Время в кредит

Время вышло. А я так и не успел показать тебе Черный цвет солнца. «Черный цвет солнца» Сплин В Дейтоне редко спрашивают про возраст: их всегда больше интересует, сколько у тебя времени. Среднее количество времени на человека в Дейтоне — двадцать три часа. Сильвия сидит на диване в маленькой комнатке маленькой квартирки Уилла Саласа и растерянно смотрит, как меняются цифры на ее руке. Двадцать три часа — меньше, чем у нее было когда-либо за всю жизнь. Как можно жить на двадцать три часа? Сильвия не знает. Сильвия вообще не представляет, как здесь, в гетто, кто-то может жить. — Ему не позволили это сделать, — говорит Уилл. «Времени нет», мигает табличка на здании, которое видно из окна комнаты. Конечно же, здесь, в Дейтоне, времени нет. Время вышло. «Филипп Вайз, — думает Сильвия, — никогда не соглашается на сделки. Даже если от них зависит моя жизнь». Впрочем, она очень быстро понимает, что ей ровным счетом ничего не угрожает. — Ничего не говори, — откликается Сильвия. Смотреть на Саласа получается только краем глаза: Сильвии неожиданно стыдно за Филиппа Вайза. — Как, ты думаешь, отец построил все эти здания? Раздавая тысячелетия? — она замолкает и смотрит, как собравшиеся под табличкой «Времени нет» люди медленно расходятся. — Что дальше? — Иди домой, — пустым голосом откликается Салас. И тогда Сильвия понимает, что не уйдет. Не сейчас. — Это всего лишь десять лет! — почти выкрикивает она зло и добавляет, уже другим, усталым и потерянным голосом: — У моего отца есть гораздо больше… — Отца… — эхом повторяет Салас, и Сильвия смотрит на него внимательнее. — То, что говорил этот страж — правда? «Этот страж» — Раймонд Леон, и Сильвия хочет знать, как много известно о нем сыну Брайана Саласа. — Нет, — отвечает Уилл, и Сильвия уже знает, что он лжет. Телефонный автомат Дейтона стоит минуту. Сильвия слушает голос отца на том конце провода и чувствует взгляд Уилла, упирающийся ей между лопаток. Точно так же смотрел ей в спину его отец, тогда, в тюрьме, почти двадцать лет назад. А дальше все сливается в череду случайностей. Пистолет едва ощутимо холодит ладонь. Сильвия разворачивается, не слушая монотонный голос отца в трубке, и мир распадается на осколки из дней. Страж времени Раймонд Леон идет на Саласа, держа пистолет в вытянутой руке, и Сильвия знает, что он умеет убивать одним выстрелом. А еще она знает, что не собирается пока возвращаться домой. Сильвия стреляет, казалось бы, наугад, и пуля пробивает стражу руку. — Зачем ты отдал время? — спрашивает Сильвия Уилла уже в машине, стараясь не выдавать, как дрожат губы. — Надо было забрать. Больше всего она жалеет, что побоялась стрелять стражу в голову. Что не смогла убить его, чтобы навсегда вычеркнуть из своего похищенного сердца. Сильвия ненавидит Раймонда Леона больше жизни. Сильвия любит его без памяти. Потом она становится преступницей. Такой же, как Уилл Салас, так похожий на своего отца. Вместе они отбирают время у тех, у кого оно есть, и отдают тем, у кого его нет. — Компания «Вайз. Время в кредит» предоставляет беспроцентные займы, — выкрикивает Сильвия в толпу бедняков в гетто, и это меньше всего похоже на лживые проповеди, которые читал перед этой толпой ее отец, открывая в Дейтоне свой первый банк. — И это без выплат. Уилл Салас ловит ее за талию, оберегая от ринувшейся в двери банка толпы, и Сильвия думает, что ей уже не скрыться от него, не выбраться, не затеряться. Она ловит губами его теплые губы, обветренные и влажные, и целует его жадно и крепко, но в этом поцелуе нет ни капли страсти — только оглушительная горечь несбывшихся мечтаний. В покер Сильвия играет лучше Саласа. Она вообще очень многое делает лучше Саласа. Занимается любовью, например. В первый раз это происходит прямо в его квартире, на узеньком диванчике. На Сильвии платье Рейчел, матери Саласа, чуть узковатое ей в груди и отвратительно-пошлое на ощупь. От Саласа пахнет потом, пылью и еще — прогорклым шампанским. Он целуется влажно и липко, и первое время Сильвия пытается сдерживать отвращение, а потом мстительно думает: «Ну и наплевать», — и целует его сама, так, как она умеет, с языком, и у Уилла сбивается дыхание. Он мнет ее грудь через ткань платья и тоненький бюстгальтер, грубо и сильно, и Сильвии хочется спросить, сколько у него было девушек до нее, но губы заняты его ртом, и спросить не получается. Когда он задирает на ней платье и гладит бедра сильными мозолистыми ладонями, она снова думает это спасительное «наплевать» и разводит ноги. Уилл Салас — не Раймонд Леон, Сильвия понимает это уже тогда, когда сбегает с ним, а теперь ей приходится с этим жить. Двадцать три часа и больше — если повезет. Белье Уилл просто сдирает, и гладит ее пальцами, неумело лижет, царапая прорезавшейся щетиной, и Сильвия сдерживается, чтобы не свести ноги и не оттолкнуть его. В сексе с ним нет ничего приятного: Уилл тороплив, неумел и груб, хотя пытается сдерживаться изо всех сил. Сильвия шипит, раздирает ногтями его спину, когда он входит в нее одним толчком. Она большая девочка, она спала с парнями из своей охраны и знает, как это бывает. Вот только Уилл Салас — не парень из ее охраны, готовый сделать все для ее удовольствия, а вечно бегающий мальчишка из Дейтона, и трахается он так, как будто преодолевает стометровку. Он кончает первым, быстро, почти сразу, когда Сильвия не успевает еще толком возбудиться, и целует ее куда-то в щеку, горячо и влажно, отстраняясь. И Сильвия чувствует неуместное облегчение от того, что все закончилось. И еще — ненависть. Вот только человек, которого она ненавидит, вовсе не Уилл Салас. В покер Сильвия играет лучше, но — поддается. Раздевается, снимает сначала туфли на высоченных каблуках, потом короткие шортики, потом одна за другой расстегивает пуговицы рубашки. — Ты хорошо играешь, — улыбается Уилл. — Я обыгрывала своего отца, — усмехается Сильвия. С Филиппом они играли на время, но этого она Саласу не говорит. — Но я не твой отец, — снова улыбается Уилл, вскрывая карты, и Сильвия стаскивает рубашку. Потом он опрокидывает ее спиной на постель. Сильвия закрывает глаза, когда он целует ее. Лицо, шею, плечи, ее кожа под его поцелуями покрывается мелкими мурашками. — Без меня у тебя было бы больше шансов… — негромко говорит Сильвия, и сама понимает, насколько нелепа эта ее попытка. Потом она зажмуривается и разводит ноги. Ей противно так, как никогда еще не было противно в постели с мужчиной, но подростковый бунт бьется где-то в груди, рядом с сердцем, а на руке опять много времени, а значит, она живее всех живых и может делать то, что ей вздумается. «Что вздумается» в данном случае — воровать чужое время и спать с Уиллом Саласом. Их отвлекает шум за окном. — Одеваемся, — недовольно говорит Салас и первым принимается натягивать штаны. И Сильвия чувствует огромное, оглушительное облегчение. Потом они бегут прочь по гулким улицам и взбираются на крышу. «Кровь и ночная мгла, — бьется рефреном в голове Сильвии, — за нами кровь и ночная мгла». А еще — выстрелы. Сильвия чувствует спиной тяжелое дыхание Раймонда Леона, и больше всего ей хочется остановиться. Он стреляет на бегу, и пули выбивают искры у них под ногами. И Сильвия знает, что, если они чуть-чуть замешкаются, Раймонд убьет Уилла — за нее. Но они не мешкают, и водитель автобуса охотно принимает взятку. Когда за их спиной с мягким шипением закрывается дверь и автобус трогается с места, Сильвия ловит взглядом бегущую фигуру Раймонда Леона, и ей кажется, что еще ни разу в своей жизни она не сделала правильный выбор. Девушка за конторкой отеля «Век» красивая настолько, что Сильвия испытывает короткий и острый приступ зависти, а потом понимает, что Уилл даже не смотрит на эту девушку. Уилл Салас смотрит только на Сильвию да еще на цифры на собственной руке. И неизвестно, что заводит его больше. — Нам нужно тихое местечко, — говорит Уилл. — Сколько комнат? — улыбается девушка. Она не строит им глазки, она просто смотрит, спокойно и чуть строго, и Сильвия ловит ускользающую, короткую, как удар, мысль: «Она просто нас знает». Их все знают: их лица на всех билбордах. — Все, — отвечает Сильвия. Изнутри отель «Век» огромен и похож на сказочный замок (почти такой же, каким давно, в детстве, представлялся особняк Вайзов). — Если нас найдут, — говорит Сильвия, развалившись рядом с Уиллом на шикарном диване, покрытом светло-бежевой обивкой с изящным рисунком, — то обязательно убьют. Она представляет, как это будет: хмурое небо, дождь, такой редкий для Нью Гринвича, и Раймонд Леон с ледяными глазами и оглушительным запахом мяты, который сильнее запаха дождя. Дуло его пистолета будет теплым, почти горячим, и пуля толкнется в грудь, смазывая удар сердца. Сильвия хочет, чтобы страж времени застрелил ее, а не просто забрал время. В глубине души Сильвия Вайз все еще очень маленькая, очень глупая девочка, верящая в сказки. — Ты жалеешь? — спрашивает Уилл. — Ты спас мне жизнь, — отвечает Сильвия. Этого достаточно для ответа, но Салас все равно переспрашивает: — Когда? — Сейчас, — отвечает она, и чувствует, что в горле собирается комок. — И каждый день, что я с тобой. Сильвия чувствует в этих словах ложь, густую и пьянящую, как ликер. Опьяненный этой ложью, Уилл тянется за поцелуем, и ей снова кажется, что в мире ничего не меняется. Каждый секс с Саласом похож на их первый раз, независимо от того, сколько у них времени — двенадцать часов или двенадцать дней. Уилл тороплив, неумел, груб и влюблен в нее так же, как она сама влюблена в Раймонда Леона. И Сильвии кажется, что нет в мире ничего более несправедливого, чем глупая история, в которую она впутана. Поэтому когда в их номер (в их отель) вламываются часовые из Дейтона, она ждет только, что они убьют кого-нибудь, и ей все равно даже, кто это будет — Уилл или она сама. Но они оба остаются живы. Филипп Вайз, один из негласных королей этого мира, увеличивает стоимость жизни. Сильвия не замечает этого, зато замечает Уилл. Ему кажется, что им поможет миллион лет, но Сильвия знает, что ей уже ничего не поможет. Зато она знает, где можно взять этот миллион. — Я не отпущу тебя одну, — говорит Салас, и Сильвии приходится приложить палец к его губам, чтобы заставить слушать себя. — Мы только войдем с разных концов. Не бойся, я не сдамся взаправду. На самом деле, Салас боится не этого. Он боится, что она вообще не придет сдаваться, и Сильвия прекрасно знает это. Только это — ее план. И она обязана разыграть его по сценарию. А у самого входа в главное здание фирмы «Вайз» Сильвия встречает Леона. У стража синяки под глазами и ввалившиеся скулы. Он жует жвачку (двойная мята, сильный, оглушающий вкус) и бережет левую руку. А еще он замечает ее первым. — Ты хорошо стреляешь. — Дашь мне пройти? Она ждет, что он скажет «нет» и горячее дуло пистолета упрется ей в грудь, но Леон послушно отступает от входа, и Сильвия чувствует себя потерянной и ненужной, еще более ненужной, чем на всех званых вечерах, которые давал Филипп Вайз. — Я хочу украсть миллион у своего отца, — глухо говорит Сильвия, и Раймонд согласно кивает. — Можешь задержать меня прямо сейчас. Можешь прямо здесь меня застрелить! — На пороге компании твоего отца? — уточняет Леон холодно, и Сильвия замолкает. Она хочет спросить его сразу обо всем: о том, насколько серьезна рана, о том, что он собирается делать дальше, о том, даст ли он им уйти… — Ты совсем меня не любишь? — спрашивает она потерянно. Раймонд делает шаг к ней и целует в губы, горько-сладко, властно и крепко, и Сильвия обнимает его за шею, потому что у нее подкашиваются ноги, и это так хорошо, так безумно правильно, что невозможно думать о чем-то кроме. — Нет, — отвечает страж, отстраняясь, и Сильвии кажется, что разноцветные осколки ее сказочного мира рассыпаются у ее ног. — Ненавижу тебя, — выдыхает она Леону в лицо, но тот только улыбается и уходит прочь. Молча. И Сильвия жалеет, что выстрел привлечет слишком много внимания, — иначе выпустила бы пулю в его коротко стриженый затылок. У нее во рту его жвачка, двойная мята, горько-сладкий вкус, и она прекрасно знает, что они оба солгали. Ее план разыгрывается как по нотам. — У тебя так много телохранителей, папа. Один лишний. Филипп Вайз послушно делает все, что говорит ему угрожающий пистолетом Уилл. А вот смотрит Филипп только на нее. «Помнишь, как мы открывали мой первый банк в гетто? — говорит его взгляд. — Помнишь целый год, триста шестьдесят пять дней на каждый твой день рождения? Помнишь, как вместе выбирали, какие цветы посадить и шутили над Лолой? Помнишь ли ты хоть что-нибудь из того, что мы делали вместе?» Сильвия смотрит на него, не отрывая взгляда. Она настоящая дочь своего отца и она достойна носить фамилию Вайз — она так и не отводит взгляд. «Знаешь, почему я делаю это? — говорит она отцу одними глазами. — Знаешь, почему я делаю все это дерьмо? Вовсе не потому, что мне это нравится. Просто ты не дал мне мужчину, которого я хотела, и теперь я сделаю все, чтобы разрушить твою империю. Такая вот завышенная цена». Миллион лет во временной капсуле холодный настолько, что немеют руки. Сильвии жаль, что время не материально, что его нельзя пропустить сквозь пальцы, почувствовать самой кожей, как оно уходит. «Что я буду делать, если у меня украдут миллион лет? — говорил Филипп Вайз в одном из своих интервью. — Я мог бы сказать, что я расстроюсь, но на самом деле это не так. Я просто заработаю еще один». Сильвия слишком хорошо знает своего отца. Филипп Вайз нисколько не рисуется: один миллион лет для него действительно мало что значит. — Теперь за нами будут охотиться все стражи времени, — говорит Уилл Салас в машине. — Не все, — откликается Сильвия негромко, — только один. Миллион лет — это счастливый билет куда угодно, и их не задерживают ни на одной границе временных зон, и Дейтон ждет свое время с распростертыми объятиями. За их спинами — оглушительный гул преследующих машин, но Сильвии кажется, что они сделали уже столько глупостей, что эта, последняя, обязательно должна получиться. А в Дейтоне их знают в лицо. И, отдавая капсулу времени маленькой девочке, чьего имени она не может вспомнить, и чувствуя сильную ладонь Саласа, сжимающую ее ладонь, Сильвия понимает, что это она разрушает систему своего отца. Прямо здесь и сейчас. А потом они убегают. Сильвия ловит себя на том, что больше всего ей хочется сдаться своему преследователю. В Дейтоне все меняется за несколько секунд. Ничейное время расползается ударной волной, кругами по воде, и вот уже на вечно пустые улицы выходят люди. Разговаривают, смеются, держат друг друга за руки и у них впервые в жизни есть несколько лишних минут. — Потанцуем? — предлагает Салас, на ходу снимая шляпу с кого-то смешливого, кружащегося в толпе, и притягивает Сильвию к себе. — Разве у нас есть на это время? — спрашивает она, а потом понимает, что да — есть. Только на это у них и есть время. Потому что в Дейтоне, до краев наполненном людьми, теперь тоже можно найти только тех, кто бежит. Музыка не прекращается, Сильвия смотрит на шесть минут двадцать три секунды, оставшиеся у нее, и думает, что умереть после того, как они совершили революцию — уже не страшно. Вот только в Дейтоне их все знают в лицо. — Нужна минутка? — спрашивает девушка в желтом платье с блестками, протягивая Сильвии руку. Смешливый темнокожий парень, которому Салас возвращает шляпу, отсчитывает ему чуть меньше получаса. Потом они снова бегут. Леон догоняет их на самой границе временных зон — там, где нет кордона, там, где проход действительно запрещен для всех без исключения. — Быстро бегаете, — улыбается он, а смотрит только на Уилла Саласа. И Сильвия остро понимает, что совсем ничего не знает о нем. Что совсем ничего не знает о них обоих. «Я так много тебе не рассказал», — говорит Уиллу Леон одними глазами. Сильвия потрясающе умеет читать взгляды. «Ты знал моего отца лучше, чем я, — соглашается Уилл, — только это уже в прошлом, которое не имеет значения». «Для тебя — не имеет». Это подвох, намек, завязка для длинного разговора, удочка. Только Салас не попадается. — Тебе придется дать нам время, чтобы довести до участка, — говорит он. — Время… — потеряно откликается страж. Потом он отодвигает рукав плаща, не убирая пистолета. На его руке мерцают зеленые цифры, и время отсчитывается с едва слышным щелчком. Пять секунд. Четыре. Три. Две. Одна. Время вышло. Их общее время, ее и его, — вышло. Сильвия чувствует удар чужого сердца так, как если бы ударило, навсегда сбиваясь с ритма, ее собственное. Когда тело Раймонда Леона падает на асфальт, ей кажется, что время останавливается для нее навсегда. И все, что она делает потом, уже не имеет ровным счетом никакого значения: две с половиной минуты фосфорными цифрами на собственной руке, суточные стража, разделенные пополам, чужой незнакомый город где-то впереди. Через две недели скитания по чужому городу, так безумно похожему на Дейтон, Сильвия возвращается домой. Просто сбегает, угоняя чью-то машину. В главном здании компании мистера Вайза пусто и гулко, но Сильвия слишком хорошо знает, что это обманчивое ощущение: Филипп просто не любит шума. А еще она знает, что ее уже засекли камеры, вмонтированные в стены коридора через каждые три метра: Филипп просто заботится о своей безопасности. Он не удивляется, когда она открывает дверь его кабинета и входит внутрь, громко стуча каблуками, как входила еще до побега. — Я перезвоню, — говорит Филипп в трубку и отключает телефон. — Он умер, — говорит Сильвия отцу и не может сфокусировать взгляд на его лице. В этом кабинете ничего не изменилось, и Сильвия смотрит то на карты, все так же отсчитывающие время во временных зонах, то на черную трубку молчащего телефона на столе мистера Вайза, то на его сцепленные в замок руки. — Кто умер? — наконец спрашивает Филипп, и Сильвия понимает, что до этого он пытался угадать и, наверное, надеялся, что Салас. — Раймонд Леон, — отвечает она пустым голосом. — А Салас? — спрашивает Филипп коротко. — Вершит революцию, — так же коротко отвечает Сильвия. Потом она садится напротив отца. На ее руке — десять лет, все, что у нее осталось. Десять лет, как тогда, когда она сбежала из особняка Вайза одиннадцать месяцев назад. — Ты знаешь, — спокойно начинает мистер Вайз, и его руки, сцепленные на столе, расслабляются. — Я пытался тебя защитить. Действительно пытался. Готов был дать взятку твоему любимому Леону, поднять все вооруженные силы, доступные мне, а мне многое доступно, Сильвия. Я готов был весь мир перевернуть, только бы ты вернулась домой. Живая и здоровая. И что делаешь ты? Что делаешь ты, моя дочь? Ты приходишь в мой дом, в дом, Сильвия, который однажды стал бы твоим, и воруешь у меня мой честно заработанный миллион лет. Что я должен был после этого делать? — Не заводись, папа, — просит Сильвия, а потом, с секундной паузой, понимает, что Филипп не заводится. Филипп Вайз абсолютно спокоен, и для себя он уже все решил. Давно — еще тогда, когда она наставила на него пистолет. — Я твоя единственная дочь, — напоминает Сильвия. — Лола беременна, — спокойно отвечает Филипп. Тишина, повисающая в кабинете, кажется липкой и тягучей, как сироп. Сильвия трогает эту тишину кончиками дрожащих пальцев и боится, что расплачется прямо сейчас, перед отцом. Филипп терпеть не может женских слез. — Что дальше? — потерянно спрашивает его Сильвия, как спрашивала когда то Уилла. — Ничего. У тебя есть твои десять лет. Или сколько там у тебя на таймере? — мистер Вайз делает вид, что смотрит на зеленые цифры на руке своей дочери, но на самом деле ему нет до них никакого дела. — Можешь проживать их, прожигать, или найти работу, или ограбить кого-нибудь. У тебя это особенно хорошо получается. — Чего ты хочешь? Чего, черт побери, ты хочешь? — Сильвия начинает кричать и обрывает сама себя, видя брезгливое выражение на лице Филиппа. — Чего ты хочешь, папа? — спрашивает она тише. — Ты взяла у меня время. В кредит. Миллион лет. Я хочу его назад, — он не улыбается, он действительно считает это время взятым взаймы. И он хочет его вернуть. — Сколько ты можешь выплатить сейчас? — Все, — тихо отвечает Сильвия. И протягивает отцу руку. 2012