времена, они меняются

Такаяма не был уверен, что чувствовать в данный момент. Он редко терялся — профессия обязывала, на такой секунда замешательства могла стоить жизни — но сейчас понимал, что к подобному готов не был. Это не вписывалось в рамки нормального абсолютно, в рамки привычного... Что он должен был делать? Что думать? Гораздо проще было, когда ему отрезали палец и разорвали ладонь на два куска, а не вот сейчас, когда все было спокойно и закончилось. С предпоследнего боя на турнире прошло около двух часов. Он завершился победой Куроки Генсая и поражением его противника. Человека — человека ли? — который никогда до этого не проигрывал бой. Сидя на стуле перед разложенным диваном, Такаяма сложил руки у рта и напряженно смотрел вперед. То и дело он невольно касался зашитой на ладони раны, нового шрама в его и не без этого богатой коллекции. Многие позавидовали бы. Многие рассмеялись бы — сказали бы, что у телохранителя господина Катахары не должно было быть ран, ведь, значит, он плохой боец. Но все они — кроме этого самого шрама на руке — были от одного человека, и сейчас Такаяма неотрывно смотрел на него. В замешательстве. Что думать? Что делать? Сейчас он спал, щедро усыпленный доброй дозой снотворного, обезболивающего и чего-то там еще, что ему впихнули, пока вправляли изломанную руку. Это было почти смешно, что самый сильный боец из подчиненных господина Катахары в итоге был более чувствителен к боли, чем Такаяма, которому тот так щедро намыливал шею в юных годах. Все же, прав был старик, и Омори тоже — за маской чудовища все еще скрывался человек. Приходила Саяка — заглядывала краем глаза, спрашивала, как дела. Она так мило беспокоилась, словно они действительно были родственниками, и где-то глубоко внутри Такаяма отчаянно смеялся над этим. В итоге среди всех детей, что воспитывал Катахара Мецудо для служения себе самый отбитый казался самым нормальным. С людьми, что беспокоились за него, и так далее... С друзьями... Нет, глупость какая. Друзья? Кто, они вдвоем? Такаяма рассмеялся бы любому в лицо, кто додумался бы сказать нечто подобное. Он так ненавидел этого придурка, что готов был зубы сломать от скрежета. Бестолковый, нелюдимый, ненормальный... Но почему-то Такаяма все еще сидел здесь. Сегодня был дикий денек. Первый проигрыш Дайниппон Банка за столько лет, пока его представлял этот придурок. Надо было искать нового претендента на звание Клыка Мецудо, ведь он решил отказаться от этого звания. И что? Согласиться самому? Такаяма мечтал об этом всю жизнь, но сейчас, когда вполне себе мог занять это место, осознавал, что не хочет. Словно собаке кость кинуть. Он должен был одолеть этого придурка в равном бою, занять место таким образом, а не потому, что у кое-кого произошел сдвиг в мировоззрении, и он решил уйти. Хотя ругать его было трудно. После новости о том, что старик Куроки был приглашен Катахарой, у Такаямы самого руки дрожали. Выходит, сам лично обеспечил себе — и этому придурку — поражение. Чертов Катахара. Но от него такое было ожидаемо, ожидаемо. Скоро должен был начаться финальный бой. Куроки Генсай против того глупого мальчишки, что в первом раунде получил на орехи сначала от этого придурка, а потом от Такаямы и Омори. Надо было бы пойти посмотреть, все же, исход такого с головы на ноги больного состязания предсказать было трудно, но Такаяма даже не поднимался. Он мрачным взглядом сверлил самую огромную проблему своей жизни, что сейчас едва слышно дышала, и мог только злиться. Ну и зачем? На кой черт все это было? Зачем отказался от статуса Клыка? Куда теперь пойдет? Такаяме было плевать. Пусть хоть в канаве сдохнет, он только рад будет. Он вздрогнул, когда источник его головной боли вдруг зашевелился, а веки его задрожали. Одно — второе было сокрыто за плотной повязкой. Ну конечно, с такой-то раной на лбу. От такой шрам точно останется. Такаяма замер, когда раздалось кряхтение, а затем... — Ну и пиздец, скажу я тебе. Так позорно отключиться. Такаяма чувствовал, как дрожит у него голос. Он сжал кулаки крепче, а сам подался вперед, словно боясь, что его не услышат. Хотя какая разница? Почему ему было не плевать на этого идиота? Он не заслужил всей этой заботы, он был проблемным куском говна все их долгое знакомство, и сейчас его надо было журить за то, что так глупо проиграл. А ведь мог потянуть время, попытавшись играть с мастером боевых искусств в его же игру. — Херово? Ну-ну. Теперь знаешь, каково это — проиграть. Может гонора поменьше будет. — Много болтаешь... Иногда он говорил относительно адекватно. Поразительно даже. Такаяма помрачнел лицом. — Агито. Но, ладно, в общем-то, он был прав. Это была просто болтовня. Не более. Не было смысла особо возмущаться, что случилось, то уже не исправить. Место Клыка было свободно, Дайниппон сошел с дистанции в семи-финале турнира... Безумно. Как и то, что этот придурок — Агито, черт его побери, Кано — вообще сумел проиграть. Никто не предполагал, что такое случится, и в ушах до сих пор стояла та секундная заминка, мертвая тишина на арене, прежде чем трибуны взорвались. Омори тогда нервно пошутил, что это прямо как в одной старой песне. «И первый сейчас станет худшим потом». Такаяма шутку не оценил и рыкнул на старшого, а тот в ответ лишь рассмеялся. Нервное, сказал он. Дурная шутка. Но правдива, ой как правдива... Такаяма не знал, что ему делать. Возмущаться? Злиться? Жалеть? Что за идиотизм? Не придумав ничего лучше, он вдруг спросил: — Ну как? Агито чуть помолчал, после чего в тишине провел рукой — здоровой — по лицу. Вторая болталась на перевязи, безжизненная, и Такаяма предположил, что восстановление от такой раны займет очень много времени. Если он вообще ею шевелить сможет. Хотя, куда денется. На чудовищах все быстро заживает. — ... отвратительно. Ого, какая честная реакция. Такаяма хотел было рыкнуть что-то еще, оскорбительное, намеренно обидное, но он осознал, что ничего в голову не приходило. Что, за что ругать-то? За то, что старик все сам подстроил? Но зачем? Или это была его очередная попытка проверить, насколько далеко мог зайти Агито? Такаяма скудно знал всю историю с комнатой и ритуалом, и ему почудилось, что Катахара в таких происках был ничуть не лучше их общего врага. Такой же эксперимент. А что случилось бы, одолей в конце Агито Куроки? Куда бы он пошел на бой, с такой рукой? Это же смертоубийство, пацан этот, сопля от подчиненного Ноги, мог выкинуть что-то на уровне финала его же боя с Вакацуки. И если сам Вакацуки, выйди в финал он, обладал честью бойца, и Такаяма мог доверить ему бой с Агито — он бы больную руку точно трогать не стал — то вот этот Токита Ома... Почему он волновался об этом, если они друг другу не друзья даже? — Морально? — И морально тоже. Агито резко перевел взгляд. Какие же неприятные у него были глаза — этого мерзкого голубого цвета, словно растаявший лед. Такаяма особенно не любил его серьезные лица. В такие моменты глубоко в подсознании он чувствовал, что этот поехавший еще может быть адекватным человеком, если захочет. — Так тебе и надо! — беспечно бросил Такаяма. — Думал бы получше, то смог бы продержаться подольше. А то даже и победить. — Да... Да. Ты прав. Опять соглашался. Такаяма чувствовал, как нервно бьется у него жилка на шее. Не так все это должно было быть! Агито должен был возразить, сделать то, что обычно — доказать, что он непобедимое чудовище, упрямое. А он соглашался. Клык Мецудо потерял собственные клыки. Кто бы мог подумать!.. И Такаяме было до этого дело. Чушь собачья. Они были друзьями. Ладно. Он признал это. Что бы Такаяма не говорил. Что бы этот придурок не думал — он-то такого чувства, небось, вообще не знает. Черт возьми, это было страшно. — Ты думал о том, что будешь делать дальше? — севшим голосом спросил он. Такаяма говорил о том, что будет после ухода с поста Клыка. Сейчас старик Катахара конечно же позволит своему любимому ручному чудовищу пожить у себя, восстановиться после боя, даст какие-нибудь напутствия — но потом? Такаяма, будучи вполне обычным членом социума — ну, в рамках нормального — сам не мог предположить, что будет делать, если уйдет от старика, а Агито, который жить-то нормально не жил все это время... Совсем чудеса. Через сколько он вернется? Хотя что-то подсказывало Такаяме, что Агито не вернется. Такие люди если уходили, то как кошки — навсегда. И нигде их не сыщешь. Если вернется, то это будет явно что-то из ряда вон выходящее. — ... нет. Не думал, — Агито выдержал солидную паузу, прежде чем продолжить: — Давай честно, мне сейчас в принципе думается не очень хорошо. — Ну конечно, после такого удара в голову... — Да, особенно после него. Они замолчали вдвоем, после чего тишину вдруг нарушил... Агито. Такаяма был удивлен — обычно тот сам редко заводил разговоры, он был из молчаливых людей, которые были больше в своих мыслях. — Как называется... то чувство, когда вся жизнь... с ног на голову переворачивается? Такаяме очень хотелось ответить грубо — нецензурно, то есть, но он решил, что сейчас не время глупо шутить, и удивленно бросил: — Слом ценностей? — Не совсем... Но вот у меня сейчас как раз это чувство. Миленькое признание. Потому что до этого Агито ни в чем никогда не признавался. Если это могло показать его с такой стороны, слабой... Кроме, наверное, пары разговоров с Омори. Тот умел, чертяка, вывести всех на чистую воду, он был одним из немногих, кто сумел укротить этого придурка. Хотя, наверное, потому что тоже был Клыком. — Катахара сам тебе подставил подножку, — когда Агито резко скосил на него взгляд, Такаяма отмахнулся. — Это фигурально выражаясь, не буквально... — Я знаю. Какая же у него была блядская манера обрывать фразу посередине! — Не понимаю, зачем... — Это потому, что денег у него столько, что можно поедать с двух концов... — Что? — Денег, говорю, жопой жуй. Вот и чудачит на старости лет, — нахмурившись, Такаяма скривил рот. — Знаешь, я даже рад, что ты свалишь. Не прими на свой счет, хотя ты тот еще мудила, и век мои глаза тебя б не видели, но иногда полезно побыть где-то подальше от старика. У него страшная аура. Но стоит чуть побыть вне его влияния, как все эффекты спадут. Глядишь, и найдешь себе занятие по душе... — По душе... Сложно было найти нечто подобное, когда не знал другой жизни. Уж Такаяма-то мог сказать об этом честно. Но он не собирался говорить об подобном, в конце концов, его слова про влияние Катахары Мецудо были правдой — насколько он мог понимать все то, что окружало старика, его ауру и харизму. Агито сослужил ему добрую службу — восемь лет сплошных побед, с таким могли поспорить лишь два человека, одного из которых он до этого одолел — Вакацуки — а второй сегодня разбил его. Катахара отпустил Агито, хотя знал, что ему долго придется подбирать кого-то на роль Клыка. Кто сумел бы сравниться с ним в силе. Такаяма чувствовал, что его день еще не настал — и вряд ли настанет. И сейчас эти двое наивно обманывали себя, полагая, что сумеют забыть друг про друга и разойтись окончательно... Но это было не так. Во всяком случае, с Агито точно. Дикие кошки уходят навсегда; но прирученные возвращаются спустя множество лет. А Катахара слишком хорошо контролировал их души, чтобы просто так отпустить свое главное оружие. Цыкнув, Такаяма качнул головой и резко поднялся. — Знаешь, очень давно я читал одну книгу... Там герой рассказывал про плетение узоров из бечевки, может слышал? Называется кошачья колыбелька. — О чем ты?.. Кошку видишь? Колыбельку видишь? Агито недоуменно сузил глаза, после чего посмотрел на Такаяму с подозрением. Где-то глубоко в душе он тоже подозревал, просто еще не хотел принимать. Сложно было осуждать за подобное. Невежество — блаженство. Он еще вернется. Катахара наверняка все подстроил. И Агито послушно сыграет свою роль бродячей кошки, где вместо колыбельки будут силки. Скривившись, Такаяма бросил: — Никакой кошки и никакой колыбельки.