Навстречу Тьме

Кощей руки Моранины поддерживает бережно, невесомо, кончиками пальцев дрожь её тела чувствует, но — как и она — виду не подаёт. Нет места слабости и сомнениям здесь, в самом сердце Нави, в истоке всей тьмы мира, подле Чернобожьего престола, в его обители, в его темнице. Извиваются змеями тени на стенах, грохочут серебряные заговорённые цепи, потрескивает и как в агониях бьются молнии в сумрачном воздухе, и пальцы Мораны впиваются Кощею в ладонь смертной хваткой. Кощей косится на неё с ободряющей полуулыбкой, Морана благодарно моргает в ответ и вслед за ним делает осторожный маленький шаг навстречу Чернобожиему престолу. Она не просто дрожит — всем телом трепещет не то от робости испариться отсюда мечтает, не то от нетерпения сгорает. Всего понемногу в дрожи её тела — решает Кощей, подводя Морану поближе к Чернобогу. Ибо невозможно не трепетать от ужаса и благоговения перед необъятной непроглядной Тьмой, древней, как сам мир. Ибо невозможно не отсчитывать мгновения до того мига, когда уже никакие силы мира, кроме них самих, не посмеют чинить им преграды. Кощей с Мораной почти вплотную к престолу подходят, и он спешит преклонить колено. Обжигающий холод черноты по всем членам его прокатывается, сводит до зубного скрежета, до искр перед глазами. То Чернобог, как кукловод, нити своей тьмы натягивает — потешается. Кощей ничего не видит, кроме иссиня-белых вспышек, ярких, гулким эхом в голове отражающихся, как молнии, но прозревает, когда Моранина ладонь ложится ему на плечо. Морана молчит — наверное, даже не понимает, что происходит — но одно её присутствие, одно касание, ласковым холодом успокаивающее боль даже через меха кафтана, исцеляет, освобождает. Кощей за руку Моранину хватается — может быть, даже слишком крепко, слишком отчаянно — и медленно поднимается. Голова идёт кругом, и кажется, будто тени на стенах дрожат, посмеиваясь иль негодуя. Но когда Чернобог начинает вещать, тон его ровен, холоден и неколебим, как стены его тюрьмы: — Уж и не ждал, что доберётесь вы до моей обители, Кощей… Думал, возворотится всё на круги своя. Ты станешь воеводой и володыкой Навьим, а Морана от тьмы отречётся да к супружнику воротиться. — После того, как ты, Владыка Темновит, все свои силы в Явь направил вопреки всем замкам да преградам? После того, как в своей тени нас сокрыл да время помог выиграть противу Даждьбога выступить? — Морана кланяется ему в пол благодарно. — Разве же могла я назад повернуть, коли все дороги после каждого шага моего сгорали? — А разве же не могла? Разве же не предлагали? Не зазывали тебя обратно? — Предлагали. Зазывали. Да только, — Морана указательным пальцем на ладони Кощеевой знаки какие-то вырисовывает, а потом вдруг переплетает их пальцы крепко-крепко, — не могла. Сам видишь — сердце моё здесь. — Сердце, — кряхтит Чернобог насмешливо, и цепи позвякивают далеко в глубине. — А ты что скажешь, Кощей? — А я не стану на слова размениваться, Владыка, — смелеет Кощей, голос его крепнет; руки он их поднимает и смотрит во Тьму: туда, где в дымке будто бы поблескивают два уголька. — Вот моя рука, вот её рука. Как стоим мы пред тобой — рука в руке, так и шли мы сюда, так и дальше пойдём, ежели тебе угодно будет. — А ежели не угодно? Кощей туго сглатывает, жмурится, головой мотает, а потом плечи расправляет горделиво, и глас его прокатывается по стенам Чернобожьей тюрьмы, пугая змеящиеся тени: — И ежели не угодно — пойдём так дальше вместе. Не оставлю я Морану. Отныне и вовек. — Противу меня пойдёшь? — шипит тьма не то зловеще, не то довольно. — А силёнок-то хватит? Все жилы, все шрамы, всё тело, паутиной вен, в которых тьма вместо крови струится, вспыхивает жгучей леденящей болью. Сбивается дыхание, ноги грозят, а Моранина рука крепче сжимает его ладонь. И с твёрдой хваткой нежной прохладной руки в Кощея будто бы силы вливаются — стоит он, стиснув зубы до боли, стоя Чернобожию пытку выдерживает. А тот отпускает его — и смеётся. Смеётся жутко, зловеще, так что мрак становится гуще. — Занятное дельце, Кощей, занятное. Неужели же даже мертвец к чувствам уязвим? Неужели же даже тьма пред ними расступается? — Может быть, ты сам не до конца свою силу познал? — передёргивает плечами Кощей. — И у тьмы не один и не два оттенка? Множество. — Чёрную, как гибель мира, тьму легко оказалось огненным мечом перерубить брату Перуну. Мою же тьму ни одно солнце не выжгло. Никому она не покорилась, кроме моей собственной воли. Даже твоя воля, Владыка Темновит. Кощей бровь вскидывает удивлённо, но благоразумно молчит, а темнота кругом едва колышется — думает. — Будь по-вашему. Не для того я вам обоим дорогу в Навь прокладывал, чтобы здесь и сейчас с вами войну затевать, — вздыхает наконец Чернобог и бряцает кандалами. — Оба вы нужны мне, Нави и миру этому. Только предупредить хочу, Морана, коли здесь и сейчас союз заключишь с Кощеем, сыном моим по тьме, не будет тебе пути в Правь более, ибо никому, во Тьме и смерти живущему, не дозволено ступать в сады Света и жизни. Один лишь Велес меж дорогами скитаться может. — Знаю! — звенит ударами мороза по стеклу Моранин голос. — Решено. Без возврата. Здесь моё сердце — и дому здесь быть моему. — Будь по-вашему, — вновь вздыхает Чернобог. Не то птицей, не то бабочкой, не то змеем летучим вырывается из теней лента тьмы и не то летит, не то скользит по вязкому сумрачному воздуху к ним, а они по-прежнему руку в руке держат, не размыкая. Кольцом лента обвивается вокруг их запястий. — Вот мои вам заветы. Следовать вам Навьими дорогами и в Нави, и в Яви и всюду, куда только нога ваша ступить сумеет без помех. Как пришли сюда, рука об руку, так и дальше идти вам, покуда сил хватит друг друга держать. Так же рука об руку Навью вам управлять. Укрощайте тьму, усмиряйте, не позволяйте ей обращаться в чёрную мглу, всё уничтожающую. Станьте твердыней Нави — твердыней мира. Станьте же супружниками здесь и сейчас. Каждый завет — новый оборот ленты тьмы вокруг рук. Каждый оборот — сближение. Они и прежде близки были, но теперь Кощей чувствует… Просто чувствует. Когда Чернобог замолкает, а лента, вплотную к запястьям прижавшись, в одежде да коже растворяется, Кощей пальцем большим по щеке Мораны проводит, а она улыбается и целует его. Они целовались и прежде, но немного и совершенно не так. Они целовались украдкой, и самозабвенно; целовались в лесной чаще, и в тереме Моранином; целовались нежно, залечивая раны, и горячо, забываясь и растворяясь. В этот раз в поцелуе было всё — и от этого он казался бездной. Но не холодной червоточиной, ведущей в никуда, — той, с которой началась Кощеево существование. Бездной жизни. Расцветающей винной терпкостью, кедровым сладостью, мягкой прохладой на губах. И как будто бы вязкий сумрак Чернобожей обители расступается перед ними, стелется под ноги, прокладывая путь ко дворцу. Через порог дворца Навьего Кощей Морану на руках переносит — как положено — даром что она уже давно переступила сама и, поставив на землю, рывком прижимает за талию к себе. Кощей чувствует трепет её тела, снежную бурю, бьющуюся в груди, заворожённо глядит в глаза из чистейшего льда, и ему так страстно хочется вновь прижаться к её губам — вкус самой жизни, любви ощутить. Но Морана от поцелуя уворачивается со смехом, на перезвон хрустальных колокольчиков похожим, и касается кончиками пальцев его губ: — Тише, Кощеюшка, не торопись. Нас ещё брачное ложе ждёт. Первая ночь супружников. Перехватив её за запястье, губами прижавшись к тонким пальцам, Кощей медленно и хищно смотрит сквозь брови на Морану, прекрасно счастливую, лёгкую, как ночной ветерок, улыбается: — Повезло же нам, что в Нави ночь длится столько, сколько мы пожелаем. — Или покуда у тебя хватит сил.