Тлеющие мечты

      В безоблачный жаркий полдень Саша слонялась по штабу, не зная, чем себя развлечь. Скоро всем им, разведчикам, предстояло покинуть Трост и вернуться в собственный штаб, поэтому командор Найл Док расщедрился, позволив посвятить последний день отдыху. Ни построений, ни тренировок, ни нарядов — красота, не иначе!       Блаус с предвкушением и не поддающимся контролю волнением думала о наступлении вечера. Николо обещал, что освободится с работы пораньше, и тогда они вместе отправятся гулять по городу (слово «свидание» по-прежнему вгоняло её в краску, и она старательно избегала его). Она то и дело представляла себе, как весело они проведут время, болтая и кушая что-нибудь вкусное, как ночью он проводит её до штаба и, возможно, поцелует… Впрочем, если при одной лишь мысли о последнем у неё продолжат полыхать лицо и уши, а ноги становиться ватными, вряд ли их встреча окончится на столь романтичной ноте.       Нервно тряхнув головой, Саша решила, что ей не помешает отвлечься. В итоге она отправилась в тренировочный зал, дабы отыскать там Микасу, которая ещё утром заявила, что, в силу привычки, пропускать занятия не станет, на что Блаус насупилась, пробурчав, что тогда навестит Жана без неё. Аккерман отреагировала неоднозначно: пряча взгляд да поджимая губы, подчёркнуто обыденным тоном сказала, мол, ничего страшного, она сходит к нему позже. «Что-то мне подсказывает, что дело кроется вовсе не в привычке, — заподозрила Саша. — И что происходит у этих двоих?..»       К удивлению девушки, подруги в зале не оказалось, а ведь она частенько задерживалась на подобных мероприятиях, оттачивая до идеала боевые навыки. Поиски в столовой тоже не увенчались успехом, поэтому Саша не без разочарования заключила, что несносная Аккерман наверняка проводит свой досуг в казарме, куда Блаус незамедлительно и направилась.       Она обнаружила её в дальнем углу казармы, там, где находилось единственное высокое зеркало; Микаса стояла перед ним, окидывая своё отражение критическим взглядом, и, видимо, настолько увлеклась этим, что не заметила застывшую в недоумении подругу.       — Ты что, прихорашиваешься? — наконец сорвалось с губ Саши, и Аккерман, вздрогнув от испуга, резко обернулась.       С минуту они стояли неподвижно, оторопело таращась друг на друга. Микаса выглядела так, будто её застали врасплох. Шестерёнки в голове Саши завертелись с бешеной скоростью, анализируя…       Голубое хлопковое платье, туфли, аккуратно уложенные волосы, слегка подкрашенные губы и яркий румянец на щеках — снова и снова подмечая эти делали, Блаус расплывалась во всё более широкой улыбке.       — Ты в лазарет к Жану собираешься, не так ли?       Тщетно попытавшись изобразить возмущение, Микаса раздражённо выдохнула.       — Мне всего лишь захотелось примерить платье, которое осталось у меня после праздника в Шиганшине, — принялась неубедительно оправдываться она. — Сегодня ведь выходной, да и жарко очень, вот я и подумала… Короче, я уже давно решила, что переоденусь в свою обычную одежду…       — Не вздумай! — ужаснулась Саша, и Аккерман, опешив, захлопала ресницами. — Те бесформенные тряпки, которые ты носишь, не сделают тебя настолько женственной и привлекательной! — выпалила она на одном дыхании, удивившись собственным словам не меньше подруги, поскольку тоже не отличалась тягой уделять особое внимание своей внешности. — Так что просто оставь всё как есть, — уже сдержанно, но настойчиво добавила она. — В конце концов, нам нечасто выпадает возможность почувствовать себя обычными девушками.       Понимая, что перед таким серьёзным натиском выстоять вряд ли удастся, Микаса демонстративно закатила глаза.       — Ладно, можешь не продолжать.       Лицо Саши засияло.       — Вот и чудненько. А теперь иди к нашему раненому бойцу, — сказала она и стала несильно толкать подругу в спину, боясь, как бы та не передумала. — К тому же утром он показался мне изрядно уставшим и подавленным, и, я уверена, твоё присутствие пойдёт ему на пользу. — Ей не удалось сдержать тихого лукавого смешка: — Впрочем, после вашей встречи беспокоить его будут разве что глазеющие на тебя парни…       — Что? — не расслышала Аккерман.       — Платье своё, говорю, мне потом одолжишь, — протянула девушка нарочито громко. — Тоже хочу покрасоваться перед… кхм, то есть, ну, ты поняла.       — О, ну хорошо, без проблем.       Когда Саша вытолкала Микасу в коридор, та хотела было спохватиться, вспомнив, что оставила свой шарф на спинке кровати, но одёрнула себя. Не имело никакого смысла надевать его сейчас, уверяла она себя. Привычка, граничащая с одержимостью, — было глупо отрицать, что постоянное ношение этого шарфа характеризовалось именно так; и то, что эта вещь с недавних пор стала всё реже оказываться на её шее, ничуть не огорчало девушку, напротив, она испытывала странную радость от осознания, что без него ей даже дышится как-то иначе. Легче, свободнее, что ли. Болезненная привязанность к Эрену будто бы ослабевала, а чувство тоски и горечи притуплялось, — это ей нравилось, нравилось думать, что она всё же способна бороться со своими демонами, в неравной схватке с которыми из раза в раз не только терпела поражение, но и мирилась с этим.       Саша всё верно истолковала: она надела платье не из-за жары, ведь раньше в одежде её волновало удобство и практичность, не более. Утром девушка перебирала свои вещи и, обнаружив платье, не стала подавлять в себе желание отправиться на встречу с Жаном в нём. Она представляла, как он отреагирует, увидев её, и невольно заливалась краской не то от смущения, не то… от стыда, ибо в голову упорно закрадывалась мысль, что в глубине души ей просто хочется потешить таким образом своё самолюбие, — и она даже соглашалась с этим, но лишь отчасти, ведь для неё было важно произвести впечатление на человека, ей небезразличного.       В ней зарождалось какое-то совершенно новое чувство, которое, неумолимо усиливаясь, до жути пугало и одновременно завораживало. И если поначалу она пыталась этому противиться, то теперь позволяла себе наслаждаться тем, как приятно оно, это чувство, разливалось в груди подобно тёплым морским волнам, мягко омывающим песчаный берег.       В лазарете, находящемся при штабе, Микаса наткнулась на молоденькую медсестру, внешне ничем не примечательную. Та любезно поинтересовалась, что её сюда привело, но, узнав, к кому именно она явилась, вдруг помрачнела. Окинув посетительницу оценивающим взглядом, медсестра сказала, что пациент отправился на прогулку во двор, на что Аккреман, проигнорировав утративший всякую доброжелательность тон, натянуто улыбнулась и спешно удалилась.       Жан расположился на скамейке, что скрывалась в тени одного из корпусов штаба; по обе стороны от неё были высажены кустарники с красивыми синими цветами — и эти крохотные островки растительности, виднеющиеся по всему периметру двора, хоть как-то разбавляли скудную цветовую гамму каменной кладки. Кирштейн почти сразу заметил приближение девушки, из-за чего процесс рисования, которым он явно был увлечён, оказался немедленно приостановлен.       Пока он безотрывно смотрел на неё, на его лице поочерёдно отразилось удивление, радость, восхищение, а затем нечто среднее между недоумением и недоверием.       — Признаюсь, я уж было начал думать, что ты и в этот раз не придёшь, — сказал он наконец. — Я ошибся, и это меня… радует.       Нотки странной неуверенности в его голосе неприятно смутили её. Догадываясь о причинах такой реакции, она сконфуженно поджала губы и принялась теребить пальцами подол своего платья.       — Это было бы слишком жестоко с моей стороны, — отозвалась девушка, улыбнувшись уголками губ, — поэтому я здесь.       — Менее жестокой от этого ты быть не перестала.       Её глаза изумлённо округлились.       — Это ещё почему?       — Ну, придя сюда такой, мягко скажем… до неприличия очаровательной, ты определённо поступила жестоко. Я настолько растерян, что не представляю, как мне расценивать сей жест.       Эти слова вкупе с тяжёлым взглядом янтарных глаз вконец обескуражили девушку. Чувствуя, как кровь приливает к щекам, она виновато потупилась.       — Прости, если…       — Боже, Микаса, не вздумай извиняться, — оборвал её Жан, — и прекрати делать такое, гм… Чёрт, я ведь не железный. Просто сядь уже, поговорим о чём-нибудь более… — он неопределённо махнул рукой, — приземлённом, что ли.       Девушка присела рядом, тогда как Кирштейн рассеянно запустил пальцы в свои волосы, убирая их со лба. Воцарилась неловкая пауза, которую прервала Микаса сорвавшимся с губ смешком, перешедшим в негромкий смех.       — Что тебя развеселило? — спросил он, невольно улыбнувшись.       — Я представила, как, должно быть, забавно и нелепо мы выглядим со стороны, — продолжая посмеиваться, сказала она. — Бесстрашные бойцы Разведкорпуса, а порой смущаемся, словно дети.       Жан усмехнулся.       — Даже солдату не запрещается испытывать обычные человеческие чувства. Это помогает нам не забывать, зачем мы вообще рискуем жизнями.       — Ты прав, — согласилась Микаса и, лишь теперь заметив прислонённый к лавочке костыль, «прячущийся» за спиной Кирштейна, вспомнила, что не спросила о самом главном; неуместные мысли, навеянные его обманчиво бодрым видом и невозможностью увидеть рану, скрытую под штаниной брюк, совсем сбили её с толку. — Как ты себя чувствуешь? Что говорят лекари насчёт твоей раны?       — Ну, пуля прошла навылет, кость не задета, важные артерии тоже, так что, надеюсь, мне позволят вернуться в строй уже через месяц, — проговорил он задумчиво. — Хотя вряд ли я смогу заставить себя прохлаждаться столь долгий срок. Сейчас время для нас — недоступная роскошь, и, если что-то произойдёт, я хочу быть рядом с товарищами.       От многозначительного «что-то» у Микасы больно застучало в висках, но она лишь слегка поморщилась, прежде чем признательно улыбнулась и, с наигранным осуждением помотав головой, подметила:       — Типичный солдат Разведкорпуса: никакой жалости к себе.       — Никакой, — пожал плечами собеседник.       — Конни, к слову, всё ещё переживает из-за случившегося, — сказала девушка. — Он продолжает упорно считать, что подвёл тебя, несмотря на все наши попытки убедить его в обратном. Говорит, мол, ничего бы не случилось, будь он внимательнее с Присциллой.       Жан издал раздражённый вздох и, опёршись локтем о спинку лавочки, в безапелляционной манере выдал:       — Это я недооценил Присциллу, из-за чего все принятые мною меры, должные обеспечить вам безопасность, оказались недостаточными. А значит, виноват здесь только я. Так ему и передай. И, кстати, он ни разу не приходил в лазарет. Где его черти носят?       — Вообще-то, легче никому из нас не станет, если ты сделаешь козла отпущения из себя, — проворчала Микаса, буравя парня возмущённым взглядом, но тот всем своим видом демонстрировал, что не намерен это обсуждать. В итоге она сердито скрестила руки на груди, сказав: — Конни вознамерился принять участие в поимке оставшихся диверсантов, а потому напросился в отряд, сформированный командором Найлом Доком. Видимо, отсутствие вины не является для него поводом не заглаживать её.       Саркастичное замечание девушки вызвало у Кирштейна слабую усмешку.       — А ты считаешь его виноватым?       — Что? Ну разумеется, нет! — она оскорблённо нахмурилась, и вышло это весьма забавно. — Я в принципе никого не виню. Разве что… Неважно. Не без эксцессов, но мы выполнили задание. Скоро все причастные к диверсиям марлийцы окажутся за решёткой, и люди, наконец, смогут спать спокойно. То, что Присцилла предпочла смерть… Ну, она сделала свой выбор, и я надеюсь, ты не коришь себя за то, что был вынужден собственноручно лишить её жизни. Причём я сомневаюсь, что Джозеф будет сильно горевать по ней, зная, какой хладнокровной и безжалостной она в действительности являлась. По отношению к нему уж точно.       — Джозеф умер сегодня утром.       Микаса оторопело уставилась на Жана, болезненно бледное лицо которого сохраняло бесстрастное выражение.       Она глубоко вздохнула.       — Что ж, теперь Присцилла вызывает у меня ещё меньше жалости, а ведь я и так не питала к ней хоть сколько-нибудь тёплых чувств.       — Боюсь, это было взаимно, — хмыкнул парень и, с минуту помолчав, снова заговорил уже каким-то отрешённым голосом: — Наверное, это прозвучит абсурдно, но я всё чаще скучаю по нашему кадетскому прошлому. Ведь тогда казалось, что худшего зла, чем титаны, быть не могло. Строго чёрно-белый мир. Никаких полутонов. А потом Эрен превратился в Атакующего, и понеслось. Энни, Райнер, Бертольд, Райссы, Йегеры — каждый из них безжалостно втаптывал в грязь наше жалкое представление о мире, заставляя нас чувствовать себя наивными и растерянными детьми, совершенно не готовыми к столкновению с подлинными жизненными реалиями. — Он потёр пальцами лоб и посмотрел на замершую Микасу горьким и усталым взглядом. — Мы должны были уничтожать титанов, но стали убивать людей. Мы всегда их убивали, как оказалось. И, застрелив Присциллу, я задался вопросом, неужели меня пытаются убедить, что банальное несовпадение взглядов — это весомая причина для убийства себе подобного. Тогда скольких мне ещё придётся убить только потому, что я придерживаюсь иного видения мира? Как много людей пострадает из-за меня, элдийского демона, не желающего добровольно кануть в небытие, дабы другие перестали жить в страхе?       Не прерывая зрительного контакта, Микаса накрыла ладонь парня, что покоилась на его колене, своей и слегка сжала. Его пальцы сотрясала мелкая дрожь, и в груди у неё неприятно похолодело от осознания, насколько тяжёлым оказался для него очередной моральный удар.       — Ты всегда поступал так, как должно, и тебе не в чем себя винить, — произнесла девушка, и уголки её губ дрогнули в полуулыбке. — Мир жесток ровно настолько, насколько и прекрасен, и потому мы не прекратим борьбу за своё место под солнцем. И это не эгоизм. Мы такие же люди, а значит, имеем право жить как люди. Пока те же марлийцы это не поймут и не примут, мы продолжим оказывать влияние на их однобокие, вводящие в заблуждение взгляды. По крайней мере я не хочу терять надежду на то, что мы сумеем добиться пусть хрупкого, но мира. И вообще, — добавила она чуть более приободрённым голосом, — если другие нации считают, что уничтожение элдийского народа решит все их проблемы, то у меня для них плохие новости.       — Оптимистичный настрой — это, конечно, хорошо, — заметил он, вспоминая утверждения Присциллы о невозможности мирного сосуществования, — но, как ты знаешь, переговоры до сих пор ни к чему не привели, а Эрен, сделав только ему одному известные выводы, исчез, не соизволив посвятить нас в детали своих дальнейших планов.       Поскольку Микаса по-прежнему держала его за руку, Жан почувствовал, как она вздрогнула при упоминании Йегера. Он втянул носом воздух, подавляя неуместную вспышку досады, и хотел было продолжить, но девушка его опередила:       — Грядёт буря — в этом нет сомнений, и во многом именно от Эрена будет зависеть, когда она утихнет и утихнет ли вовсе. И пусть нам всем ещё не раз придётся замарать руки в крови, но последнее, чего я бы хотела, так это того, чтобы Эрен прибегнул к использованию «Дрожи Земли». Это недопустимо. Ты сам не так давно рассуждал об этом, и я с тобой полностью солидарна. Простые люди не должны страдать только потому, что являются жертвами заблуждений, и, пока остаётся хоть малейший шанс разорвать круг ненависти более гуманным способом, мы всеми силами обязаны хвататься за него.       Микаса замолчала в ожидании реакции. Кирштейн некоторое время помедлил, прежде чем лукаво осклабился.       — Лишь бы Йегер не заигрался в вершителя судеб со своим титаном-прародителем, а то будет непросто вправить ему мозги; хотя, учитывая, что он никогда не мог похвастаться их наличием в своей черепной коробке, я бы предпочёл сразу избавить его от такой ненужной вещи как голова.       — Жан! — возмущённо воскликнула девушка.       — Что? Я ведь шучу. Наверное…       Парень снова улыбнулся, ещё шире и ехиднее, и Микаса, закатив глаза, несильно ударила его кулаком в плечо.       — Ну вот, я и так ранен, а теперь ещё и побит, — проворчал он, потирая место удара. — Разве я заслужил?       — Заслужил, — отчеканила она сурово. — Впредь не будешь безнаказанно раскидываться несмешными шутками.       — Это распространяется на шутки, касающиеся Эрена?       Весёлость исчезла так же внезапно, как и появилась. Жан посерьёзнел, устремив на девушку мрачный, испытующий взор, и та, смутившись, опустила глаза.       — Знаешь, я долго думала… насчёт нас, — нерешительно заговорила она после долгого тягостного молчания. — Я понимаю, что правильнее было бы прекратить то, что происходит между нами, ведь тогда тебе не придётся отравлять себе жизнь мыслями о том, какие чувства я продолжаю испытывать к Эрену. Но вот в чём загвоздка: оказалось, я и сама не знаю, что собой представляют эти чувства.       Отбросив робость, Микаса вновь встретилась взглядом с Жаном, возросшее напряжение в теле которого, казалось, сделало его совершенно неподвижным.       — Мне и вправду казалось, что я влюблена в Эрена, ведь он был тем, кто искренне заботился обо мне. Но поскольку он в принципе не стремился пересекать границы братско-сестринских отношений, я неосознанно принялась искать утешения в грёзах. Это привело к тому, что я начала видеть то, чего нет. — Из её груди вырвался тихий судорожный вздох. — Не было никогда в его глазах ни нежности, ни ласки, ни теплоты, свойственных влюблённому человеку, и сейчас мне достаточно лишь мельком взглянуть на тебя, чтобы подтвердить это…       Девушка вдруг обхватила руками его лицо, и он, донельзя удивлённый и взволнованный, едва слышно выдохнул её имя. Она дотронулась большим пальцем до его чуть приоткрытых губ, с застенчивой улыбкой сказав:       — Подожди, я не закончила. — Парень смиренно кивнул, тогда как сердце Микасы гулко забилось в груди, а щёки заалели, — такая близость здорово будоражила её кровь, впрочем, как и его. — Мне страшно, Жан. Я не думала, что мне будет так страшно, пока не представила, как расстанусь с тобой. Ведь благодаря тебе я впервые за долгое время почувствовала себя по-настоящему живой. Ты стал занимать буквально все мои мысли, и где бы я ни находилась, что бы ни делала, ты не покидал их. Поначалу это напрягало и даже раздражало, но теперь воспринимается частью меня. Неотъемлемой частью. С тобой я обретаю покой, которого никогда не знала, и не хочу его лишаться, не хочу лишаться тебя.       Девушка подалась к нему и прижалась к губам своими, зарываясь пальцами в его пепельные волосы. Он ответил на поцелуй, но она не почувствовала в нём былой пылкости, лишь мучительное смятение, проявившееся в его излишней сдержанности. Отстранившись, она положила ладони ему на плечи и пристально заглянула в глаза.       — Ты, похоже, думаешь, что я поторопилась с решением, что Эрен по-прежнему способен оказывать на меня значительное влияние, и, встретившись с ним, я непременно поддамся этому влиянию, а значит, охладею к тебе?       Жан хмыкнул.       — У тебя отлично получается читать мои мысли.       — А вот тебе не помешает потренироваться в чтении моих, — парировала Микаса. — Отчасти ты прав, ведь избавиться от такой привязанности действительно нелегко, и я всё ещё не до конца уверена, что смогу это сделать, но я точно знаю, что не справлюсь одна. Оттолкнув тебя, я просто-напросто вернусь в исходное эмоциональное состояние. — Она обняла его за шею и перешла на шёпот: — А потому ты должен пройти этот путь со мной. Пока у нас есть на это время. Ведь ты уже вытащил меня из пучины иллюзий, так не допусти, чтобы я вновь погрузилась в неё.       После мгновения длиною в вечность Кирштейн, наконец, заключил девушку в свои крепкие объятия.       — Не допущу. Клянусь.       Жан не торопился ослаблять объятия, ибо подсознательно испытывал страх, что всё происходящее — не более чем плод воображения его измученного разума. Кто знает, может, он так же, как и Микаса, видел то, чего нет. И тем не менее он ощущал тепло её тела, улавливал дурманящий запах её волос и кожи, слышал её учащённое дыхание… Чуть отстранившись, парень нежно прикоснулся костяшками пальцев к пылающей щеке девушки и внимательно всмотрелся ей в глаза — холодная сталь исчезла, и теперь они сияли расплавленным серебром, чарующим и завораживающим.       — Я уже говорил, насколько ты красива?       Микаса смущённо заулыбалась.       — Говорил, правда, поначалу это тебя скорее возмутило, нежели обрадовало.       — Ну, — протянул он, — просто перспектива дружеского разговора, которого я ожидал, стала видеться мне настоящей пыткой, вот я и ощетинился, словно ёж.       — Н-да, я должна была это предвидеть, — усмехнулась девушка, но не успела больше ничего добавить, так как Жан вовлёк её в поцелуй.       Он целовал её нежно и неторопливо, будто хотел хорошенько запомнить каждое мгновение, знаменующее собой единение сердец, отныне бьющихся в унисон. Целуя его в ответ, Микаса отчего-то всерьёз побаивалась, как бы эйфория не сменилась чем-то иным, противоположным. Но нет. Не было никаких противоречивых чувств. Лишь тепло, приятно разливающееся по телу, приносящее радость и покой. Жан любил её, любил безмерно и трепетно, и осознание этого делало её по-настоящему счастливой — последнее невозможно было отрицать, как и то, что она искренне надеялась, что сможет полюбить его не менее сильно.       Эрен должен остаться названным братом, считала она. Так будет лучше и правильнее для них обоих. Ей больше не хотелось корить себя за то, что в ответ на его провокационный вопрос с её губ сорвалось «семья», а не что-то иное. Ведь, даже если бы она осмелилась признаться ему в любви, события продолжили бы развиваться ровно по тому же сценарию. Было наивно полагать, что её чувства могли оказаться весомым поводом для него перестать нести бремя ответственности. У него в запасе всего четыре года, и своим исчезновением он дал понять, что не намерен растрачивать время зазря. Добиться свободы для элдийского народа и своих близких в частности — единственная цель, которая им движет и от которой он никогда не отступится.       И ей лишь хотелось иметь возможность быть его верным товарищем до самого конца.       Чувствуя на себе любопытные взгляды случайных свидетелей, парочка решила, что выходить за рамки приличия не стоит, а потому следующие полчаса вела себя сдержанно, отказываясь от излишне страстных поцелуев и объятий.       Они снова вернулись к обсуждению произошедшего накануне. Жан анализировал допущенные им ошибки, и с каждой минутой вид его становился всё более отстранённым и угрюмым. Так что Микаса очень обрадовалась, когда вспомнила об альбоме, который ещё с момента её прихода оказался предусмотрительно закрыт и отложен в сторону.       — Ты ведь что-то рисовал, — осторожно сказала она, кивком указав на интересующую её вещицу. — Покажешь?       — Так и знал, что попросишь, — вздохнул Кирштейн с притворным недовольством. — Мама притащила мне этот альбом сегодня утром. Правда, она так увлеклась проливанием слёз, что едва не забыла мне его отдать, — он закатил глаза. — В общем, результат меня не особо радует, поскольку сегодня вдохновением я был значительно обделён…       — Ну так что, я могу посмотреть?       Он с неохотой протянул ей альбом, и Микаса, буквально выхватив его из чужих рук, незамедлительно открыла обложку. Чем дольше она рассматривала творения Жана, тем явственнее ощущала, как её охватывает какой-то благоговейный трепет.       Внутри альбома имелось несколько эскизов девушки, в которой безошибочно угадывались её собственные черты. Ни на одном из них не было шарфа, неизменно прячущего её изящную тонкую шею, — создавалось впечатление, будто Жан всячески старался подчеркнуть, насколько она хороша без этого изрядно поношенного куска красной ткани; удивительно, но эта мысль показалась ей умилительной, отчего на устах застыла слабая улыбка, полная нежности и одновременно щемящей тоски.       — Пока это всего лишь наброски, — сказал он, придавая голосу небрежность. — Над ними ещё нужно долго и кропотливо работать.       — Они замечательные, — невесомо касаясь пальцами нарисованных карандашом линий, Микаса почувствовала, как к горлу подступает ком. Сглотнув, она подняла глаза, в уголках которых скопились непрошенные слёзы, и добавила упавшим до шёпота голосом: — Мне правда очень нравится.       — Микаса… — в растерянности выдохнул Жан, огорошенный такой реакцией.       Девушка быстро смахнула слёзы тыльной стороной ладони.       — Кажется, я только сейчас осознала, до чего же сильно расстроилась, когда не нашла у тебя своих портретов.       Похлопав глазами, Кирштейн выдал удивлённое «о» и расплылся в улыбке, не скрывающей, что чужие слова ему польстили.       — Ты не нашла их потому, что все мои попытки перенести твой образ на бумагу заканчивались полнейшим провалом, — признался он.       — Но почему?       Лицо Микасы вытянулось, а чуть покрасневшие глаза широко распахнулись в недоумении, — Жан мысленно охарактеризовал это как нечто премило-забавное.       — Не знаю, — пожал плечами он. — Мне постоянно казалось, что чего-то не хватает. Чего-то, что сделало бы портрет завершённым. Но теперь, — он ласково провёл пальцами по её скуле и подбородку, — когда ты открылась мне, когда я узнал настоящую Микасу Аккерман, думаю, у меня всё получится. По крайней мере твоя высокая оценка уже весьма обнадёживает.       Сначала девушка смущённо потупилась, но затем её глаза сверкнули, а по губам скользнула хитрая ухмылка. Она поднялась на ноги и, вернув ему альбом, в деловитой манере потребовала:       — В таком случае, лейтенант, потрудитесь предоставить мне готовый результат в самое ближайшее время.       — Мне сейчас что, отдаёт приказ младший по званию? — подыгрывая, он нарочито вальяжно откинулся на спинку лавочки и заложил руки за голову.       — Именно, — важно кивнула девушка. — Более того, я уверена, что этот приказ вы выполните с небывалым усердием и удовольствием.       С лукавым прищуром глядя на Микасу снизу вверх, Жан издал протяжно-задумчивое «хм».       — Я выполню его с небывалым усердием и удовольствием, только если буду хорошенько замотивирован.       Девушка выразительно выгнула бровь.       — Замотивирован, значит?       — Ага.       Прекрасно понимая, к чему он клонит, Микаса покачала головой и, немного наклонившись, взяла его лицо в свои ладони. Образовавшийся тесный зрительный контакт быстро исчерпал себя и стал исключительно тактильным. Поначалу нежный и робкий поцелуй перерос в чувственный и глубокий, яркий настолько, что затмевал все мысли. Жан касался обнажённых плеч и шеи девушки, то поглаживая, то чуть сжимая их. Он то и дело порывался вовсе схватить её за талию и усадить себе на колени, но вовремя спохватывался, вспоминая о неподходящей для таких «манёвров» обстановке; но поскольку поцелуй неумолимо принимал затяжной характер, сдерживать себя становилось всё сложнее, и он был вынужден остановиться первым, чего девушка, судя по плутовскому выражению её личика, и добивалась.       — Этого достаточно? — спросила она с играющей на губах кокетливой улыбкой, поправляя слегка взъерошенные волосы парня.       Всё ещё погружённый в негу, Жан выдохнул лаконичное: «Более чем».       — Вот и отлично. — Микаса чмокнула его в лоб и уже серьёзным, наставительным тоном добавила: — А если без шуток, то неопределённое будущее — это не повод хоронить в себе талант, так что никогда не прекращай совершенствовать его. Ведь достаточно мельком глянуть на твои работы, чтобы понять, что это занятие тебе по душе.       Прямой взгляд Кирштейна, выражающий бесконечную нежность и любовь, от которого Микасу неизменно пробирала приятная дрожь волнения, наполнился также чувством признательности. Он бережно взял ладонь девушки в свою и, не отрывая глаз от её лица, поцеловал костяшки пальцев.       — Я постараюсь, моя очаровательная муза.

***

      Во мраке ночи таинственно мерцали искры далёких звёзд, в скоплении которых легко угадывались очертания Млечного пути — гиганта, что неустанно довлел над человечеством своей массивностью, величием и отчуждённостью, громким безмолвием выражая к нему презрение, ибо столь жалкое и невежественное создание иного не заслуживало.       Жану понравилась эта мысль, и он скривил губы в ироничной усмешке. Лёжа на спине с заведёнными за голову руками, он всматривался в небо, выискивая знакомые созвездия. Несвойственный летнему сезону морозный воздух щекотал ноздри, пощипывал открытые участки кожи, но ещё сильнее тело охватывал холод, излучаемый гладкой каменной поверхностью стены Мария. Однако он не обращал внимания на подобные мелочи, дабы не омрачать атмосферу мнимой безмятежности.       Кирштейн не знал, как долго пролежал вот так, размышляя и любуясь звёздным небом, но раздавшийся неподалёку знакомый голос, бесцеремонно разрушивший его хрупкую идиллию, поначалу вызвал самое настоящее раздражение.       Повернув голову, Жан непроизвольно издал вздох облегчения. Вопреки его ожиданиям, стоящий рядом Марко выглядел нормально — целый и… вполне себе живой. Он широко и добродушно улыбался, явно порываясь сказать что-то ещё помимо приветствия.       — Ну, говори уже, как рад за меня, и всё в этом духе, — пробурчал Жан, и из его рта вырвались облачка пара, чего даже при внимательном рассмотрении не наблюдалось у собеседника.       — Я очень рад за тебя, — искренне произнёс парень и подозрительно прищурился: — Вот только ты сам как будто придерживаешься иного мнения на этот счёт. Ты всё ещё сомневаешься в Микасе, в её чувствах к тебе?       Кирштейн неоднозначно хмыкнул, после чего принял сидячее положение, скрестив ноги.       — Да не то что бы… — он замялся. — Просто давай спишем мой скептицизм на паранойю, иначе я рискую всё испортить. Разумеется, я восхищён решительностью Микасы, и мне стыдно за то, что я сомневался в ней, сомневался в её способности прислушиваться к здравому смыслу и признавать собственные ошибки. И тем не менее я не могу не испытывать определённые опасения.       — Думаешь, она может пожалеть о своём выборе.       Руки Жана сжались в кулаки.       — Надо быть наивным идиотом, чтобы полностью исключать вероятность этого, — произнёс он хмуро. — И я буду невероятно счастлив, если окажется, что я в очередной раз недооценил её.       — И тогда ты станешь победителем в номинации «Просто идиот», — весело заключил Марко, и Кирштейн, направив на него указательный палец, с деланной серьёзностью поправил:       — Счастливый идиот.       — Верно.       Они одновременно прыснули, а затем и вовсе засмеялись в голос. И тогда с востока вдруг повеяло едва ощутимым теплом, и Жан, повернувшись, увидел, как там стремительно ширилась и золотилась узкая рассветная полоса.       — Держитесь друг за друга, — сказал Марко, ободрительно улыбаясь. — Только так вы сможете преодолеть любые трудности, а их ещё будет немало на вашем пути.       — К сожалению, разборки с внешним миром никто не отменял.       — Главное, не теряй веру в человечество. Оно не настолько безнадёжно, как кажется.       — Ещё один оптимист нарисовался, — фыркнул Кирштейн, демонстративно закатив глаза. — Что-то подозрительно много развелось вас нынче.       — Разве это плохо?       Жан развёл руками.       — Ну не знаю, ведь в прошлый раз ты утверждал обратное.       — Все мы иногда становимся заложниками тех или иных заблуждений, важно лишь вовремя это понять, — аки философ, выразился парень и, как-то неловко поведя плечами, прибавил: — Что сделать, увы, удаётся далеко не каждому.       — В чём мне пришлось в очередной раз убедиться на собственном опыте.       Задора в улыбке Марко значительно поубавилось. Он приблизился к другу и, присев на корточки, положил свою руку ему на плечо. Ладонь у него не была по обыкновению ледяной, но и тёплой — тоже.       — Ситуация с Присциллой значительно подорвала твою веру, — тяжело вздохнул Марко. — Но судьба ещё не раз проверит тебя на прочность. Да, войны с другими народами не избежать. Слишком много людей погрязло в невежестве и предрассудках, и пусть они далеко не всегда виноваты в этом, но таких людей не волнуют причины, только — следствия. А потому в грядущей схватке ты должен сделать всё возможное, чтобы не потерять себя. Остаться человеком там, где это кажется немыслимым, — вот твоя первостепенная задача, Жан. Если станешь уподобляться тем, кто утратил человечность, будь то элдиец или марлиец, повлиять на существующий порядок вещей не сможешь.       — Легко сказать, — мрачно усмехнулся он, — ведь Присциллу я таки убил. Да, её нельзя было назвать невинной, но и я ненамного лучше неё. Иногда мне кажется, что я сам уже давно нахожусь буквально в шаге от того, чтобы утратить эту пресловутую человечность, и, боюсь, стремление защитить дорогих мне людей лишь поспособствует этому в недалёком будущем.       — Но в этом-то и проявляется твоя человечность, — парировал собеседник настойчиво. — Тебе небезразлична судьба твоих врагов. Их уничтожение не принесёт тебе ни радости, ни удовлетворения, поскольку ими зачастую движет ровно то же, что и тобой, — желание защитить близких. А потому ты понимаешь, что замкнутый круг ненависти необходимо разорвать…       Жан устало помотал головой и испустил короткий саркастичный смешок.       — Но как это сделать, не орошая землю кровью невинных, я не придумал, извини.       Марко усмехнулся так, будто и не ожидал услышать ничего иного, — снисходительно и печально. Он молча поднялся и, протянув Кирштейну руку, замер в ожидании.       А тем временем рассвет всё разгорался, прогоняя мрак космоса и сжирая звёзды. Огромные просторы как за стеной, так и за её пределами заливались солнечным светом, открывая взору сочную зелень ландшафта.       Жан медлил, ибо озарившееся яркими лучами лицо Марко как будто утратило мертвенную бледность: оно порозовело, а россыпи веснушек приобрели более выраженный коричневый цвет; однако отсутствие живого блеска в его карих глазах вмиг развеяло наваждение.       Приняв помощь друга, парень поднялся на ноги, после чего взглянул на величественно выплывающий из-за горизонта диск солнца, что наполнял воздух теплом, который, ласково касаясь кожи, успокаивал извечно напряжённые и оттого измотанные нервы.       — Что бы ни произошло, я не сдамся, — продолжая смотреть на восход, заявил Жан твёрдым голосом. — Пока моё сердце бьётся, я буду бороться за будущее человечества, и это, разумеется, касается не только элдийцев. Однако и за собственное будущее я намерен бороться с не меньшим рвением. Может, это прозвучит несколько противоречиво и эгоистично, но я не готов принести себя в жертву ради других, не теперь, когда мои почти истлевшие мечты воплотились в реальность.       Округлое лицо Марко засияло понимающей улыбкой, и он похлопал Кирштейна по спине.       — Каждый человек имеет право на личное счастье, и ты не исключение. Так что дерзай, не вздумай упустить его.       — Не упущу, будь уверен.