Стрелы

Фендал был уверен, что во всем Тамриэле не существует большей дыры, чем Скайрим. Пронизывающие ветра, редкие поселения, кровожадные звери и еще более кровожадный народ — все это слишком отличало северную провинцию от изящных белокаменных городов Сиродила или влажных валенвудских джунглей. Фендал был уверен, что от этих блеклых пустошей и темных лесов не стоит ждать ничего, кроме вороха новых бед, и даже почти начал размеренную жизнь простого обывателя — подальше от мрачных подземелий да жадных до крови бандитов — но жизнь привычно рассмеялась ему в лицо, столкнув с одним убедительным ублюдком. Довакином, Обливион его побери. И Хоть Фендал время от времени проклинал эту встречу, пару открытий она все же принесла: во-первых, ему явно не суждено умереть мирной смертью, а во-вторых — он никогда еще не видел истинной сущности Скайрима. Провинция, казавшаяся уродливым пятном на карте Тамриэля, заблистала в новом свете, стоило отдалиться от раздираемых бедностью и гражданской войной поселений. На безмолвном севере, среди ломающихся льдов, небо каждую ночь расцвечивали ленты призрачного северного сияния, пока среди зеленых гор Маркарта, где пахло горноцветом и лавандой, блеклое солнце грело каменистые ущелья и холмы. В рыжих пустошах близ Вайтрана паслись огромные мамонты, от каждого шага которых дрожала промерзшая земля, пока в рифтенских березовых рощах совершали свои страшные ритуалы ведьмы-ворожеи. Скайрим оказался многоликим, таинственным, и было в его затхлой древности то, что даже спустя вереницы кровавых битв вызывало у Фендала восхищение и ужас. Драконы. Непокорные, величественные, смертоносные — они рассекали взмахом кожистого крыла и нити северного сияния, и солнечные лучи, быстрой тенью проносясь над притихшей землей. Один их крик мог навлечь седую метель или поток жаркого пламени, сбить с ног своей древней силой, упокоенной в сияющих насечках на стенах слов. Залечивая ожоги после все более и более ожесточенных битв, Фендал одновременно страшился новой встречи с драконом и умирал от нетерпения, предвкушая ее. Довакин становился сильнее — становились сильнее и его враги: все чаще на заросших путях из города в город попадались перевернутые телеги, окруженные сожженными телами, все чаще у городских ворот встречались толпы погорельцев, а в тавернах громким шепотом передавали друг другу слухи о том, что над горами на днях мелькнул росчерк черного крыла. Там, в душных кабаках, Фендалу действительно становилось не по себе от чужих россказней и собственных воспоминаний, но стоило ему услышать далекий рев где-нибудь в стылом лесу — страх пропадал, уступая место азарту, а после долгой битвы — жгучему чувству победы и восхищению перед угасающей мощью древности. И когда очередная душа дракона сияющим потоком лилась из-под оголенных ребер, окружая Довакина мягким золотым свечением, Фендалу открылась еще одна простая истина. Ради такого севера ему и не жалко пожертвовать мечтой о мирной смерти.