Непредвиденное обстоятельство

На следующие утро все решили, что лучше они позавтракают в закусочной. Так как Мэри Маргарет с тех пор, как очнулась здесь и увидела, что беременна, она опытным путем выяснила, что ее жутко укачивает в машине, да и спина Эммы после вчерашней поездочки все еще жутко болела, так что они всем своим большим семейством направились в закусочную пешком. Благо было не далеко. Хотя, как подозревала Эмма, все дело в том, что матери приспичило поговорить по душам. И когда Мэри Маргарет подошла к ней и взяла под руку, слегка оттягивая назад от болтавших Дэвида и Генри, ее подозрения подтвердились. — Как ты себя чувствуешь, милая? — издалека, но все же заботливо, начала Мэри Маргарет. — Как очень беременная женщина, — сказала Эмма, не удержавшись от сарказма. Она совсем не хотела участвовать в разговоре по душам, нет, она в какой-то мере была рада видеть родителей, но подобные разговоры обычно заканчивались вскрытием старых ран и поднятием прочих личных тем. Например, кто отец ее ребенка. К тому же ее не отпускала тревога из-за приснившегося ей сегодня ночью сна. «Да, эти проклятые сны вернулись». Ну или видения. Она даже не знала как это назвать! В прошлые разы ей снились собственные воспоминания подавленные магией, а теперь… Теперь, ей приснилось то, чего она никогда не видела и где уж точно не была… Ей приснилась клетка. Точнее, подвал похожий на тюрьму. Но большее удивило не это, а то, кого она в ней увидела. Голд. Более известный, как Румпельштильцхен. Именно его она и увидела. Но это же невозможно! Он мертв! Они все видели, как он умер, забрав с собой Пэна. Но в этом то ли сне, то ли видении, он был очень даже жив, но, кажется, не совсем в себе. Там было темно и Эмма толком почти ничего не разглядела. Она смогла лишь различить его силуэт в тусклом свете единственной лампы и наполовину скрытое в тени лицо, на которым лихорадочно горели темные глаза, и руки очень быстро прядущие золотую нить. Наверно, именно поэтому она сразу и подумала что это он. Эмма попыталась окликнуть колдуна, но прежде, чем успела это сделать, она проснулась. Эмма все утро ломала голову, к чему ей это приснилось. Она почему-то была уверена, что это очень важно, но так и не могла понять почему, ведь Темный мертв, так зачем ему ей снится, особенно в такой «веселенькой» обстановке? «Или он все же не мертв?» Но если это так, то они могут быть в беде. Он, скорее всего, тоже. Ведь не зря же Голд в ее сне сидел в клетке. Если, все же предположить, что это не бред вызванный приездом в город, и колдун и впрямь, каким-то образом, воскрес, то судя по антуражу его прибывания, он, предположительно, в плену, что означает, что кто-то, с большой долей вероятности, увел его кинжал, а если это так… То с Темным им не совладать. К тому же, если все эти ее догадки верны, а она уже не в чем не уверена, стоит лишь вспомнить предыдущие сны, оказавшиеся реальностью, то новый владелец кинжала вполне мог оказаться тем, кто стер память всему городу. «Господи! Ну почему Крюк, не заблудился где-нибудь по пути в Нью-Йорк?!» — несчастно подумала Эмма, отчаянно не желая вновь окунаться во всю эту магическую чертовщину, особенно за меньше, чем за полтора месяцев до родов. Тем временем Мэри Маргарет была полна решимости разговорить дочь. — Ох, я тебя понимаю, — с легкой улыбкой сказала она, покрепче сжав руку Эммы. — Усталость, раздраженность, все болит… Я уже и забыла, каково это… — Мэри Маргарет… — со вздохом сказала Эмма, все еще не способная полностью выкинуть из головы свой сон. — Выкладывай уже, чего конкретно ты хочешь узнать и не ходи вокруг да около. Мэри Маргарет поджала губы. — Я, что, не могу просто поинтересоваться, как себя чувствует моя беременная дочь? — обиженно спросила она. Ей было больно, что дочь снова стала относится к ней как к чужаку. Эмма даже Дэвида теплее встретила, чем ее, что было в сто раз обиднее. — Прости, — примирительно сказала Эмма, положив ладонь на руку матери, не желая ругаться. — Просто для меня пару дней назад... Она махнула рукой вокруг себя. — ...все это было лишь сном… Я была просто женщиной, растящей сына и готовящейся к рождению второго ребенка… А теперь, вы ожидаете, что я вновь стану Спасителем… Вот только в этот раз я не могу кинуться сломя голову в любую опасность, уж извините… Господи, боже! Я почти на восьмом месяце беременности!.. Как я могу кого-то спасти, если сама еле хожу?!.. Как вы ожидаете, я буду спасать вас?.. По конец свое речи Эмма аж начала задыхаться. Она не хотела ругаться, правда, но эти слова буквально жгли ей язык, и под конец она не удержалась, выплеснув свои эмоции на мать. — Эмма… — пораженно прошептала Мэри Маргарет и остановилась. Она видела по глазам дочери, что она была напугана, но больше всего ее поразил тот факт, что, кажется, та думала, что они ее заставляют помогать им. — Ты же не одна, мы все тебе поможем… И мы ничего от тебя не хотим, мы просто рады что ты здесь… — Да? Тогда почему мне кажется, если бы не грянул очередной кризис, вы бы меня искать и не стали, — резко сказала Эмма, не сдержав раздражения. — Хотя нет. Вы и не стали, меня нашел Крюк, из всех людей… Мэри Маргарет печально посмотрела на дочь. — Эмма… Мы же ничего не помним… — прошептала она. — Удобно, ничего не скажешь, — фыркнула Эмма. На секунду между ними повисла тяжела тишина. — Это из-за моей беременности, да? — поджав губу, сказала Мэри Маргарет, отведя взгляд. — Поэтому ты так злишься? Эмма вздохнула и решила, что уж лучше закончить этот разговор сейчас, чем давать этому и дальше гноится между ними. — Ты столько меня убеждала, что вы меня так любили и пытались сблизится со мной… Я знаю, сейчас ты ничего не помнишь… И может это эгоистично… Но… Перед тем, как грянуло проклятие Пэна, я и впрямь начала считать вас родителями, даже несмотря на то, что ты сказала тогда в пещере Эхо. Ведь слышать, как ты, не прошло и года, как пало прошлое проклятие, уже хочешь родить другого ребенка и видеть это… Это разные вещи, — к этому моменту из глаз Эмма, уже ручьем потекли слезы. — Я ничего не могу с собой поделать. Не могу избавиться от чувства, что все повторяется… От чувства, которое терзало меня в три года, когда меня вернули Своны в приют, потому что у них должен был родится их собственный ребенок… Будто… — Будто, мы решили тебя заменить, — закончила Мэри Маргарет, сама начав плакать. — Да, — прошептала Эмма. — Я всю жизнь была никому не нужна, а потом я попала сюда и когда начала открываться, позволила себя опустить свои стены… И все вновь будто повторилось, и от этого мне так больно… Больно даже смотреть на тебя… И знать, что этот малыш получит то, чего я всю жизнь была лишена… Как и знать, что моя дочь отчасти будет расти как я… Последние слова против воли выскочили изо рта Эммы, но это не делает их менее правдивыми. Ведь это правда. Она уже любила свою дочь, особенно теперь, когда знает, что Генри ей придется делить с другими, Генри, которого вырастила не она. Она яростно любила своего сына, но Эмма вряд ли когда-нибудь сможет простить себя за то, что отдала его. Вкусив, пусть и иллюзорной жизни, которая могла бы у них быть, не отдай она сына, Эмма как никогда сильно пожалела, что сделала это, что выбрала пусть и правильный, но легкий путь, а не боролась когтями и зубами за своего мальчика. И она поклялась никогда не сделать подобной ошибки со свой девочкой, но опять же, не могла подавить чувство сожаления и легкой зависти к ребенку своих родителей, ведь что бы она не делала, как бы сильно не любила свою дочь, дать ей столь любящего отца, как Дэвид, она не сможет. Отца, который защитил бы ее, обожал, а со временем начал бы яростно оберегать от всяких ухажеров. Эмма не дура, она прекрасно понимала, что даже если вспомнит личность своего любовника и найдет его, тот вряд ли шибко захочет ребенка, который был зачат в результате мимолетней связи. Она, отчасти, лишилась Генри, но матерью-одиночкой быть не перестала. У ее девочки будет лишь она. Конечно, будет Генри — старший брат, но он приближается у такому возрасту, когда ему будет не до маленьких сестер, отчасти, будут бабушка и дедушка, которым в ближайшее время вообще будет не до кого, кроме новорожденного ребенка, будет еще абстрактный отец, которому скорее всего будет на нее плевать, так что да, у ее дочери будет только она. А у брата или сестры Эммы — будет все. И любящие родители, оба, и сестра, как бы ей не было больно просто оттого, что этот ребенок существует, и бабуля Лукас, наверняка будет не прочь понянчить малыша, а Красная скорее всего станет почетной тетушкой и крестной… И еще прочие персонажи в этом городе будут любить и почитать ребенка Белоснежки и Прекрасного, они же светлые герои, пара, о чьей истинной любви ходят чуть ли не легенды… А Эмма?.. Она просто Эмма… Кто еще, кроме нее будет любить ее дочь? Да никто… — Эмма… — болезненно прошептала Мэри Маргарет, не зная, что сказать. Она хотела как-то утешить дочь, но все слова просто выветрились из ее головы. — Почему ты думаешь, что... твоя дочь, да? У тебя будет девочка… — поняв, что бормочет, она тряхнула головой. — Почему ты решила, что она будет… будет как ты?.. Неужели ты решила?.. — Отдать ее? — с возмущением в голосе закончила Эмма и обхватила руками живот. — Второй раз подобной ошибки я в жизни не сделаю! Потом она вздохнула, и почувствовав себя истощенной от этой эмоциональной беседы, утомленно сказала: — Я не знаю кто ее отец… Точнее, я не помню… Все о Сторибруке были туманными снами, до последнего момента… Чем дольше я здесь, тем все яснее… Но с кем я умудрилась переспать в течении тех суматошных дней, понятия не имею… Да и когда это произошло? В течение тех пары недель предшествующих проклятию, в которые моя дочь и была зачата, я-то разбилась с приездом Нила, потом его подружкой, в Неверленде вообще не было и минуты покоя, да и с кем там могло это произойти? Крюк, к счастью уже выбыл из кандидатов, так с кем? Потом мы вернулись и началась все эта заваруха с Пэном… Я одна-то в те недели почти не была. То с вами, то с Генри, или с кем еще. Но с тем, с кем я могла бы быть столь… близка, я не была… Пират, как я уже сказала не в счет… Нил? Может я его простила, хотя бы отчасти, но не настолько, чтобы переспать с ним… Короче, я просто не знаю!.. Да даже если узнаю… Что-то сомневаюсь, что плод явно мимолетней связи будет нужен этому «неизвестному»… Закончив, Эмма устало прикрыла лицо руками и попыталась просто восстановить дыхание. Мэри Маргарет, уже перестав плакать, просто обняла дочь. Ну, насколько это было возможно с их-то животами. — Прости, милая… Мне так жаль, что ты почувствовала себя столь преданной нами… Я, правда, так сожалею… Я бы хотела забрать твою боль, но не могу… Я могу лишь понадеяться, что ты нас простишь… И ребенка… Он не виноват, ни в чем… Это мы — источник твоей боли… А твоя дочь… Не бойся, она не останется нелюбимой. У нее же будешь ты, Генри, мы… — Да? — со слезливой усмешкой сказала Эмма. — Вот в этом я сомневаюсь… Куда уж вам еще и мой ребенок… Когда у вас будет скоро свой… Которого не придется сунуть в какой-то шкаф и отправить на двадцать восемь лет в столь дерьмовый мир, как этот… Она вырвалась из рук матери и, утирая слезы, пошла в сторону закусочной, у забора которой застыл Дэвид с Генри. Дэвид не хотел вмешиваться в разговор Эммы и жены и внуку не дал, считая, что женщинам нужно поговорить, но увидев, как те разрыдались, а потом и вовсе Эмма, резко отойдя от Мэри Маргарет, пошла в их сторону, помчался к жене, по пути с сожалением посмотрев на дочь. Он знал, что должен утешить обоих, но слезы жены буквально разбили ему сердце, и он решил сначала подойти к ней, не осознавая, что тем самым увеличил пропасть, возникшую между Эммой, ним самим и Мэри Маргарет.