоей вине. И всё равно ты продолжал меня держать, разлучая с любимым сыном почти на неделю. Потом отпустил, но даже не взглянул на меня. Ты ждал, когда я приду в себя и смою всю грязь, чтобы ты не видел последствия своих приказов. Совесть замучила? — я говорила спокойно, но было предельно понятно по голосу, что я в ярости. — Я не знаю, как искупить то, что я сделал, Гюрай. Тогда, когда я приказал тебя выпустить, я слышал твои слова, что ты говорила Газанферу про меня. Мне было так плохо и да, мне было действительно очень стыдно перед тобой, — я думала, что растрогаюсь от этих слов, но, к собственному удивлению, я не чувствовала ничего. — Обидно… Ради чего всё это было… Скажи… Зачем были те обещания о добре… — я даже не знаю, к кому из нас двоих я обращалась — Я могу уже идти к себе? — Гюрай, — человек, чьи глаза унаследовал мой сын, смотрел на меня такими же серыми озёрами, полными отчаяния — Не оставляй меня сейчас одного. Пожалуйста. — Ты же не боишься темноты, Селим, — мне кажется, что я в первый раз посмотрела на шехзаде без пренебрежения — Или начал? — У меня не получается держать слово, не получается и держать себя в руках. Я раб своих желаний. Я это признаю. Как и признаю то, что если ничего не изменится, то у моих детей будет не самый лучший пример перед глазами, — если честно, то эти слова растрогали меня куда больше, чем его предыдущие. — Я устала помогать. И желания не осталось, — я выдавила из себя слабую улыбку и поднялась, собираясь уйти, но Селим удержал меня за руку — Что? Ты сам не справишься? Вроде бы уже взрослый… — Прошу, наскреби ещё немного сил и желания. — Зачем тебе это? Почему ты так просишь меня снова и снова прощать тебя? И ждёшь, что я прощу. Но сам делать для этого не хочешь ничего, — я тяжело вздохнула и покачала головой, а потом подняла глаза на шехзаде, которого сейчас просто не узнавала в его искреннем раскаянии — Последний раз, Селим. В последний раз… Я очень надеюсь, что не пожалею об этом решении. Что в будущем не пожалеют мои дети. Что они простят, если я снова ошибусь.