Навстречу Тьме

      Быстрокрылые ветры — Стрибожьи дети, Стрибожьи внуки, слуги Стрибожьи — мчат по земле, неспокойную весть во все уголки мира разносят. Насвистывают они в горных вершинах, завывают в тёмных расщелинах — шепчут встревоженно повсюду:       — Перуна топят…       И шёпот их так неуловим, так беззвучен и так громоподобен одновременно, что, кажется, даже души Нави, в пламенной Смороде своё прошлое, свою память сжегшие, шелестят об этом.       Перуна топят.       Вести подобные разлетаются быстро — доходят и до ушей Мораны. Мавка, молодая, неопытная, совсем недавно к Моране в услужение пришедшая, дрожащими руками подаёт ей кубок, вина полный, и такими же дрожащими губами шепчет:       — Перуна топят…       Морана вздрагивает невольно — какое ей дело до судьбы стосветлого огненного братца должно быть! — и кубок выскальзывает из рук. Кровавым пятном вино на густых светлых мехах расползается. А мавка в комочек сжимается, когда Морана ошпаренной кошкой шипит да стремительно, что порыв ветра, поднимается.       — Кто топит?.. — рычит она глухо, пальцы в кулаки сжимая, но голос её под сводами дворца прокатывается громовым рокотом.       — Л-люди, — заикаясь, робко роняет мавка.       Кощей эту весть на конюшне получает, покуда коня своего верного по холке треплет да доклад волкодлака, в Явью сторону дозорным поднимающегося, спиной слушает.       — Ещё есть весть. Не знаю, добрая ли, — сипло басит почти в самое ухо ему волкодлак.       — Ну говори, не томи.       — Это… — волкодлак прокашливается, словно бы слова царапучие, поперёк горла встают. — Там Перуна топят.       От неожиданности Кощей перестаёт гладить коня, и тот обиженно хлопает себя хвостом по крупу: внимания требует. Уголки губ приподнимаются в подобии торжествующей улыбки.       — Где топят? — оживлённо оборачивается Кощей и свистит конюха коня седлать: как можно такую забаву пропустить!       Морана с Кощеем на крыльце Навьего дворца встречаются. Он — в облачении воина: в чёрном кожухе, мехом обитом, с серебристыми наручами на предплечьях и с мечом Чернобожиим в ножнах; она — простоволосая, с лентой поперёк лба, в белом платье, расшитом обратными солнцеворотами, совсем юная, какой из отчего дома уходила много веков назад. Они навстречу друг другу шагают, за руки бережно и встревоженно друг друга хватая.       — Люди Перуна топят, — с придыханием молвит Морана и хмурится: в груди что-то саднит, как если бы её саму топили.       — На Днепре, знаю, — отвечает Кощей, бережными поцелуями красные костяшки бледных пальцев украшая. — Конь уж оседлан. Отправишься со мной на сию забаву глядеть? Как они Перуна оплакивают…       Мрачнеет Морана, пальцы из руки его вырывает и кулаком в грудь ударяет несильно, в медленный ритм мёртвого сердца почти попадая.       — Как же ты не понимаешь, Кощей! Не забава это — погибель. Погибель всем детям Рода. Нет здесь их и нас — все мы едины. И если уж Перуна топят, то нас и подавно опрокинут. Не погибнем мы, да только мир этот, люди, уже не нам принадлежать будут, слышать нас перестанут, чувствовать…       Морана голову опускает и тихо-тихо зубами поскрипывает, а ледяная колкая ненависть к самому горлу поднимается, морозцем на кончиках пальцев застывает. Кощей мягко по голове её гладит и, щекой к макушке прижавшись, ворчит:       — Предупреждал я. Ни к чему неугомонному князю покровительствовать. Не стоит добра с земель чужих ждать. Нет же… Благо да славу искали. Что же — нашли? Поедем, Морана.       — Поедем… — кивает она.       Ничьей помощи не дожидаясь, ловко вскакивает Морана в седло. Кощею остаётся лишь сесть за ней, ухватить поводья да стегнуть коня, чтоб гремел костьми порезвее, чтоб менял выжженную серную землю Навью на Явьи цветочные луга, дубравы да рощи.       Под сенью дерев густых, с листами мясистыми, шершавыми, на ветрах встревоженно шебуршащими, на берегу Днепра все Сварожичи собрались. Всеми оттенками злата доспехи мужей на солнце Даждьбожьем сияют, волосы ручейками лучей солнечных по плечам женщин стекают… Тенями мрачными, липкими, как неотвратимость смерти, Морана и Кощей меж мелких божков проходят, плечами их расталкивая. И встаёт Морана за спиной Перуна, краем глаза на Живу, к Даждьбогу жмущуюся, косится; Кощей поодаль становится и тоже на Даждьбога глядит.       — Явились? Вороны. — В усы бухтит Перун, но нет в его голосе злобы — горечь вязкая. — Что ж, глядите…       И они глядят, вместе со всеми — с людьми по ту сторону реки и богами Яви и Прави по эту — глядят на воду, тёмную, вспененную, кругами идол Перуна заглатывающую. Во мраке воды, таком зловещем, бескрайнем, как чернота Скипер-Змеева, что по ночам Моране ещё видится, таком вязком, как тьма Чернобожья, на костях Кощеевых вместо кожи застывшая, жалобно поблескивают златом усы, борода да меч Перунов.       Долго-долго и люди, и боги смотрят на блики эти, молчат печально, и тишина в воздухе повисает мёртвая. Ни птица не вскрикнет, ни зверь не проскулит, ни человек не заговорит. Словно замерло всё — онемело, оглохло, затаило дыхание вместе с погибающей верой Перуну, в Перуна…       — Выдыбай, боже! — первой ласточкой вдруг взвивается в воздух детский голосок.       И немота мира трещит по швам.       — Выдыбай, боже! — упрямо зовёт детский голос, и эхом откликаются ему взрослые. — Выдыбай, боже!       Уж весь противоположный берег рокочет и молит бога своего вернуться. Морана уголок губ поднимает, Даждьбога в сторону бесцеремонно плечом отталкивает и к Перуну вплотную подходит, так что грудью жар его тела чувствует, даром что оба в рубахах. С лукавой улыбкой наклоняется и насмешливо в самое ухо Перуново вторит молитвам людским:       — Выдыбай, боже… Что же ты медлишь? Вы-плы-вай.       Перун плечом нервно дёргает — тоже чувствует холод её могильный — ладонью в перстнях-оберегах волосы длинные назад откидывает и вдруг шаг к воде делает. Супруга его кончиками пальцев плеча касается:       — Что же задумал ты?       Оборачивается Перун, в бороде улыбку печальную прячет, сжимает рукоять меча и плечом ведёт неопределённо:       — Зовут меня люди. Значит, верят; значит, горит огонь в их сердцах. Негоже их оставлять.       — Да как же можно… — выдыхает она, но Перун не слышит.       Широкими шагами спускается Перун в холодные воды. Всё ниже и ниже, глубже и глубже, до тех пор, пока не смыкаются над его головой волны, пока кругами вода не заглатывает его. Морана невольно дыхание задерживает вместе со всеми Сварожичами, а Кощей фыркает сквозь зубы: что ему станется, воину из огня и стали, Скипер-Змия одолевшему.       И точно — вот уже на другой берег воином в красной рубахе Перун поднимается. Невидимым проскальзывает меж людей, к нему взывающих, и место своё среди воинов занимает. Столь же статных, столь же крепких, столь же суровых и немногословных, как он сам. Неузнанный бог-воин становится среди людей своим.       Жена Перуна, не выдержав, кидается в воду, к нему навстречу. За нею — все остальные.       Один за другим жадной тёмной воде отдаются боги, смывают с себя покров силы губительной и место себе среди людей находят. Уже не совершенные небожители, но и не люди. Морана дышит глубоко, медленно, на тёмные воды глядя, а потом на Кощея оборачивается:       — Пойдём и мы, Кощей?       — На что тебе это, Морана? — кривится Кощей, руки под грудью складывает. — Люди не любят нас, презирают, боятся. Перун воеводой станет. Даждьбог торговцем каким. А мы? Кем станем мы среди них, Явьих да Правьих жителей?       — А что же здесь нам делать, скажи!       — Коли у Велеса забавы находятся, так и для нас дела найдутся.       — Так то Велес.       — Чем скотий бог меня лучше? — ворчит Кощей, по сторонам озираясь, не видать ли самого скотьего бога.       — Он повелитель дорог… И не притворяйся, что тебе того неведомо. Он дорогу к людям себе проложил прежде всех нас. Оттого и любим ими, и почитаем бережно. Не вижу я пути иного нам, Кощей. Не сумеем мы более людей наставлять с высоты. Из Нави в Явь наведываться нам придётся, на ухо им всё шептать.       — Ты преувеличиваешь.       — А ты готов это доказать?       Морана ответа не требует. Отворачивается и на воду смотрит. Жмурится, руки в кулаки сжимает и робкий шаг не к реке — к краю бездны, краю тьмы делает, и всё тело в лихорадке заходится, так что кажется, что сгорит она здесь заживо, как Снегурочка какая. До другого берега не доплывёт.       Кощей зубами поскрипывает, по сторонам оглядывается и в последний миг шаг широкий к Моране, дрожащей, что лист на осеннем ветру, делает. Холодными руками разгорячённые плечи обхватывает и шепчет:       — Я здесь. Только скажи, что мы, мертвецы, делать станем среди живых?       Морана за пальцы его, как утопающий за соломинку, цепляется и бормочет насмешливо:       — Разве же не понял ты, Кощеюшка? Там, где жизнь, смерти место найдётся.       Переплетя пальцы хваткой мёртвой, ледяной, они вслед за всеми богами ступают в бездну.       Новое время настало. Пора и богам смерти побродить среди живых.