Навстречу Тьме

      Кровь Змия, горчащая людскими слезами, вязкостью стенаний растекается в горле и медленно застывает тонкой плёнкой. Становится невозможно дышать. А Змий шипит, и продолжает вливать из огромного кубка свою силу, свою кровь, пока Морана не начинает захлёбываться ею. Горло стягивает когтистая рука, сжимает сильнее и сильнее.       В глазах темнеет.       Морана распахивает глаза, сиплым старческим хрипом втягивая в себя влажный воздух Нави. Перед глазами всё ещё полумрак. Жилы разрывает вдребезги раскалённое до жара чёрное зло, обращённое в хладную благородную тьму.       Морана лихорадочно мечется в пустоте, проваливаясь в густую липкую черноту. И руки её лихорадочно, словно крылья подбитой птицы, дрожат и колотят по воздух в поисках опоры. Пальцы впиваются в шёлковую ткань. Тело выгибается дугой в тщетной попытке сбросить тугие тонкие цепи кошмара.       Морана вновь сипло вдыхает и медленно вглядывается в полумрак.       Она у себя в спальне. В Нави. Дома.       Кошмарный плен у Скипер Змия — далеко позади. Нет больше чёрных чешуек — позорных меток зла. Нет больше тонких оков. Нет больше забытья.       Только жгучее зло всё ещё струится в жилах, являясь кошмарами во снах.       Вообще-то, такие, как она, спят редко. Смерть ступает по всем мирам без остановки. Но Моране необходимо восстановиться после пребывания в Яви, вернуть своему облику прежнюю красоту и холодное изящество.       Волосы разметались по подушке, влажное от жара, скользнули на грудь. И снова, как тысячи лет назад, кажутся холодными чёрными змейками — остатками Скипер Змия, изничтоженного братом Перуном. Пальцы до ноющей боли впиваются в перины, усмиряя взволнованное дыхание и слишком частое для богини, несущей смерть.       Морана тихо выдыхает и откидывает в сторону тяжёлое одеяло. По обнажённым ногам зябко скользит сквозняк, и кожа покрывается мурашками. Морана знает, что дело не в холодке: незначительные перепады температуры ей не страшны.       Куда страшнее — жуткий сон.       Сколько бы зим она не пережила, она год из года возвращается в этот кошмар. Захлёбывается в людских слезах и силе своего пленителя, обращается к злу, что несла на землю. И абсолютное зло жгучим льдом терзает её изнутри, словно бы напоминая о том, что может вырваться наружу и пленить её вновь.       Сдавленно ахнув от внезапной ломоты в руках, Морана обнимает себя за плечи и выходит на балкон. Перед ней простирается Навь. Тёмно-синяя, чёрная, серая с тонкой лентой Смородины вдалеке. Её приют. Её дом. Её крепость.       Никто не посмеет более ею управлять. Никто не посмеет более похитить её. Поработить.       Морана давно строит свою судьбу сама. С той самой поры, как рухнули оковы Скипер Змия.       Однако свобода выбора иногда кажется лишь иллюзией. Невидимыми оковами, медленно сдавливающими тело.       — Мара?..       Шаги супруга, как всегда, осторожные, крадущиеся — именно так ходить смерть по ночам. Морана вздрагивает, и сильнее сжимает плечи пальцами. Зло по-прежнему ломает её изнутри, и от этого хочется вырваться из собственного тела, умереть и вновь возродиться.       Этот холод не ласкает и не шепчет, что на своём месте. Он замораживает изнутри, пугающе хрипит эхом прошлого. И Морана рвано вздыхает.       Кощей не говорит ни слова. Молчаливо подходит к супруге со спины и обнимает её, накрывая сильными твёрдыми ладонями её слабовольно подрагивающие пальцы. Морана туго сглатывает, стараясь вжаться в Кощея всем телом, словно бы и не она равнодушно отправляет на смерть людей, словно бы и не она накрывает безжалостным морозом земли.       Словно бы она маленькая дочь Сварога и Лады, серьёзная, но всё же преисполненная счастьем, несущая зимние забавы и щекочуще-шутливо пощипывающий носы и щёки мороз. Словно бы она та, кто не знал зла и тьмы.       — Боги ведь не должны бояться, — задумчиво скользит Морана кончиком языка по губе. — Но мне бывает страшно, Кощей. Я часто вспоминаю, какая сила течёт во мне. И как она получена. Это чистое зло, слепое, безрассудное, яростно изничтожающее всё живое. Я сумела её подчинить, обратить в справедливость. Я нашла себе пристанище. Однако… Мне бывает страшно, что однажды всё вернётся. И я снова стану пленницей этого зла.       Словно костлявая рука сдавливает горло.       Моране действительно страшно. Страшно, как никогда прежде. Страшно потерять всё, что есть. Лишиться свободы выбора, свободы действий и чувств. Страшно лишиться себя настоящей, сотканной из нитей её выборов и узелков ошибок.       Морана рвано выдыхает, разворачиваясь к супругу. Ей нужно видеть его глаза, серебристо-голубые, холодные. Непроницаемые. В них Морана сперва видит лишь своё отражение, жалко растрёпанное, трепещущее в белой сорочке. А потом улавливает отблески нежности и восхищения.       — Моя Морана… Едва я увидел тебя там, на свадьбе твоей, понял, что не было и не будет такой, как ты. И с каждым мгновением убеждаюсь в этом всё больше. Однажды ты спросила, что делать, если сердце жаждет одного, а долг требует иного. Я посоветовал тебе попробовать решить самой, решить, что для тебя важнее. Тогда я не знал, что стану первым, кому ты подаришь свой свободный выбор. Я открыл для тебя свободу, Мара. Неужели ты думаешь, что я позволю кому-то её отобрать? Я буду защищать твою свободу, как свою. От кого бы то ни было: Рода иль Чернобога, иль от себя.       Кощей легонько целует её в лоб, заботливо, убаюкивающе. Пальцы его расправляют волосы, уже не коварными змеями опутывающими шею, а ласковыми волнами холодящими плечи.       — Ты веришь мне?       Морана прикрывает глаза, монотонно считая до тринадцати. Кощей неоднократно защищал её от покушений родственников на её свободу; Кощей позволял ей властвовать над Навью, как ей вздумается; Кощей даже простил ей измену и чужих детей.       Кощей уважал Моранин выбор.       Кощей отпускал её. А она всегда возвращалась.       Супруг дарил ей свободу — большая редкость в браке.       Морана раскрывает глаза и смотрит на Кощея с лёгкой улыбкой. И губы шепчут:       — Да.