Стрелы

— Серьёзно? То есть, тайный вход в Гильдию воров находится прямо… за храмом Мары? — Аллюзия на украденное сердце, если хочешь, — ухмыльнулся Синрик, откупорив бутылку «черноверескового», и с любовью провел ладонью по мраморной крышке саркофага. — Да, эта плита отодвигается целую вечность, но, во-первых, мы серьёзные люди… — А во-вторых, — с усмешкой подытожил Фендал, — я наслышан, как стража пыталась устроить облаву на «проклятых помойных крыс». Да, дела у Гильдии шли даже хуже, чем судачил народ. Не то чтобы Фендал ожидал увидеть в зловонных подземельях дороги из золота и алмазные потолки, но и на то, что путь к «Фляге» лежит через лагеря уродов с колунами и автоматические ловушки, он не рассчитывал. Как не рассчитывал и на то, что хвалёная таверна — оплот воровства в Скайриме, говорили они, тихая гавань — окажется просто поросшей мхом и плесенью канализацией, где одиноко выпивают некогда знаменитые воры. Всё здесь пахло затхлостью, гнилой крысятиной и плохим алкоголем — эти запахи так въелись в кожу и броню, что вскоре Фендал бросил свою привычку каждый вечер ходить на Хонрик и пытаться отмыться от грязи — всё равно тщетно. Он перестал чувствовать свой новых запах уже через пару недель, и тогда нора и «Фляга» показались не такими уж плохими местами — подумаешь, сыро и холодно, хотя бы не проснёшься в пасти у саблезуба или с чистым кошельком. Воспоминание о зелёном Ривервуде, где одуряюще пахло диким лесом и холодом, Фендал старался гнать от себя как самые греховные мысли. Здесь никто не скрывал своего прошлого. Тринн, затачивая лезвие меча, с усмешкой рассказывал, как они с бандой захватывали севший на мель корабль, Нируин всё также нахваливал отцовское вино, брезгливо рассматривая бутылку эля, и Рун как-то вечером рассеянно пихнул Фендалу клочок бумажки с неизвестной надписью — почему-то бедняга был уверен, что все меры разбираются в магии. Здесь у многих в жизнь случались приключения похуже, но Фендал всё равно скрывал свое изгнание из Ривервуда как самую страшную тайну. Слишком сложно было признаться самому себе, что, полностью перекроив собственную биографию, он не смог перекроить себя. Грязь на руках — липкая, черная — не стиралась ни тетивой лука, ни ручкой колуна, ни нежными женскими ладонями. С каждой кражей она всё сильнее въедалась в кожу, и сколько бы Фендал ни скреб руки в холодной воде, сколько бы ни мечтал вернуться в зеленый Ривервуд из зловонной канализации, он твердо знал одно. Крысиная нора его не отпустит. А что важнее — он не уйдет из норы; слишком грязные руки.