Теряя контроль

Новый Орлеан. Город мои надежд, город моих разочарований. Эпицентр взлетов и падений. Единственный дом из множества моих тысячелетних пристанищ. Этот город пробуждает во мне лучшее, он же заставляет демонстрировать худшее. Стоя на балконе своего дома, я, на манер короля двадцать первого века, пью бурбон, пока на улицах моего города во всю кипит ночная суматоха. Её звонок раздаётся неожиданно, словно порыв ветра, распахивающий дверь, посреди летней ночи. От рингтона на телефоне просыпается Камилла, до этого мирно спавшая на моей кровати. Мне же этой ночью сон совсем не идёт, будто предчувствие, поселившееся где-то в грудной клетке, не даёт сомкнуть глаз. — Ты ответишь? — Камилла смотрит озадаченно. — Наверное это что-то срочное. Кто станет звонить глубокой ночью? Станет. Я даже знаю кто. Ведь на её вызов я ещё в день нашего прощания установил другую мелодию. Знал, что этот день наступит, не хотел пропустить звонок. — Клаус? — Не сейчас, Камилла, — бросаю, не глядя на неё. Беру телефон и выхожу из комнаты. — Соскучилась, дорогуша? — Клаус, — её голос дрожит, — мне нужна твоя помощь. Мне больше не к кому обратиться. Кэролайн не выдерживает, и её голос срывается на плачь. Надрывистый, такой, что я физически ощущаю ее отчаяние, находясь за тысячу миль. — Кэролайн, что случилось? Она задыхается от слез, так и не сказав ни слова. От мыслей от том, что кто–то причинил ей боль, во мне поднимается невиданная ярость. — Кэролайн, говори со мной! Что происходит? Где ты? — пытаюсь сдерживаться, говорить спокойно, но это плохо выходит. В этом заключался парадокс моих чувств к Кэролайн. Я бессчетное количество раз учинял ей зло, мучил и убивал близких ей людей. Но такую вольность я мог простить только себе. — Моя мама умирает. Я не знаю что делать, не знаю чем помочь ей. У неё рак, — запинается. — Я дала ей своей крови, думала, что это поможет. Но все стало только хуже. Я подписала ей смертный приговор, я во всем виновата. Я никогда не умел утешать. По мне, так гуманнее резать по живому. Вопреки бытующему мнению, но утешения являются лишь обезболивающим средством, опиумом похлеще веры и других иллюзий человеческого сознания. Я не успеваю вставить и слова, как она продолжает: — Счёт идёт на дни, если не на часы. Ты должен был видеть что-то подобное за тысячу лет. Скажи, что знаешь как ей помочь, — она уже не плачет, видимо на это совсем не осталось сил. Отчаяние сменила злоба, злоба на всё и ни на что одновременно. Пускай злится. Пока злость вымещает отчаяние, она ещё может бороться. Говорят, что лучшее лекарство — это смирение. Но за своё вечное существование я понял только одно. Принять утрату — это считай принять поражение, удел слабаков. Но Кэролайн никогда не была одной из них. — Скажи, что знаешь что-нибудь. Скажи…– шепчет, будто произносит мольбу. — Скажи, Клаус, умоляю… Что-то всегда оттаивало в моем сердце от одного лишь упоминания о Кэролайн Форбс. И я не дам ее свету угаснуть. Хотя бы ради себя, пусть и из эгоистичных побуждений. Но какая разница, если я смогу помочь ей. — Я не знаю как помочь твоей матери, — на той стороне трубки виснет гробовая тишина. — Но я найду выход, любовь моя. Я обещаю. *** Наверное, впервые у меня нет плана. Решать сверхъестественные проблемы куда проще, нежели человеческие. Жизни людей хрупки, их тела с трудом выдерживают обычные болезни. Что уж говорить, если болезненное состояние усугубилось вмешательством магии. Очередной набросок картины отправляется прямиком на пол. — Никлаус, — низкий голос брата нарушает тишину моей мастерской. — Эла-а-айджа, — растягиваю на свой обычный манер. — День не задался? Резко оборачиваюсь к брату. Элайджа, как и всегда одетый с иголочки, смотрит оценивающе. — Не беспокойся, брат, убийства не входят в мои планы на этот день, — делаю паузу, поднимая на него глаза, — пока что. Улыбаюсь уголками губ. Элайджа знает, что от этой улыбки не стоит ждать ничего хорошего. — И все же ты можешь быть мне полезен, — бросаю кисть на стол. — Видишь ли, ведьмы не то чтобы очень меня жалуют. И уж точно откажут мне в услуге, которая мне так необходима. Если ты навестишь нашу юную ведьму Давину, то шансов будет на порядок больше, не так ли? Так что, поможешь мне, брат? — Ради интереса, что будет если я откажусь? — В таком случае, я пойду по пути наименьшего сопротивления. Надавлю на ее слабое место. Например, укусить Джошуа не составит мне труда, а эффект получится феноменальный. И вот я уже стою напротив Элайджи, кривя улыбку. Брат бы мне не отказал в любом случае. Но я, в который раз не постеснявшись улучить момент, все равно сыплю соль на его рану, выдавая куда худшие намерения, чем имею на самом деле. Потому что… потому что я давно понял простую истину. Чтобы не прослыть конченым ублюдком, хотя бы иногда, но нужно поступать чуть лучше, чем от тебя ожидают. — В чем конкретно заключается твоя цель, Никлаус? — теребит манжеты рубашки, будто это нисколько его не волнует. — Планирую найти лекарство от рака. — Прости, что? Я что-то пропустил, или вампиры переняли человеческие напасти? — удивление, именно эта эмоция отражается на лице Элайджи. — Мать Кэролайн больна. Более того, кровь вампира сработала иным образом, чем кто-либо мог предположить. Ты же помнишь Кэролайн, Элайджа? Так вот, я планирую несколько ускорить свой столетний план завоевания этой женщины. Я спасу ее мать, и дело в шляпе. А ты мне в этом поможешь, правда? Хлопаю его по плечу. Элайджа закатывает глаза, всем своим видом давая понять, что затея моя не выгорит. Но я бы не был Клаусом Майклсоном, если бы не находил лазейки даже в самых сложных ситуациях. — Всего-то нужно найти лекарство от рака, — подытожил Элайджа. — Именно. В комнате виснет молчание. Я и не надеюсь, что брат меня не раскусит. Он слишком хорошо меня знает, чтобы поверить, что я отношусь к этой ситуации так просто. Для меня не существует полумер. Либо я сожгу планету ради собственной цели, либо мне будет плевать, и я буду с интересом наблюдать как ее сжигают другие. Но в нашей семье не принято об этом говорить, поэтому брат улыбается и уходит. *** Давина появляется на пороге моего дома даже раньше, чем я того ожидал. Элайджа всегда вёл переговоры лучше меня, он прирождённый дипломат. А я прирождённый злодей, по крайней мере мне всегда нравилось так думать. — Видимо, Клаус, просто так ты от меня не отстанешь. Элайджа был чрезвычайно настойчив. Поэтому переходи сразу к сути. Что тебе от меня нужно на этот раз? — скрещивает руки на груди, демонстрируя насколько ей неприятен этот разговор. Давина никогда не скрывала отвращения, когда разговаривала со мной. За это я ее уважал. Возможно, при несколько других обстоятельствах мы могли бы стать неплохими союзниками. — Похоже, что мой брат предложил тебе нечто чрезвычайно ценное, раз сейчас ты тут, — вопросительно приподнимаю бровь. — Да, прах Коула. Про которого ты, очевидно, забыл. Так я смогу его воскресить, и он позаботится, чтобы ваша семейка не смогла больше терроризировать меня и моих друзей. К сути, Клаус, — её карие глаза прожигали меня взглядом. К сути, так к сути, ведьмочка. *** — Я очень сочувствую твоей подруге, Клаус. Но никакой магии не под силу побороть рак. Это как с тёмными артефактами, если болезнь уже пустила корни в человеке, помочь невозможно. — Кому как не тебе, маленькая ведьма, знать, что в нашем мире не бывает ничего невозможного. Поэтому либо ты что-то утаиваешь от меня, либо просто не хочешь даже пытаться, — я подхожу к ней ближе, так что невозможно не услышать мой шёпот. — Найди выход. Иначе не видать тебе ни прах моего засранца брата, ни его самого. На лице Давины отражается вся ненависть, что она испытывает ко мне. В её глазах читателя одно слов — «ублюдок». — Ты сейчас серьезно?! Насколько я помню, ты обещал Коулу, что вернёшь его. И ты не то что не помогаешь, ты ещё и мешаешь! — на глаза Давины наворачиваются слёзы. — Единственное, что я могу сделать — это нейтрализовать действие вампирской крови. А дальше болезнь будет протекать своим чередом. Она резко заканчивает фразу, отворачивается, так что я не могу видеть ее лица. — Я знаю это наверняка. Моя бабушка умерла от рака. Хотя она и была одной из самых сильных ведьм Французского квартала, болезнь съела ее изнутри. Прости, но той, кому ты пытаешься помочь, остаётся только ждать неизбежного. И ты сам это понимаешь, — бросает фрау через плечо. Не думаю, что она ждёт от меня сочувствия. Скорее я последний человек на земле, чьего сочувствия она ожидала. — Как ты собираешься нейтрализовать эффект крови вампира? — У меня есть пара идей. Всё таки, Давина чрезвычайно умна, когда дело касается магии. *** Один день. Всего сутки понадобились Давине, чтобы создать зелье. За это время мои вампиры перевернули все в округе в поисках ведьмы, которая могла бы помочь матери Кэролайн. Но всё тщетно. Я набираю номер Кэролайн. Идут гудки, но я не знаю что собираюсь сказать. В этой ситуации любые мои слова теряют всякое значение. Всемогущий Клаус Майклсон, безоружный перед раковой опухолью. Смехотворно. — Кэролайн, я выезжаю в Мистик Фолс. У меня в руках средство, которое сможет свести на нет последствия твоей крови, — записываю сообщение на автоответчик, перебирая в руках пузырёк с зельем. — До встречи, любовь моя. Машина заводится с глухим звуком мотора. Я выворачиваю руль и устремляюсь в путь. *** Онкологическое отделение госпиталя пропитано запахом медикаментов и хлорки, а в воздухе витает атмосфера скорби и отчаяния. Не будь я тысячелетним вампиром, мне бы непременно стало не по себе в этих стенах. Я нахожу взглядом Кэролайн. На её лице не отражается ни одной эмоции, будто это уже не та вечно веселая девушка, мысли о которой всегда пробуждали во мне лучшие эмоции. Я подхожу медленно, пытаясь оттянуть момент сокрушительного разговора. Достаточно приблизившись, я легко касаюсь ее предплечья. Она дергается от неожиданности, в удивлении поднимая на меня глаза. — Клаус? Что ты здесь делаешь? — Я оставил тебе сообщение сегодня утром, — достаю из кармана бутылек и протягиваю ей. — Держи. Это для твоей матери. Оно снимет эффект крови вампира и выиграет немного времени, пока мы будем искать решение. Она грустно улыбается и отводит взгляд. По её щеке стекает одна единственная слезинка, которую она быстро смахивает ладонью. — Слишком поздно. Я опоздал, — констатирую больше для себя. Прячу зелье в карман. Я впадаю в абсолютный ступор, пытаясь подобрать слова, но, как на зло, ничего не идет на ум. — Мне очень жаль, — я беру ее руку в свою. Кэролайн как тряпичная кукла. Она не сопротивляется, не отталкивает меня, она молчит и не двигается. — Спасибо, — шепчет еле слышно, так и не поднимая взгляд. — Похороны завтра. Я не знаю смогу ли перенести это. Я не выдержу этих соболезнований, этих сочувствующих взглядов. — Это не так. Тебя невозможно сломить, я в этом уверен. На долю секунды на её лице проскользнула вымученная улыбка. Это уже хорошо. — Я могу чем-то помочь? — Просто побудь со мной немножко, ладно? — говорит всё так же тихо. — Елена и Стефан хотят задушить меня заботой, а я… Я просто не хочу, чтобы с меня пылинки сдували. Понимаешь? Я буду очень благодарна, если хотя бы ты будешь вести себя как обычно. Как всегда. — Как скажешь, дорогуша, — тихо выдыхаю, когда она медленно вытягивает руку из моей. Как же мне помочь тебе, милая?.. *** Похоронная служба длится бесконечно долго, люди воздают почести шерифу Форбс и выражают сочувствие Кэролайн. Я наблюдаю издалека, оперевшись о колону церкви. Ей с каждым словом становится всё сложнее и сложнее натягивать благодарную улыбку. Но никто будто не замечает. Лица сменяются, а Кэролайн погибает в этой суматохе. Я уловил этот момент. Точка невозврата пройдена. Её лицо искажается и слёзы градом бегут по щекам. За долю секунды у меня получается вывести её из толпы, ещё секунда и мы уже далеко от церкви, где люди продолжают воздавать почести умершей Лиз Форбс. И всё рушится. У неё начинается истерика. Она вскрикивает, будто задыхается, и снова заходится плачем. Я прижимаю её к себе, пытаясь хоть как–то унять её боль. Если бы это могло помочь… — Это я виновата. Я во всем виновата… — между всхлипами. — Я убила свою маму… Она бы была сейчас со мной, если бы я не вмешалась. Её плечи содрогаются от плача. Пытаясь успокоить, я тихо вожу ладонью по её спине. Холодный ветер продувает её насквозь, волосы разлетаются и путаются за спиной. — Лучше бы я была сейчас на её месте. — Кэролайн, послушай, — беру её лицо в свои ладони, — твоя мать любила тебя больше всего на свете. И она большего всего хотела тебе счастья, чтобы ты жила и радовалась жизни, чтобы у тебя всё было хорошо. — Она всегда ставила меня на первое место, а я… — утыкается мне в плечо, говорит еле слышно, — я подвела её. Я не знаю как жить с этой болью. — Время. Лишь оно сможет залечить твои раны. — Нет. Я знаю лишь один путь. И я боюсь, что ты единственный, кто не будет мне мешать, — поднимает на меня полные слез глаза. Я догадываюсь, что она задумала. И я боюсь, что не найду в себе сил помешать ей. *** Этот день закончился, оставив за собой больше вопросов, чем ответов. Кэролайн сидит на пассажирском сидении моего внедорожника, чтобы уехать со мной. В любой другой ситуации я был бы рад, но не сейчас. Иногда обстоятельства диктуют другие правила. — Ты уверена? — В Мистик Фолс меня больше ничего не держит. Увези меня отсюда. Я завожу машину и трогаюсь в сторону выезда из города. На душе паршиво, но на моем лице надета маска с фальшивой ехидной ухмылкой. — Вот письмо. Отдай его мне, когда настанет время, — протягивает его мне, даже не взглянув в мою сторону. — Что там? — Единственное, что вернет меня, — я еле могу слышать её шёпот. — Клаус, пообещай, что мои друзья не пострадают, если приедут за мной. Помни про наш договор, — речь спокойная, полная смирения. — Помни про свою часть сделки, дорогуша, — убираю письмо в нагрудный карман своей кожанки. Когда машина проезжает границу города, она закрывает глаза, чтобы вернуться ко мне другим человеком. Холодной Кэролайн, без единой эмоции, без толики тепла и сострадания. И с этой Кэролайн мне суждено провести следующие десять лет. Я буду нести этот крест, оберегать её от мира, оберегая и мир от неё самой. Чтобы однажды, когда ей будет суждено вернуть свою человечность, не было мучительно больно. Этой надеждой будут пропитаны следующее десятилетие моей жизни. Но разве это срок для бессмертного гибрида? Я врубаю музыку громче и вдавливаю педаль в пол. Новый Орлеан заждался своего короля.