Навстречу Тьме

— Ты опять не спал? — Марья проскальзывает в кухню с первыми лучами рассвета, облачаясь в белое платье-рубаху.   Он оборачивается, ловко снимая кофе с плиты, и с фальшивой улыбкой качает головой. Жена укоризненно хмурит аккуратные тёмные брови и осуждающе вздыхает:   — Опять кошмары?   Он неопределённо пожимает плечами, разливая кофе по чашкам, и широко зевает — говорить совершенно не хочется, да и нужды особой, в общем-то, нет. Марье и так всё известно: и кошмары его, и испарина на лбу, и стремительно седеющие виски — она всё это видит и с каждым днём мрачнеет как будто больше.   — Я… Кофе сделал, — хрипит Он, потирая шею. — Тебе с молоком. Без?   — Без.   Марья умилительно улыбается и садится за стол, ожидая от него завтрака. Он расставляет кружки с кофе, зажаривает ей яичницу, покорно подчиняясь всем замечаниям. А Марья с притворством вздыхает и сетует на свою судьбу. Ей мчаться в контору, возвращаться к протоколам, трясти за грудки недотёпу-эксперта — и всё это, чтобы выяснить, кто пробил голову какому-то мажорику.   Он слушает это со снисходительной улыбкой: сколько бы Марья ни жаловалась, но работа в полиции ей дороже всего — дороже семьи, дороже Него, дороже, пожалуй, даже собственной жизни. Марья прокручивает на безымянном пальце серебряное кольцо и как-то загадочно косится на супруга, пока Он раскладывает завтрак по тарелкам.   Он грустно улыбается уголком губ: впрочем, пожалуй, на самом деле дороже всего ей — это обручальное кольцо.   — Расскажи, что тебе снилось.   — Да как обычно, — вздыхает Он, подхватывая кружку со стола и отворачиваясь к окну; город накрыло первым снегом, и какая-то тоска, мешаясь со спокойствием, скребётся в груди. — Тени. Лезвия. Цепи…   Он смотрит на рубцы на своих предплечьях и вспомнить не может, откуда они. В его медицинской карте — ни намёка на суициды или психиатра. А они легли на бледной коже ровными полосами, словно крепкая хватка теней из кошмаров, словно серебро кривого лезвия, вгрызающегося в плоть.   — Может, тебе стоит сходить к психологу? Котов — отличный эксперт!   Он оборачивается и с усмешкой качает головой:   — Обойдусь как-нибудь. Возьму отпуск — и отпустит. Ещё мне только котов подзаборных не хватало.   — Злой ты, — смеётся Марья и делает глоток кофе; кривится в ту же секунду: — И кофе ты сделал такой же чёрный и крепкий, как твоя душонка!   Он смеётся. Громко, раскатисто, хрипло. И пугается сам — так вороны кричат в его кошмарах, когда тощий конь с костяным перестуком несёт Его по нехоженым древним дорогам, игнорируя все запреты. Марья вдруг теряет свой здоровый румянец, отставляет кофе в сторону и в гробовом молчании доедает завтрак. Он наблюдает за ней с недоумением и в задумчивости вычерчивает узоры на горячем фарфоре кружки.   — Тебя забрать сегодня?   — Я сама к тебе приеду, — железно отрубает она. — Не смей никуда сегодня уходить. Поедем к Котову. Я сказала. Мне не нравится твоё состояние. Вон — бледный какой. И тощий.   — У нас вообще-то сегодня корпоративчик.   — Какой может быть корпоративчик у историков-религиоведов?   — Тематический, — приподнимает бровь Он. — Археологи недавно капище нашли недалеко от нашего города. Представляешь? Это же какие-то частные боги — культура.   Марья поджимает тонкие губы с острыми углами и качает головой:   — Не пей там ничего.   Он закатывает глаза и, покачав головой, допивает кофе.   Марья улетает на работу быстрее обычного — вся какая-то напряжённая, сжатая, как пружина в её любимом пистолете, готовая выпустить пулю в любой момент. И даже целует Его на прощание резко и смазано: у Него на щеке остаётся размытый след алой губной помады.   Он стоит перед зеркалом в ванной, растерянно вымывая его с щетины, чёрно-серой, брызгает на себя, полусонного, ледяной водой. А когда поднимает голову, встречается с взглядом с Кощеем. Так Его зовут во снах. В его серых глазах — безжалостно разящая сталь, в осанке — власть, а рука сжимает рукоять меча, расписанную славянскими резами. Кощей смотрит на Него чуть сверху вниз, но не свысока — сочувствующе.   И тянет бледную руку к зеркальному стеклу.   Он отшатывается от раковины, едва не растянувшись на влажном кафеле. Жмурится, мотает головой и шепчет невнятно и яростно проклятия. Глаза Он приоткрывает с опаской и шумно выдыхает: перед ним вновь историк, помятый, бледный, с чёрными кругами под глазами и неприлично длинной щетиной.   «Может, и впрямь стоит сходить к психологу?» — в раздумьях потирает Он щёку.   Однако пока бреется, втайне жаждет вновь увидеть это горделивое отражение властителя Тьмы.   По пути на работу Он умудряется подремать в пробке. И вновь увидеть тот самый сон — один из тех беспокойных кошмаров, что тревожат его каждую зиму вот уже третий год.   Он стоит на распутье в жёсткой просторной рубахе, по левую руку виден покривившийся указатель с древнерусскими буквами, остальное на много окрест — в густом тёмно-сером тумане. В этой тиши хриплый вопль ворона разрывает слух, а с небосклона свет луны пронзает воздух тонким лезвием. Он стоит, как прикованный к месту, и пошевелиться не может — лишь смотрит на то, как вокруг него меняется мир.   Туман становится гуще, чернеет, и уже не плотный воздух, а вполне живые тени с шуршанием льнут к его телу. Они впиваются в обнажённые предплечья до режущей боли, кусают босые ноги — тёмные, неуловимые, готовые разорвать его в любой миг.   Его осеняет случайно. «Не разорвать — почтить!» — вдруг понимает Он, и перестаёт сопротивляться. Сгустки тьмы с радостью наползают на него, кружат до тошноты, до колючего холода во всём теле. И в их шелесте Он различает: «Кощей! Наш повелитель! Кощей… Вернитесь!»   Они замолкают, застывая на его теле кольчугой из сущей тьмы, теневым плащом, и у Него расправляются плечи. Словно бы внутри действительно где-то живёт Кощей — владыка тьмы, верный советник Чернобога, воевода Навьего войска.   Он свистит так пронзительно и звонко, как не позволял себе даже в детстве (наверное). И тут же перед ним из-под земли появляется вороной конь. От него веет смрадом, пеплом и сыростью, но Он смело запрыгивает на его спину и легонько шлёпает по бокам.   Пора наконец отправляться в путь.   Он просыпается от звука клаксона из машины в соседнем ряду: давно пора двигаться дальше. Едет до университета и думает, что, пожалуй, стоит переставать работать так усердно: иначе так и личину Чернобога примерит во сне — а это ему без надобности.   Голова болит так, как не болела прежде. Как будто её изнутри разрывают на части, как будто кто-то дерётся между собой, отвоёвывая право владения. Поэтому на корпоративе Он, позабыв обещание, данное Марье, щедро вливает в себя три бокала вина — благо, молодой аспирант Ваня всячески жаждет ему угодить.   С третьим бокалом приходит Она. Он не знает её (видит впервые!), а слухи, как назло, испаряются. Она не идёт по ресторанной зале — легко скользит, как по озёрному льду. Её кудри черны, как уголь, которым выводили прежде резы, а платье белее снега. Она оглядывает зал и задерживает взгляд на Нём.   Как будто Его искала. На ходу подхватывает у официанта два бокала вина и направляется к нему. Стремительно, воинственно — красиво. Так что у Него пересыхает в горле, а кольцо на безымянном пальце вдруг начинает жечь хуже калёного железа.   — А вот и я, — улыбается она, протягивая ему бокал.   Пальцы у неё нежные, холодные, и Ему хочется касаться их чуть дольше, чем позволяют приличия.   — Мы знакомы?   — Ближе, чем ты думаешь. Я наконец здесь… — шепчет она мелодично, и перезвон льдинок слышится в её голосе; она с холодной улыбкой оборачивается к аспиранту и кивает. — Спасибо, Вань. Ты сделал всё, как надо. Дальше моя забота.   Ваня исчезает.   А потом как-то незаметно исчезают вообще все: коллеги, официанты, ресторанная зала. Остаётся только улица, желтоватый фонарь, пушистые хлопья снега и затянувшие тонкой корочкой льда лужи. Они стоят полуголые (для сибирского ноября): она в белом вечернем платье с расшитым золотом воротником, он — в чёрной рубашке и классических брюках.   Она обнимает ладонями его за шею и хмурится:   — Посмотри же на меня. Что не так, Кощей? Чем она тебя опоила? Как тебя освободить?   — Кощей… — имя уже не столь чужеродно.   Голова болит всё сильнее, кольцо стягивается вокруг пальца, пульсирует, клеймит кожу.   — Да чёрт меня возьми! — рычит Он и, вывернувшись из объятий хладной девы, срывает его с пальца.   Серебряное кольцо со звоном скачет по асфальту.   А у Кощея наконец открываются глаза.