Белая ворона

— Твоё имя Мехмед. Твоё имя Мехмед. Твоё имя Мехмед, — сказал падишах после того, как прочёл молитву над внуком, что нетерпеливо дёргал мудрого деда за бороду, совершенно отказываясь лежать спокойно и, как сказал как-то его отец, уже рвался в бой — Заботься о моём внуке, Гюрай. — Конечно, повелитель, — поклонившись, девушка забрала сына и поцеловала в крошечный нос — Ну здравствуй, Мехмед. — Поздравляю, Гюрай, — к русской подошла Михримах и, погладив племянника по голове, приобняла девушку — Скольких ещё шехзаде ты нам подаришь? — Сколько будет угодно Богу, госпожа, — уклончиво ответила Гюрай, хотя примерно представляла, сколько именно, но об этом никому знать не обязательно. Оставшись в одиночестве, Катя понимала, что теперь у неё больше поводов бояться, но уже не за себя, а за своего ребёнка. Этот маленький комочек невинности, лежащий в колыбели — возможность начать ту жизнь, о которой Романовская даже и не мечтала. Но не стоит думать, что только так девушка воспринимает своё дитя — конечно нет, однако… Воспоминания о довольно тяжёлом детстве и жизни людей родного города, познавших почти что все методы наказания, дают о себе знать, а потому её дети никогда не узнают такого и всю жизнь будут уважать труд простых людей. — Я не знаю, что будет через десять лет, но я искренне надеюсь, что мне не придётся брать грех смертоубийства на свою душу, — да, именно такие мысли посещали голову молодой матери, пока та играла с ребёнком — Как бы мне хотелось хотя бы одним глазком подсмотреть, что будет в будущем… Невозможно. Тут в покои девушки вошёл Газанфер-ага, забыв, что теперь к юной госпоже можно заходить только после разрешения. — Хюррем Султан просит вас прийти, — надо же, не забыл про вежливость, как своевременно, хотя совсем недавно называл «наказанием Аллаха» — Сказала, что есть важный разговор. — Да, я иду, — скрепя сердце, девушка отдала ребёнка кормилице и, расправив складки на платье, направилась в покои, выделенные для госпожи. Где-то на закорках сознание твердило, что это будет не самый простой разговор, но кто её спросит — делай, что сказано. Нет, нельзя теперь так думать. Ты больше не рядовая рабыня, но госпожа. Однако, очень сложно отвыкать от того, что было с самого рождения и чему тебя учили. Занятно, что тут считается благом родить от «княжича», ведь на её родине ребёнок считался бы бастардом и ни на что не претендовал, а здесь может получить целую империю. Просто потрясающе и даже невероятно, но ведь так и есть — все нынешние шехзаде являются сыновьями рабынь и через несколько лет один из них станет падишахом. Но есть и сходства. И одно из них, которое как-то в шутку обозвала Катя — это «бабские драки». Да, Хюррем Султан очень долго смеялась с этого странного сравнения. Нет, ну а как бы поступила русская баба, если бы застала другую бабу на печи со своим мужиком? Да она обоих поколотила бы скалкой или бы даже ухватом огрела. Тут же «мужика» побить весьма проблематично, а потому ревнивые девицы идут друг на друга, как олени в брачный период. — Госпожа, — Гюрай вошла в покои рыжеволосой женщины и поклонилась — Вы меня приглашали. — Да, — по тону госпожи было понятно, что ничего хорошего он не предвещает — Почему ты игнорировала моего сына? — Вам шехзаде сказал? — вырвался ответный вопрос у девушки, чем ещё больше разозлила госпожу — Да, я это делала. И лишь для того, чтобы обезопасить себя в моменты его выпивки. Пусть Нурбану развлекает его. — Кто ты такая, чтобы так поступать? Я тебе приказала отвадить его от вина, а ты? — из-за небольшого возвышения, султанша смотрела на русскую сверху вниз, но та не испугалась этой разницы и не опустила головы. — Я такая же женщина, как и вы, госпожа. И забочусь о благополучии своего ребёнка, как и вы. Но ваш сын уже достаточно вырос, чтобы думать своей головой. Если бы он действительно хотел меня видеть, то не просил принести вина. Если есть вино — нет меня. И на протяжении всех этих месяцев я соблюдала эту мантру, хотя и мне было больно. Но больше себя и шехзаде я люблю своего ребёнка и понимала, что если я увижу шехзаде не в себе, то мне станет хуже, госпожа! — выпалила хатун, практически задыхаясь от эмоций и явно невесёлых воспоминаний — Вы с тех же краёв, что и я, госпожа. А то вы не знаете, что может сделать упитый мужчина? И не важно, кто он по крови. — Выбрала из двух зол меньшее? — в ответ девушка только кивнула и, поджав губы, отвернулась — Всегда смотри в глаза людям. Даже, когда врёшь. — Но я не вру, госпожа. Да, я испугалась. Не стану отрицать. Не оправдываюсь, но объясняюсь, — как и приказала Хюррем, Гюрай посмотрела ей в глаза и ни разу не отвела взгляда — Вот так… Не самым приятным образом складывается у меня жизнь подле вашего сына, госпожа. Но в начале всё было очень хорошо. Госпожа не знала, что ответить этой девочке, сверлящей её своими голубыми глазами, так похожими на её собственные. И этот взгляд. Вся эта Катя была похожа на саму Хюррем в самом начале её пути. Взгляд отчаянного, но и отчаявшегося человека. Говорит так, будто ей нечего терять. *** Дни шли за днями, собираясь в недели. Гюрай уже полностью оправилась после тяжёлых родов и проводила дни в, как ни странно, занятиях. Девушка училась, заставляя приставленных к ней служанок чуть ли не каждый день бегать в библиотеку дворца — одна так быстро бежала, что подвернула ногу. Юной госпоже хотелось всё знать, всё выведать. Откуда, зачем и почему превращались в ответы, составляя картинку. Всё потому, что у той маленькой девочки всего этого не было, а тут у Гюрай Султан это есть. Однажды, она так заснула — с книгой на краю кровати. — Госпожа, — подошла к девушке как-то кормилица, когда та вновь намеревалась заснуть в странной позе с книгой на столе — Должна вам сказать кое-что, — в ответ полусонная Гюрай потёрла глаза и посмотрела на женщину затуманенным взором — Когда вы так последний раз заснули, то я видела, что к вам приходил шехзаде — я тогда вам хотела принести Мехмеда, но задержалась. — Зачем Селим приходил? В смысле… Что он делал, пока я спала? — хатун лишь пожала плечами, но госпожу это не устроило — Сидел? Спал? Читал? — Вроде бы хотел поговорить, но, увидев, что вы спите, сел напротив и просидел так несколько минут. И, думается мне, это уже не в первый раз, — пока кормилица это рассказывала, Гюрай потирала глаза, пытаясь не заснуть. — Принеси мне Мехмеда, — кивнув, кормилица ушла, а русская, встав из-за стола, с удовольствием потянулась, слушая, как хрустят между собой позвонки — Мальчик мой. Оставшись наедине с сыном, Гюрай села посреди кровати, расслабив затёкшие ноги, и размеренно покачивала малыша, но тот не хотел спать, явно намереваясь играть с материнскими волосами. Серые глазёнки бегали по лицу матери, а розовые губки растянулись в улыбке, когда мама начала напевать ему колыбельную. Песенку, как в поле стояла берёзка… Мехмед, когда слышал пение матери, всегда светился от счастья, демонстрируя свою милейшую беззубую улыбку, а потом и вовсе начинал с такой прытью ерзать на руках, что Гюрай клала его на кровать, не в силах сдержать прыть малыша. Тут случайно русская заметила, что дверь в её покои приоткрыта, хотя служанки всегда за собой плотно закрывают дверь. Это очень насторожило девушку и та, оставив Мехмеда на кровати, осторожно стала подходить к двери, но, не успела она сделать и трёх шагов, перед её взором предстал Селим, прижимаясь спиной к злосчастной двери. — Джиляль, — позвала девушка кормилицу, живущую в смежной комнате — Забери Мехмеда, — Гюрай показалось, что от шехзаде прям-таки пёрло вином, а потому решила обезопасить сына — И какой повод сегодня пить, Селим? — Я выпил буквально глоток, — строго сказал он, подходя к девушке, решительно буравящей его недовольным взглядом — Ты не приходишь ко мне. — А не моя тут вина, — хоть Гюрай и говорила с явным безразличием в голосе, но и ей было больно — Селим? Чего ты хочешь? Мне сказали, что ты уже несколько ночей к ряду приходишь в мои покои. Чего ты добиваешься? Может хочешь сказать что? Если да, то почему молчишь? Разве сложно сказать? — Да, сложно! — неожиданно взревел шехзаде, от чего в соседней комнате заплакал Мехмед и Алия, дочка кормилицы, но те через пару минут успокоились — Я не могу без тебя, а ты… — Ты не можешь без вина, а не без меня! — парировала в ответ юная госпожа, смотря на юношу снизу вверх — Ты прекрасно знаешь, когда я к тебе приду. И знаешь, что нужно делать. Но каждый раз, когда я прихожу по твоему зову и спрашиваю, есть ли в покоях вино, мне отвечают, что да… Если так… — русская отвернулась от шехзаде к камину, зажимая ладонью рот, чтобы не выдать рыданий — Незаменимых нет, Селим. Если тебе вино дороже меня, матери твоего ребёнка, то у тебя целый гарем. Выбирай любую. Целый цветник. Ты в этом дворце господин! — Гюрай… — она спиной чувствовала, как Селим стоит совсем рядом, но не могла позволить себе обернуться — Я помню твою историю про беременную женщину… И последнее, что я хочу вызывать у тебя, так это страх. Я хочу, чтобы ты улыбалась мне, чтобы рядом со мной ты чувствовала только надёжную защиту… — Ты мне уже это столько раз говорил… Нельзя сдаваться. Нельзя. Если сейчас она даст слабину и простит ему всё. Снова. То никакого толку в её действиях не будет. Да, ей самой очень больно, очень хочется обнять и поцеловать его, забыв обо всём, но это всё ради Мехмеда. Чтобы сын не видел отца в неподобающем поведении, недостойным османского «княжича». И такая борьба каждый раз, как они встречаются — на прогулке ли или же просто пересекаются в коридоре… Такое не может продолжаться вечно, но Катя — русская, а они никогда не сдадутся. Тут девушка почувствовала, как её обняли родные руки, а на плечо опустилась рыжеволосая голова. Селим обнимал её за талию, плечи, стараясь показать, насколько он дорожит девушкой, но она остаётся непоколебимой, будто сделанной из камня. Это он просто пока не увидел слёз Гюрай. А шехзаде просто любил её. Такую простую и одновременно сложную девушку, которая одним своим появлением и звучанием голоса пробуждала в нём что-то тёплое и доброе. Но сказать ей он не мог. На это у него не хватало храбрости. Да, на войне он может рубить врагов без задней мысли о страхе, а тут… Самому бы принять это чувство, чтобы потом говорить о нём. Однако Селиму ясно одно — Гюрай не права, говоря о том, что незаменимых нет. Если это так, то кто тогда ему смог бы заменить её? Нурбану? Да, венецианка очень красива, умна и с ней интересно, но в ней нет того, что есть в Гюрай. Это простота. Та банальная простота, которую пытаются убрать из всех девушек, попадающих в гарем. Нурбану хочет выглядеть загадочной нимфой, что у неё прекрасно получается, а Гюрай… Она каждый раз показывает себя с той стороны, которую не ожидаешь… — Если хочешь, то можешь остаться сегодня, — выдавила из себя девушка, осторожно касаясь рукой пальцев шехзаде, который их немедленно переплёл с маленькими пальчиками Гюрай — Но это последний раз, когда ты при вине. Повернув русскую к себе, Селим увидел блестящие от слёз глаза и дрожащие губы. А ведь он ей когда-то обещал, что не будет боли и страха, что всё будет хорошо… Похоже, что он не может сдержать данное ей слово. Ей… Ну уж нет. Её он никогда не предаст, не обманет и она будет улыбаться, как он и говорил… И сейчас, когда Гюрай уже спит чуть в стороне, Селим понял, что даже во сне она сохраняет эту холодность и даже обиду на него. Не выдержав этого морального холода, он притянул её к себе, прижимая к груди. Да — она проснулась, да — смотрела с непониманием, но не со злостью или отчаянием, а это уже достижение… Аллах, какой же он безвольный рядом с ней. И кто в этом дворце, спрашивается, господин?