The pain will remind us of each other.
When we meet later, if there is a later, we will recognise each other by it
Если начинаете падать, постарайтесь увеличить скорость настолько, чтобы ваше сердце разорвалось ещё в полёте, до столкновения. Это намного лучше, чем не видеть причин и мотивов и ошибаться, ошибаться, ошибаться. Мне снился сон. Впервые за долгое время я не тонул в темноте. Я купался в солнечном свете и благоухающих цветах. Всё, что связано с Чеён — светлое, тёплое, в недосягаемости — это то, что никогда не меняется. Она сочком ловила бабочек и стрекоз, складывая их в мою ещё не раздробленную грудную клетку, в лёгком синем платье, что чуть поднималось от дуновения ветра или старательного прыжка. Пак бормотала песни, что тонкими лентами затягивались на моей шее, тут же превращаясь в шипованные стебли. Но я пытался вслушаться, выслушать, максимально приблизиться, пока она не сделала это сама. Казалось, это время всё забыть. Когда она садится рядом, я замечаю золото в её волосах, что теперь горят ярче солнца и, кажется, именно они дают свет и тепло Вселенной. Возле неё теперь крутится мой мир — мои увлечения и иллюзии. Чеён наклоняется к моему смущённому лицу, к родинке под нижней губой и, закрывая глаза, дарит совсем невесомый поцелуй со вкусом свободы, что не в силах исцелить, проводя большим пальцем по щеке. Я желаю большего, но могу ли я просить об этом? Я никогда не думал, что смотреть на неё и молчать так сложно. Заглядываю в её глаза, в которых нет ни капли робости, лишь сожаление, словно она видит мою ошибку. Вкус кофе и несказанных чувств. Я вспоминаю, как волновался, когда она впервые зашла в кофейню, как боялся, что ей не понравится это место, и как стыдился, когда испортил её свитер. Я боялся разочаровать, наскучить, испугать. — Любить меня больно? — вопрос, который калечил её долгое время. Чеён держит меня крепко, гладит так нежно, растворяя руки в волосах. — Да! И я просыпаюсь до жути пустым. Сажусь на кровати, а сердце бьётся, словно после кросса. Делаю пару глубоких вдохов, прокручивая сон заново, и осознаю, что в квартире слишком тихо. Кровать Чеён аккуратно заправлена и гитары нет. Чёртовой гитары нет! И всё вдруг становится слишком очевидным. Я отталкиваю душащую мысль, мотаю головой, пытаясь вытрясти её враждебные осколки, пока не нахожу записку на столе около самолётика. Номер рейса: HR 2365 Дата вылета: MON 2 SEPTEMBER 2013 Время вылета: 2 SEPT 10:27 Я пугаюсь жутко и нервно смотрю на часы, срываюсь с места, натягивая первую попавшуюся куртку.9:59
Такси приезжает через десять минут, и я обещаю заплатить в два раза больше, если приедем раньше назначенного времени. Я звоню ей на протяжении всей поездки, но слышу только «Абонент недоступен» и до хруста сжимаю телефон. Я сгораю изнутри весь, когда знаю, что написать, позвонить, прошептать не смогу что-то важное, нежное и до зуда в солнечном сплетении нужное. Появляюсь в аэропорту в 10:30. Расталкиваю людей, пробираюсь сквозь толпу в зону ожидания вылета. Я всё ещё надеюсь догнать. Охрана останавливает, я грублю и ругаюсь, пока не слышу объявление о взлёте, пока не вижу в огромном кристальном окне взлетающий самолет. У меня перехватывает дыхание. Сердце делает сальто, кульбит, переворот, в то время, когда я сам еле держу себя на ногах, резко ставших ватными. Вибрация телефона словно бьёт током, когда слащавое «Очень жаль, что ты опоздал, Чонгук-и, и мы не попрощались» и фотография, сделанная буквально семь часов назад, где мы вместе в обнимку в дурацких шапках и костюмах, готовящиеся к вечеринке, появляется на экране. На фото она такая счастливая, а я смотрю на неё, как за секунду до Вселенской катастрофы. У меня дёргается глаз. Я отдал ей своё сердце, а она, смеясь, выбросила его за борт самолёта. Крушение!Очень жаль.
Я опоздал, не успел и сильно виноват. Я завис, устарел и проиграл. Я бы нашёл её среди всех планет, среди всех людей, что бегут в толпе, но я не могу избавиться от ощущения, что где-то глубоко внутри что-то ломается с очень качественным треском, напоминающим точку невозврата. Я чувствую, что всё должно поменяться, всё уже меняется, двигается, спешит, а я стою. Стою и не могу поверить, что глава моей жизни, которая, казалось, должна была закончиться не скоро, утекает сквозь мои пальцы. Я будто глажу ветер, говоря, что держу в руках самую ценную вещь. Я не могу поверить! Этот план побега был придуман заранее и продуман до мельчайших деталей. Было так сложно осведомить меня? Сложно сказать в лицо, смотря прямо в глаза, что я являюсь клеткой? Я же видел знаки, ловил сигналы, надо было отпустить её раньше, до того, как пойманные стрекозы и бабочки начали вылетать из раздробленной грудной клетки, вызывая лишь рвотный рефлекс. Но я этого не сделал. Как и не удержал. *** Чимин открывает дверь в причудливом костюме чёртика — ободок с дьявольскими рожками, маленький трезубец, бордовые штаны и обтягивающая чёрная водолазка притягивали взгляды присутствующих, позволяя узлам внизу их живота затягиваться туже, как пучок гадюк. Он любит внимание, любит быть на виду. Это у него отлично получается, потому что у него есть та самая харизма, которая магически притягивает других людей к себе. — О, Чонгук, ты вовремя, — он улыбается во все тридцать два, пропуская меня в душную квартиру. Музыка орёт и с размаху бьёт по ушным раковинам липкой ладонью, от звучащего смеха и непринуждённых разговоров тошнит ещё больше, от веселья выворачивает и расщепляет. — Почему ты не в костюме? — Я в костюме. В костюме придурка, — бросаю в спину друга, пока иду за ним по лабиринтам из разгорячённых тел и спёртого воздуха. — Пиво будешь? — Да. И яду туда добавь. — Какого? — Чимин воспринимает всё за шутку. Что от меня ещё можно ожидать? Плоская Земля, плоский юмор. — Крысиного. К змеиному у меня уже иммунитет. Он усаживает меня за стойку, кричит в ухо какому-то парню, чтобы принёс напитки, и садится напротив. Долго всматривается, разгадывает мои эмоции и чувства по напряжённым скулам и нахмуренным бровям, а потом бросает банальное и такое ненужное: «В норме?». Я киваю, принимая стакан со светло-жёлтой жидкостью. — А где Чеён? — снимает обод, поправляя волнистые волосы. Пожалуйста, не нужно. Пожалуйста. Пожалуйста. Я закрываю глаза, кажется, слёзы так сдерживать легче, и делаю глоток. Горько. Всем горько. Все хотят заполнить пустоту внутри, но не собой, конечно же. Выпивка, наркота и сигаретный дым справляются лучше любого разговора по душам, что вливается в горло словно липкий сироп, утягивающий в старую бездну. Чимин говорит: «Уже сентябрь, представляешь?», а я ловлю себя на мысли, что эти дни, недели, месяцы теперь не важны. Они будто есть и будто их нет. Они за гранью, где-то в одной из параллельных Вселенных, где я не я, она не она, где наши копии счастливее своих сломанных оригиналов. Мы должны были быть в ноябре? Апреле? Июне? Уже не помню, уже не важно. Время уместилось в напитке, что переливается в моём бокале, в зрачках Чимина и его обеспокоенном выдохе, когда по щеке прозрачной лентой катится слеза и тонет в цветах подсветки. — Всё в порядке, ладно? — Пак трясёт за плечо. Я уничтожил его игривое настроение на весь оставшийся вечер, может, и дольше. — Она просто ушла... — голос ломается на третьей «о» или первой «у». А я ломаюсь с каждой буквой. Мои руки никогда не дрожали так сильно. Вместо музыки только противные писк, вместо цветных фонарей — жёлтые разводы и чужие улыбки, похожие на оскал. Чимин тоже замирает, виснет, пытается синтезировать текст, что успокоительной таблеткой влетит в мои уши и доберётся до сердца, которое падает куда-то в желудок и заходится в бешенном ритме. — Не от тебя... — Я... Я чувствую, будто что-то потерял. Я чувствую, что не могу вернуть её. — Не можешь... Но тебе станет легче, если ты просто отпустишь её. Терять — естественно и важно, — он подталкивает дно стакана к моему лицу, повторяя «станет легче», и я выпиваю содержимое. Легче не становится. На дне стакана ни одного спасателя, на дне горькая правда, стягивающая рот. Все присутствующие, кажется, слились ко мне бесформенной массой, нашёптывая мне на ухо «Ты жалкий! Жалкий! Жалкий маленький мальчик!». Они все говорят её голосом. Ангельский завораживающий голос, заставляющий схватиться за голову. Это так глупо, это злит и разочаровывает, но у меня сил только на то, чтобы встать, выйти на улицу и наконец вдохнуть свежий воздух, часто моргая. Я её не верну. Я её потерял. Как ключи в диване, как выпавший из кармана билет, как кубик льда под жарким солнцем. Я её потерял. Как сон в ночном перелёте, как деньги на неудачной ставке, как время, когда беспокоился о всех неудачах, которые ещё не случились. Вместе с азотом из глотки вырывается истошный крик, ломающий тело пополам. Почему-то больно везде. Суставы выворачиваются, сосуды высыхаются, кости трещат. Все, до последнего позвонка. Я же учил себя видеть опасность и делать шаг в сторону. Это не должно было со мной произойти, это с другими, это для других. Асфальт мокрый, холодный и, кажется, совсем мягкий, как её волосы, а у меня нет сил себя поднять. Мой щенок скулит, яму для себя роет, а я лишь говорю ему, что будет ещё хуже.А ведь и правда будет.
— Заберите... Заберите... — не понимаю, что бормочу. Жарко. Мокро. Липко. Кажется, что я переполнен ядом, только действует он не так, как хотелось бы — не убивает, а заставляет ощущать все движения под коркой мозга. Я согласен на смерть, пустоту и забвение, только заберите эти чувства и воспоминания. Сердце горит и затухает, рвётся и рушится, и нет уже ни смысла, ни стойких границ, только пепел, патроны без пороха и хладная, гадкая душа. — Чонгук... *** Она возвращается ко мне в моём долгом мучительном от лихорадки и температуры, что бьёт по моей голове, сне, воспользовавшись моей беспомощностью. Аккуратно на носках обходит обломки моих стеклянных городов. Я чувствую её так близко, прирастаю к ней всем телом, но, не смотря на боль, не прогоняю её. Я выбираю боль разлуке, она — наоборот, раскрывая швы на сердце. Она вся в слезах, её губы дрожат, а руки горят от бессилия, она тянет их ко мне, но я просыпаюсь. Утренний свет делает мне больно. На потолке солнечные блики и никакого малинового света. Я переворачиваюсь на постели и мне её не хватает. Не хватает рук, объятий, взглядов и музыки. — Да, с Чонгуком всё хорошо... Да, усердно занимается. Он почти лучший на факультете. Не волнуйтесь... Да, передам. До свидания, миссис Чон. Тяжелый выдох. — Я же разговаривал с ней позавчера. Зачем она звонит? — в горле суше, чем в пустыне, а в голове что-то бьётся и громко звенит. Мы с Чимином очень складно врём моей матери. Она думает, что я уже в Сеуле, учусь на юридическом, как она и хотела. Чимин резко оборачивается, пару секунд крутит в руках телефон, затем тянется за стаканом с шипящей таблеткой, видя гримасу на моём лице, и протягивает мне. — Ты спал два дня... Я ничего не отвечаю, нащупывая влажную ткань на лбу. Пак, аккуратно садясь на край кровати, отводит взгляд, осматривает мою полупустую комнату. А у меня в голове ничего будто и не было, только сны с ней. Сон. Обрыв. Сон. Обрыв. Три короткие вспышки, три длинные, снова три короткие, как чёртова фраза «SOS» в Азбуке Морзе. — Я увидел тебя около своего дома, когда ты уже был без сознания, и привёз сюда. Ты весь горячий был, бредил и сильно потел. Я пять раз простыни и одежду тебе менял. Я скорую хотел выз... — Что говорил? — из всей его речи слышу только одно: «Ты бредил». Чимин останавливается и наконец смотрит на меня, бегает растерянным взглядом по влажному лицу, решая отвечать или нет. Он больше любит слушать. Я подозреваю, ему очень нравится, как на людей действуют слова, мысли, идеи, как они сначала легко касаются носа, а потом незаметно проникают к сердцу, мозгу, желудку и всё старательно переворачивают. Он из тех, кто способен замечать детали, но увидеть ситуацию в целом не способен. — Кричал, в основном, «Где ты?» и... Её имя. Я опять чувствую себя идиотом. Иголки под рёбрами успокоить пытаюсь. Я к этому не был готов. Снова хочу вернуться в темноту и забвение.Её имя? Пак Чеён. Где она? Бежит по земному шару куда-то далеко, чтобы заблудиться и не найти больше дорогу назад, даже если я стабильным маяком светить буду, что на соседних планетах увидят.
— Я думаю, алкоголь так подействовал, — он резко хлопает по коленям и встаёт, подходя к окну. Переводит тему, думая, что ложь действует на меня, как варенье, но там лишь острые впивающиеся в язык косточки. Я не буду останавливать его в этой идеальной игре. Он темнее ночи, когда никто не видит, и самый лучезарный в мире человек, когда так нужен. Не понимаю, как можно совмещать в себе день и ночь, находясь в полном балансе, и восхищаюсь. — Что там было? — Что-то очень крепкое для тебя. — Ты же знал, что там не просто алкоголь... А его просто так с колёсами не мешают, — осуждаю, посылая электрические разряды прямо в светлый затылок. Он размышляет, буквы в словах меняет в поисках лучшего, успокаивающего и усыпляющего. — Я просто хотел, чтобы ты забылся хоть на один веч... Он не успевает договорить, потому что прозрачный стакан летит в стену. Бежевая краска становится коричневой, проявляя большую кляксу. Одну из таких Чимин будет показывать клиентам на листе А4, ставя диагноз. Ему должно понравиться. Но не нравится. Очень сильно злит и раскладывает на части. Если смотреть при солнечном свете, можно увидеть, как Пак своих ящериц выпускает. Они садятся ему на плечи, держась хвостами за шею, сползают по локтям, кольцом вокруг талии собираются и все шипят на меня. Обвиняют и ненавидят сквозь узкие зрачки. — Только посмей что-нибудь сказать против, Чонгук! Прикуси язык и заткнись, — впервые он в таком гневе, впервые повышает голос на меня, впервые я действительно жду удара, хотя и знаю, что он не опустится до такого. — Перестань таскаться за ней! Она ушла, улетела, кинула тебя. Ради чего-то другого, интересного. И ты тоже найдёшь это другое и будешь в порядке. Он прав. Я понимаю, он прав. Я не должен, но молча встаю с кровати, пробираюсь сквозь его растерянный взгляд и сжатые в узкую полоску губы, плетусь в коридор, стягиваю куртку с вешалки и, не застёгиваясь, выхожу из квартиры. Он думает, что переборщил, я думаю, что её много в моей квартире, даже когда её нет. Открытая кровоточащая ирония. В каждой моей клетке есть её запах, есть её душа. Настоящие чувства можно смело относить к разряду тяжёлых наркотиков, вызывающих зависимость и имеющих смертельную дозу и не унимающуюся жажду. Но суть в другом. Я знаю, что буду в порядке, но не сейчас. Снова металл в горле. Ветер бьёт по щекам и ключицам, когда железная дверь со скрипом закрывается за спиной. Я теряю всё — сны, мечты, родных, но никто мне не верит. Все говорят: «Я знаю, что ты ей не нужен был», «Ты переживёшь её отсутствие», но я только и делаю, что говорю и думаю о ней даже неосознанно. Как, чёрт возьми, я потерял её, если она даже не была моей? Как я потерял человека, которого у меня никогда не было? Мой щенок внутри скулит, блуждая по рёберным костям, опустив мордочку. Руки снова начинают дрожать. Я не понимаю от чего: от холода или того комка негатива, что я выплюнул в Пака. Я не думал, что так легко ломаюсь. Хочу это прекратить, не хочу так реагировать. Если я ударю достаточно сильно, мои мысли исчезнут? У бетона нет чувств, но что бы он сказал, услышав все сказанные фразы по секрету, все затяжные прощания и недолгие приветствия, что бы он сказал, видя мои кровоточащие кулаки от ударов и губы? У бетона нет чувств, слов и травящих мыслей. А у меня есть. И это совсем не просто. Это глупо. Глупо думать о ней и, похоже, я действительно настолько глупый, раз делаю это так часто: я выцветшей плёнкой прокручиваю в голове все взгляды, прикосновения, лямку чехла от гитары на её плече и тоску в уголках глаз под ресницами. Я даже, наверное, знал, предугадывал и предсказывал такой исход. Я же говорил: «Слишком хороша для таких, как я». Я тоже пытаюсь спрятаться. Иду за незнакомыми людьми, спешащими на работу, домой к семье, в ближайший паб, чтобы расслабиться. Смотрю только на пятки и ступаю след в след. Дождевые капли стекают по подбородку. Мои костяшки изнывают от боли. Я морщу нос каждый раз, когда крупная дождевая капля касается кровавых ран.Даже небо оплакивает потерю тебя.
Прохожие ускоряют шаг, забегают под ближайшее укрытие, смешно прикрывают головы сумками и громко восклицают. Случайная насмешливая мысль заставляет меня найти телефон в глубоком кармане куртки и набрать её номер. Два улыбающихся лица смотрят, дразнят. Я был счастлив, сейчас же тонкая чёрная плёнка космоса заполняет мои лёгкие, а звёзды съедают всё изнутри.5 sept, 04:38 pm «Привет. У тебя всё хорошо? В том уголке Вселенной, куда ты забралась тоже идёт дождь? Я, честно, всё ещё жду тебя»
Надеюсь, там, где сейчас дождливо и ветрено, моя толстовка греет её. Сожаление и невыраженные чувства белой пылью скапливаются в уголках губ и тянут их вниз. Я будто кручусь около чего-то важного, но из-за моей сердечной слепоты оно пачкается в бесконечной скорби и пресной воде, которую уже не вычерпать. А я будто неприятности притягиваю, у меня каждая минута грусти, скорби и сожалению посвящена. Или тишине. Когда никого не слышно, и лишь бы только её. Вживую, по мобильному, по радио. Как-угодно. Только пусть скажет, где она и как её найти. Когда иду ночью домой, у меня в наушниках лишь песни, под которые её вспоминаю. И только средь пустынных улиц и заброшенных домов произношу шёпотом, как зверь, застрявший в сетке: «Я люблю тебя». Интересно, слышала ли она меня когда-нибудь? Слышит ли она меня сейчас? Я буду хранить это всё у сердца, вышедшего из строя, там, где нет законов и границ у любви и чувств. ***6 sept, 00:17 am «Почему мне кажется невозможным отпустить тебя?»
Терять кого-то близкого очень страшно. Засыпать и ожидать знакомый силуэт, который приходит поспать в моей квартире, чтобы я не одичал и не отвык. Просыпаться и понимать, что моя комната не пуста. В ней рычит и вздыхает моя ненависть, питающаяся виной и недосказанностью. Когда бы я ни пришёл она осматривает, обнюхивает, облизывает все углы грубым языком. Я даже немного завидую ей. Она всегда главная, никакое из чувств не может победить её, и я чувствую её царапины и укусы везде: между лопаток, в сгибе левого локтя, в родинке под губой, в яремной впадине. Она также единственная, кто вылизывает мои солёные щёки. В любом одиночестве нас двое. Моя комната не пуста. ***7 sept, 01:28 pm «Писать тебе становится привычкой»
Отказываюсь это признавать, но иногда мне чудится её голос. Самый мягкий и приятный звук. Он накрывает обычно к ночи, когда боль стучит по вискам и требует, чтобы я о ней не забывал. ***8 sept, 03:09 am «Надеюсь, однажды я почувствую счастье также ярко, как сейчас боль»
Её любовь — дешёвая поэма, написанная за минуту в блокноте в пятнах. Её любовь — четыре струны, что лопаются и рвутся при каждой фальшивой ноте. Её любовь — сшита на заказ и примеряется только в особых случаях. Её любовь — выдумка, сказка, написаная самым жестоким вершителем судеб. Её любовь — желания, загаданные на падение уже мёртвой звезды. Её любовь — газовые шары, притягивающие пыль и раскалённое железо. Её любовь — вкус несказанных слов на моих губах. Её любовь — сложное, замысловатое, мне непонятное искусство. Её любовь — шипованные розы, протыкающие мой череп. Её любовь — упавшие вертолёты. Я всё это теперь ненавижу. ***9 sept, 10:27 pm «Знаешь, кажется, я готов писать тебе всякую ерунду, лишь бы ты время от времени вспоминала меня»
От себя сбежать невозможно, и это постоянно чертовски ограничивает: выше своей головы не прыгнуть, из собственной кожи не вылезти и заново жизнь не начать, потому что запасных не имеешь. Я смеюсь. Имея только один шанс, люди придумали множество советов для успокоения своей дряхлой души. Придумали, записали на шершавую бумагу, озвучили перед сотнями таких же умников. Они говорят: «Не трать время зря, не беги за человеком, который сам решил уйти», «Уважай себя, ты у себя один», «Нет, не позволяй кому-то/чему-то контролировать свою жизнь». Чушь собачья! Я объясню. Вы живёте. Размышляете, перешагиваете лужи, спотыкаетесь о камни, а потом задираете нос и кричите: «Я всё контролирую!». Жизни это не нравится, выскочек она не любит. Вы получаете от неё самый отрезвляющий подзатыльник и падаете «не в того» человека. Прям с головой во все химические реакции, схожести, разногласия, мнения. И вас больше нет. Вы растворяетесь, впадаете в кому, дышите только этими продуктами расщепления. А потом вдруг города рушатся, а зрение, слух и истинный голос возвращаются. Загорается яркая лампочка, сопровождающаяся звуком выключения микроволновки, с фразой «Урок освоен». Вы смотрите на развалины и думаете, что же осталось от вас настоящих, и радуетесь, что всё закончилось. Ничего не закончилось. Попробуйте ещё раз сказать что-нибудь «гениальное» о собственной свободе и контроле, игра тут же начнётся заново. ***10 sept, 09:44 pm «Ты ведь читаешь, да?»
Каждый день я разрываюсь на две части. Иногда больше. Я знаю, что должен забыть Чеён и звук её имени, но желаю навсегда сохранить её в себе и быть возле. Даже не рядом. Просто крутиться где-то поблизости, как внесценический персонаж, просто знать, что с ней всё хорошо. Есть ли лекарство от этой боли? Может, нужно что-нибудь съесть? Например, якорь с тяжелой цепью или толстые канаты, что сжигают ладони. Есть ли исцеление от ожидания? Есть ли исцеление от ненависти? ***11 sept, 06:08 am «Появляюсь ли я в твоих мыслях хотя бы наполовину так же часто, как ты в моих?»
Безответно влюблённых нужно жалеть — это принцип, правило, заставляющее планету вращаться, а звёзды не гаснуть. Нужно сшивать их разбитое сердце, а шрамы зализывать. Нужно границы заново возводить, планеты создавать и щенка приручать. Но сил не хватает, слов не хватает, только хранимые чувства плещутся, выливаясь, туда-сюда, как безжизненное море. *** В одном из моих снов она настолько близко, что я могу коснуться её рукой, погладить вьющиеся волосы, пока она тихо-тихо поёт любимые песни, гладя мои плечи. — Уходи, Чеён, пожалуйста. Я больше не могу... — но она начинает петь громче, заглушая мой голос. Теперь существует только она, любая комната мала. Я просыпаюсь в холодном поту до жути пустым и уставшим. Быстро пробегаю сонным взглядом по комнате, пытаюсь найти её силуэт в этой реальности, но я один и снова забываю, что она не со мной.12 sept, 8:53 am «В последние дни ты приходишь ко мне каждый раз, когда я закрываю глаза»
Я всё ещё надеюсь, что она прочтёт это и спасёт меня. Но в пучине безответности я горю, умираю, разрушаюсь, разбиваюсь на блестящие осколки именно из-за неё. Я бы взорвал себя изнутри от тоски, пустоты и чувства, что я лишний, был всего лишь этапом, стадией, воспоминанием, спасателем от одиночества.А кто теперь спасёт меня?
Я глотаю боль. Закидываю любовь таблетками, она бесится. Я отхаркиваюсь словами любви. Меня тошнит и выворачивает. Я погас, как сотни звёзд внутри меня, и не знаю, как остановиться. Югём скребётся у двери несколько дней подряд, а потом я слышу, как хлопает дверь и тишину. Звенящую, как комар в ночи. Он тоже не выдерживает, оставляет меня, потому что не знает, чем помочь, ведь Чимина нет и команд он не давал, и не хочет брать ответственность за возможность сделать хуже. ***13 sept, 11:30 pm «Извини, у меня нет никаких новостей. Мне больше нечего тебе рассказать»
Большинство дней бессмысленны, но не беспамятны. Я иду быстрым шагом до ближайшего магазина, натянув на голову под кепкой капюшон. Я смотрю под ноги, в наушниках всё те же песни по тридцать седьмому кругу. Иногда я вижу куртку, как у неё, и задерживаю дыхание секунд на сорок. Иногда вижу девушек с гитарами, и в карманах кулаки сжимаются, оставляя следы от ногтей на ладони. Иногда слышу её любимую песню, и сердце начинает болеть. Это она в нём сидит и играет на своей дурацкой гитаре. Иногда я, не отрываясь, смотрю на тёмный экран телефона, жду от неё ответ. Я написал бы ещё, но не пишу. Боюсь. ***14 sept, 04:56 pm «Убийство своей любви — лишь способ убить себя»
Все психологические практики твердят: «Неприятно — остановись», «Больно — ослабь». Никто и ничто не заставляет чувствовать слишком много. Это не гонка и не чемпионат. А ещё практики иногда говорят: «Жалкий ребёнок, ты мог бы постараться лучше». — Не думаешь, что ты сделал для этого всё, что было в твоих силах? — говорит Чимин, в очередной раз пытающийся провести свой психоанализ. — Даже мне кажется, что всех моих стараний не было достаточно. И бежит красная строка в голове: «Я был для тебя, для нас, а ты?». И днём, и ночью за мной следует силуэт. Где бы я ни был, он за мной. Безупречно. След в след. Укутывает в кокон, латает трещины, растит во мне дрессированную овчарку, чтобы к себе никого на метр не подпускал. Убийство своей любви, лишь способ убить себя. Я убил. ***15 sept, 11:10 pm «И я надеюсь, однажды тебе тоже станет жаль. Может, однажды это будет не только моя вина, может, однажды ты увидишь свою ошибку»
Что, если однажды я забуду о Чеён? Совсем-совсем. Что, если я пройду мимо? Что, если я сделаю больно? Об этом я думал, когда Чимин опрокидывал четвёртую рюмку соджу, вытирая уголки губ переливающейся тканью ветровки. Он не хочет оставлять меня одного. — Так всё ещё думаешь о ней? — спрашивает, морщась от прозрачной жидкости, что словно горючее стекает по горлу. — Наверное, уже нет, — вернее было бы сказать: «Очень стараюсь не». — И правильно, знаешь, правильно! — его язык заплетается, когда он снова наполняет наши рюмки. Мой же горит, развязывает все узлы, закапывает рвы и опускает стены. Речи становятся мягкими, нечёткими и отдаляются-отдаляются, мелкие лампы разноцветных гирлянд, украшающих паб, становятся размытыми и кружатся-кружатся в ведьмином танце. — Не привязывайся, ничто не твоё, — я наконец поворачиваю голову в его сторону. — Не привязывайся к результату, просто получай удовольствие в процессе. Не привязывайся к человеку, он тебе не принадлежит, просто наслаждайся. Но помни, что всё может поменяться и как-то вдруг закончиться. Вот такая вот головоломка... — Красиво звучит... — подпираю подбородок левой рукой и лишь на пару секунд отрываю от Чимина взгляд, пока он не продолжает говорить. — Согласен, но на деле оказывается задачей повышенной сложности. Со звёздочкой, — забрасывает кусочек жареной говядины в рот. — А решение только одно — отпусти и забудь, подними белый флаг и капитулируй. Но всё так временно... Жизнь не статична. Ты несчастен? Пройдёт. Счастлив? Пройдёт ещё быстрее, — он нетрезвый и сонный, его слова где-то фоном, потому что что-то неопознанное заставляет меня обернуться и замереть. Девушка с шоколадными волосами и сине-лунными глазами проходит мимо большого мутного окна, растворяющего огни гирлянд и жёлтых уличных фонарей, напротив которого я сижу. — Чеён...Я безумно хотел увидеть тебя среди прохожих, встретить твой взгляд, услышать твою гитару и ангельский голос.
Все колышки, что я так старательно вбивал в почту, слетают от вихря воспоминаний. Я вскакиваю, настолько быстро, насколько позволяют законы физики и свойства алкоголя, действующего на организм, опрокидываю бутылки, вырываю руку из некрепкой хватки Пака. И догоняю её. Подхожу к самому краю, встаю у обрыва, слышу предупреждающие сирены, в глазах мутнеет, температура растёт. Она вернулась. Ради меня. Ради нас. Я кладу ей руку на плечо, и, вздрогнув, она поворачивается ко мне. Это не Чеён. Очень похожая на неё девушка бегает взглядом по моему лицу. — Вы обознались... — Да... Простите... Я убираю руку. Она, задерживая на мне взгляд, разворачивается и продолжает отдаляться. Она слишком расстроена и слишком в себе, чтобы придавать этой встрече неправильное значение. И снова эта мелодия, этот голос и силуэты ломают. Я хочу, чтобы она навсегда исчезла из моей жизни. Хочу вырезать её навсегда, хочу разбиться настолько сильно, чтобы ни одна противная мысль о ней не смогла поселиться в цельном разуме. И только тогда, когда руками сжимаю голову и сажусь посреди тротуара, солёная жижа льётся по щекам, раздражая, как наждачная бумага.Ты желала уйти? Так почему всё ещё здесь? Почему я снова вижу трещины и разломы ранее склеенных осколков? Ладно-ладно, давай я досчитаю до миллиона, а ты спрячешься так хорошо, чтобы я больше не смог тебя найти? Это так смешно! Давай сыграем в прядки в огромном мегаполисе? Ты беги, только искать я больше не буду, потому что это не игра.
— Вам помочь? Она возвращается, садится около меня и наши лица так близко-близко. Чимин говорил: «Всё забудется. Это не любовь, это что-то физическое. Желание и влечение. Всё пройдёт, если это выпустить на волю. Освободись и вылечи разбитое сердце с кем-то другим». — Да, помоги, — зачем она такая наивная? Разве не видит, насколько плоха ситуация? Из всего раскалённого железа, что вливалось в моё горло чаще воды, я сделал лезвие и положил под язык для желающих и незнакомых. Таких, как эта наивная незнакомка. Я злюсь на себя. Так сложно остаться верным замыслу, когда все хотят чего-то другого. Она тоже запуталась, захотела отомстить тому, кто сделал больно, кто не достоин, а я воспользовался ситуацией, потому что смазливое лицо, потому что точно понравился ей. Чимин говорил, я очень нравлюсь девушкам. Только почему той самой не понравился? *** Я целую её до боли, до кровавых подтёков на коже, до царапин на спине. Она пытается отстраниться, хватает ртом воздух, её грудь поднимается и падает в такт с бешенным сердечным ритмом в моих ушах, но я вдавливаю её в кровать сильнее, рыча что-то вроде «расслабься». Ей не нравится, ей неприятно. Я не дарю ей эмоции и ощущения из фильма, где свечи, цветы и первый секс с любовью всей жизни. Воображение сталкивается с реальностью и одурманивающе крошится, потому что недосягаемо уже. — Это мой первый раз... — Мой тоже. Стягиваю с неё одежду, пока она, поднявшись на локтях и согнув ноги в коленях, всматривается в глаза с блестящей чёрной водой на дне. Она не понимает, что в моей голове и что значат тёмные волны в узком зрачке, и, кажется, начинает бояться. У меня внутри бьются тарелки, закипает жидкость и всё дребезжит, от нетерпения пальцы сводит. Она водит холодными пальцами по шее, скулам и ключицам, ведёт шершавой ладонью от рёбер к животу и замирает. Читает разрешение и полное владение в глазах. Цепляет резинку спортивных штанов и плавно спускает к коленям. Видя перед собой обнажённое девичье тело, я торможу, не знаю, что делать. Мне не объясняли и меня не учили. Я смотрел пару фильмов в средней школе с друзьями в комнате с выключенным светом. Это было мерзко, чересчур громко, слишком развратно. Я зажмуривал глаза, пока друзья оттягивали жесткую ткань джинсов между ног, потому что становилось горячо и влажно. — Ты знаешь, что делать? — голос неестественно хрипит, пока она пытается соотнести ответы. — Я не заходила так далеко со своим парнем, но... — девушка, чьё имя я не успел узнать, поджимает губы, я чувствую её дрожащие пальцы под моим нижним бельём. С губ слетает рваный выдох. Я это знаю, я это проходил. Все мальчики это проходят, столкнувшись с пубертатом, в ванной с включённым краном или у себя в комнате, когда никого нет дома. Я убираю её руку. — Не так? — у неё страх в глазах и желание угодить. — Хочу... По-другому... — мне не нужны прикосновения. Я хочу ощутить, чтобы избавиться от чувств. Здравый смысл отключается на раз, два, три. Она медленно стягивает нижнее бельё. Моё и своё. И позволяет. Полностью отдаётся. Что-то вспыхивает, загорается, потрескивает, запуская химическую реакцию, активируя внутри все лампочки, передавая сигнал куда-то в неизвестность. На что человек готов ради другого? Насколько человек готов себя унизить, переделать, заткнуть, чтобы другому было лучше? Где грань, когда «Я так хочу» переходит в «Важно, потому что для него». Но выгода бывает для обоих? Я упираюсь локтями в матрас, подтягиваясь и впиваясь в чужое тело своим. Я плохо дышу, как загнанное животное. Она движется навстречу, глаза закрывает, пальцами касается, массирует. Толчки до последнего гортанного выдоха. Она откидывает голову и стонет, громко выдыхает. Этого хватает, чтобы отрезветь и закончить. Натянуть боксеры на разгорячённое тело и завалиться рядом, прикрывая её одеялом. Не проходит и минуты, как она начинает говорить. — Мне парень изменил, я ему отомстила... — она глаз не сводит, даже, кажется, не моргает, думает, что воспользовалась мной. Сожалеет. Но её вина ничто по сравнению с тем, что у меня внутри. — Я понравилась тебе? И это очень хороший вопрос. Потому что нет. Не моё — без души и чувства. Думая о любви, мозг, издевательски хихикая, подсовывает мне особенные глаза, волосы и руки. Особенное имя, особенные песни, особенная Чеён. Я ведь помню, как она плачет, смеётся, сопит и улыбается во сне. Сердце болит и это для меня много значит. — Ты хороший... — продолжает, поворачиваясь ко мне спиной и крепче сжимая одеяло. Хороших мальчиков разбирают ещё щенятами, а я дворняга. Или китайский сервиз. Мчусь по ступеням, спотыкаюсь о ноги прохожих или бьюсь о бетонный пол. — Я любила его.... — шмыгает носом.Только не плачь в моей кровати, я не верю чужим слезам.
Да что она знает об этом? Мои чувства сильнее всего. Ничего не сравнится с ними. Я люблю и я страдаю. Она знает, что значит любить? Она знает, каково это? Знает, как болят огнестрельные раны? А рваные раны от пальцев? А от слов? Я знаю! Я! Знаю! Любовь – это свирепая, бесконечная агония, которую я чувствую в своём сердце, думая о Чеён. Я словно это всё выдумал. Я выдумал любовь и самый прекрасный в мире образ, который бьёт своей жестокостью. И всё теперь так неправильно. Она ведь была привлекательной, я ведь вроде хотел её, а теперь это мерзко. Всё заканчивается вместе с сексом. Я думал о том, как нам интересно вместе и какая она милая, а, оказалось, дело в количестве оргазмов. Уходят они, уходит желание быть рядом. Я понял, что секс очень сильно затуманивает ситуацию. Истинное положение вещей очевидно только после приступов страсти. И то не всегда. «До» и «Во время» дают равным счётом ни черта. Мне скучно и нечего ей сказать. Я надеваю те же спортивные штаны и толстовку, небрежно валяющуюся на полу, и ухожу от девушки, что похожа, но всё же не та. Пусан тонет в тумане, что как матовое стекло поднялся над городом, поглотив все краски дня, но дышать легче не становится, потому что здесь всё детство и юность. И я наконец могу покинуть это место, отпустив и оставив всё недостигшее, невырасшее, несозревшее здесь навсегда. Я был слеп, душевно глух и нем, не видел причины, не понимал желания. Но проблема всегда была в Чеён. Она каждый раз всё переворачивала, рушила, растворяла и оставляла меня одного. Она желала покинуть клетку, и теперь я сам отпускаю.16 sept, 03:19 am «Клянусь, это последнее сообщение. Где бы ты ни была, прости, прощай»
Должно было стать легче, но почему на голову снова давит, а из груди вырывается кашель? Кто играет с Жизнью не по правилам? Любовь. У неё всегда козыри в рукаве и судьбоносные встречи. Я теряюсь в мыслях о Чеён. Воспоминания бьют по рёбрам, а щенок скулит, жмётся к позвоночнику, ожидая защиты, но я не могу ничем помочь. Я тоже ожидаю хозяина. Фотографии, мелодии, её голос — всё это топит меня, не давая шанса выбраться. Я пытаюсь оттолкнуться ногой от воспоминаний, но они мутные, вязкие и тягучие, хватают меня за подошву тянут к себе, карабкаясь по коленям. Я тяну руки вверх, надеясь, что кто-то крепко схватит мою руку и вытащит из омута, но я продолжаю спускаться ко дну острых фотоснимков, удушающих мыслей, оглушающих мелодий. Её нежный голос превращается в мерзкий хриплый смех. Воздуха становится критически мало, а я не могу перестать падать. Я тону в любовных письмах, которые навсегда останутся в моей голове. Столько слов, столько строк и признаний.Ты больше не получишь ни одного! Ты довольна?
Я в дыре и не могу выбраться. Я продолжаю падать вниз.