Тлеющие мечты

      Утро встретило Трост приятной прохладой и ярким солнечным светом, сулящим очередной жаркий день и душный вечер.       Микаса проснулась не то от жуткой головной боли, не то от размеренного стука молотка, доносящегося откуда-то с крыши.       Сев на постели, девушка прижала ладонь к лицу. Сосредотачиваться, дабы восстановить события прошедшей ночи, не хотелось от слова совсем. Хотелось просто побиться головой об стену в надежде заработать амнезию — лишь бы избавиться от пресловутого чувства стыда и вины, что, казалось, глодало её изнутри пуще прежнего.       Что же она натворила? Каких ужасных вещей наговорила!       Как, чёрт возьми, ей теперь смотреть в глаза Жану?!       Мысленно коря себя за совершение столь глупого и необдуманного поступка, Микаса тихо застонала. Сколько она себя помнила, ей всегда было присуще хладнокровие. Она даже гордилась тем, что способна держать свои эмоции и чувства в узде. По крайней мере, стена её самоконтроля обычно давала трещину лишь в случаях, прямо или косвенно связанных с Эреном.       Обычно…       Жан должен был быть едва ли не последним человеком в списке, могущим оказать на неё влияние такой силы, чтобы она напрочь утратила всякое душевное спокойствие. Но ему это удалось, и теперь она буквально разрывалась на части, абсолютно не представляя, что делать со всеми этими чувствами и мыслями, доселе ей неведомыми.       Микаса легко коснулась пальцами губ, вспоминая, какие ощущения испытывала, когда Жан снова и снова сминал их в поцелуе. До сих пор она даже не знала, что можно так целоваться. Этот жар, желание, пробегающие по телу искры — находясь во власти этого сладостного безумия, девушка уж было обрела уверенность, что всё свершится здесь и сейчас. Она хотела этого. Жаждала. Ибо признавала, что нуждалась в Жане, в его любви, заботе, ласке.       Однако укол совести, больно вонзившийся прямо в мозг, отрезвил её.       Микаса вдруг ясно и чётко осознала, что не простит себе, если воспользуется Жаном вот так. Если обманет его ожидания, предаст его чувства, в дальнейшем так и не ответив той взаимностью, которая ему необходима.       Которой он заслуживает.       Жан всегда был предельно честен с ней, и она не могла не ценить этого. Поэтому предпочла выложить ему всё как на духу, надеясь, что причинённая ею боль притупится чуточку быстрее, если ложные иллюзии не успеют окончательно укорениться в нём.       «И как ты только себя выносишь, Микаса?» — думала она, испытывая не иначе как отвращение к самой себе.       Шли минуты, безжалостно напоминая, что сидеть в этой комнате вечно она не сможет. Так что, приведя себя в порядок, девушка таки вышла в коридор и прислушалась. Жан по-прежнему находился на крыше, и мысль, что их неизбежная встреча будет отсрочена ещё хотя бы на полчаса, невольно вызвала у неё чувство облегчения. Микаса криво усмехнулась тому, до чего же она в действительности жалкая трусиха, и принялась неспешно спускаться вниз.       Заглянув в кухню, девушка обнаружила на столе порцию нетронутого завтрака, который, судя по количеству грязной посуды, стоящей неподалёку от кадки с водой, предназначался ей. Он, завтрак, состоял из омлета, румяной булочки и кружки молока; и хоть выглядело всё крайне аппетитно, притрагиваться в данный момент к еде Микасе совершенно не хотелось. Тем не менее она села за стол и начала есть, поскольку понимала, что в противном случае госпожа Кирштейн может оскорбиться, посчитав, что её гостеприимство не ценят.       К тому времени как с завтраком было покончено, в доме так никто и не появился, поэтому Микаса, прежде чем отправиться на улицу, сочла должным помыть посуду; причём отвечать себе на вопрос, являлась ли данная инициатива искренним желанием помочь хозяйке или же банальным стремлением оставаться в таком-уютном-сейчас одиночестве до последнего, она категорически отказывалась.       Микаса обнаружила госпожу Кирштейн на заднем дворе; та, что-то напевая себе под нос, была занята стиркой белья, из-за чего не заметила присутствия девушки, которая с минуту понаблюдала за ней и только затем сказала:       — Доброе утро, госпожа Кирштейн.       Простынь, которую женщина начала выжимать руками, постепенно вытаскивая из таза с водой, оказалась в нём утоплена; однако она не стала что-либо предпринимать по спасению ткани, ибо обернулась и всё своё внимание сосредоточила на гостье.       — И тебе доброе утро, дорогая, — с улыбкой отозвалась она. — Жан сказал, что тебе нужно выспаться, поэтому я не стала тебя будить. Ты позавтракала?       — Да, да, — закивала та, проглатывая горькую мысль о том, что Жан, возможно, не желает её видеть по причине злости, обиды, а то и вовсе — ненависти. — Спасибо большое. Всё было очень вкусно, впрочем, как и всегда.       На округлом лице женщины отразилось смущение вкупе с удовлетворением, и Микаса невольно залюбовалась ею: несмотря на отсутствие схожих внешних черт, она всё больше напоминала ей родную мать, такую же добрую и отзывчивую.       — А я вот стирку затеяла ни свет ни заря, — сказала она, беря в руки достаточно увесистый таз, что был наполнен ждущими сушки вещами. — Хочу успеть приготовить сегодня на обед что-нибудь особенное, а то ж ведь неизвестно, когда вам ещё доведётся насладиться нормальной домашней пищей.       — Давайте тогда я помогу вам с бельём, — предложила Микаса и, подойдя к женщине, протянула руки. — Может, лучше я его понесу? Он слишком тяжёлый для вас.       Несколько растерявшись, госпожа Кирштейн похлопала глазами и поспешила отмахнуться:       — Что ты, я привыкла таскать тяжести.       — И всё же позвольте облегчить вам работу.       — Ну, если ты настаиваешь…       Женщина передала свой груз Микасе и указала, куда его нужно отнести. Неподалёку были натянуты верёвки, закреплённые на тонких деревянных балках, которые хоть и были надёжно врыты в землю, но выглядели достаточно ветхими.       — Это Жан соорудил ещё до того, как решил пойти в Кадетский корпус, — призналась госпожа Кирштейн, принявшись развешивать бельё, тогда как Микаса подавала ей прищепки, освобождая последнюю от необходимости постоянно наклоняться. — Отца у него никогда не было, так что всю мужскую работу он старался по возможности взваливать на себя. Конечно, в силу возраста, у него далеко не всегда получалось что-либо сделать так, как хотелось бы, но он не успокаивался, пока не доводил дело до ума. А когда я заболела, то он и готовить, и стирать, и те же полы мыть научился, — она снисходительно усмехнулась, — пусть частенько психовал и раздражался, но всё выполнял на совесть.       Микаса, заключив, что с её стороны было бы не тактично пытаться вдаваться в расспросы об отце Жана, с улыбкой подметила:       — Неудивительно, что он вошёл десятку лучших кадетов. Целеустремлённости и упорства ему всегда было не занимать.       — Да, это так, — согласилась собеседница; её щёки заметно зарделись — настолько она была польщена комплиментом, адресованным сыну. — Но эти личностные качества в своё время не помешали ему быть тем ещё грубияном. Порой хотелось дать этому несносному мальчишке хороший подзатыльник, дабы спесь поубавить.       Микаса не сдержалась и прыснула смешком.       — Не вам одной хотелось, уж поверьте. В кадетке он не стеснялся в выражениях, что некоторым не нравилось, однако чужое недовольство, казалось, всякий раз лишь раззадоривало его.       — Надеюсь, находились те, кому удавалось усмирять его скверный нрав? — с задором подмигнула госпожа Кирштейн.       — Желающие были, но все их попытки оказывались безуспешными.       В памяти девушки так и проносились бесконечные сцены стычек между Жаном и Эреном. Сейчас она бы многое отдала за то, чтобы вернуться в те относительно благополучные времена, когда их всех в основном обременяли изнурительные тренировки, из-за которых пределом мечтаний становился разве что полноценный восьмичасовой сон. Не было той чудовищной неопределённости, что теперь висит над ними тяжёлыми свинцовыми тучами и давит, давит, давит…       — Впрочем, — задумчиво добавила она, подбирая из имевшихся у неё прищепок наиболее крепкие, — нельзя сказать, что Жан, вступая в споры, был в чём-то неправ. В отличие от некоторых, он никогда не был идеалистом, да и строить из себя героя не пытался, прямо заявляя, что оказался в Кадетском корпусе не ради того, чтобы добровольно принести себя в жертву на благо человечества. Из-за такой позиции Жана считали эгоистом, однако мне, при наших-то не радужных перспективах, совсем не хотелось винить его за банальное желание не просто выжить, но прожить спокойную и размеренную жизнь вдали от войны. Конечно, впоследствии его точка зрения кардинально изменилась, но от этого мыслить приземлённо он не перестал, напротив, кажется, будто он постоянно сомневается в своём выборе, пусть и понимает, что уже не отступится.       — Думаю, Жан бы не отказался прожить эту жизнь с той, кто разделяет его взгляды, — вздохнула женщина, не отрываясь от своего занятия; Микаса же застыла как изваяние, ибо нечто подобное ожидала услышать, пожалуй, в самую последнюю очередь.       — Что?..       Растерянность в голосе девушки заставила госпожу Кирштейн обернуться; она округлила глаза и прижала ладонь ко рту, показывая, что растеряна не меньше.       — Ой, я что, это вслух сказала?       Микаса молча кивнула, уже будучи уверенной, что те слова были озвучены матерью Жана вполне осознанно, — слишком уж театральными вышли её жесты.       — Прости, душенька, я не хотела тебя смущать, — попыталась уверить она Микасу, мягко погладив её по плечам своими влажными ладонями. — Просто ты так выразилась… Ну, я не представляю даже, кто ещё способен настолько хорошо понять Жана, как понимаешь его ты. Выходит, не зря он именно тебя выбрал. Не иначе как душу родственную в тебе почувствовал.       Девушка вконец оторопела и, стремительно краснея до самых корней волос, вымолвила:       — С чего вы взяли…       — Ох, милая моя, — перебила она, не сдержавшись, — Жан наивно считает, что может провести меня, но ведь я как-никак его мать, а значит, всё вижу. Он же так смотрит на тебя, что у меня сердце разрывается, — до того сильно он влюблён, причём влюблён давно. И я также вижу, что ты по какой-то причине не можешь ответить на его чувства, и это причиняет ему боль. — Микаса открыла рот, чтобы то ли объясниться, то ли возразить, но женщина помотала головой, искренне заверив: — Ты не подумай, я ни в чём не виню тебя. Ты вовсе не обязана отвечать взаимностью, если её не испытываешь. Просто… не нужно мучить его надеждами, которым не суждено будет сбыться.       Микаса сглотнула, тщетно силясь избавиться от удушающего кома в горле. Изрядно разволновавшаяся госпожа Кирштейн продолжала говорить что-то о том, что зря она полезла не в своё дело и что Жан наверняка отругает её, если узнает об этом разговоре, — глубоко погружённая в свои мысли девушка улавливала лишь обрывки фраз. Даже чужие заверения отнюдь не мешали ей с головой утопать в вязкой трясине этой самой вины. Липкой и холодной. И по-настоящему пугал её не риск захлебнуться, а то, что Жан, больно обжёгшись из-за неё, начнёт искать утешения в одиночестве, ведь он совсем не походил на человека, способного с лёгкостью отказаться от чувств, которые пронёс через года.       Натянув подобие улыбки, девушка вознамерилась было извиниться перед женщиной, а может, и честно признаться, что Жан ей не безразличен, однако ничего из этого произнести она не успела.       — Я закончил, мам. Какое-то время протекать больше не будет. В целом…       Жан осёкся, явно удивлённый тем, что застал свою мать в компании Микасы. На секунду их взгляды встретились. За эту секунду, длившуюся, казалось, целую вечность, внутри девушки сначала всё похолодело, затем её бросило в жар, из-за чего щёки сделались предательски пунцовыми. Странно, но при виде него она ощутила несколько иные эмоции, ибо перед ней вновь отчётливо, во всех подробностях и красках предстала картина произошедшего между ними этой ночью.       Судя по растерянности, невольно отразившейся на лице Жана, он испытал примерно то же, что и Микаса, но, в отличие от неё, быстро совладал с собой.       — Кхм, — деланно прочистил горло он, — в целом крыша сильно прохудилась, так что капитального ремонта не избежать. Надеюсь, в недалёком будущем смогу взять отпуск, и тогда вплотную займусь, наконец, ремонтом.       — О, это было бы замечательно, Жан, — отозвалась госпожа Кирштейн немного сконфуженно, ибо физически чувствовала, как неумолимо сгущается атмосфера неловкости и чего-то ещё, чего-то крайне негативного. Будучи встревоженной от осознания, что её опасения подтверждаются, ведь и без того непростые отношения между этими двумя отчего-то враз усугубились, она так и порывалась потребовать объяснений, но сдержалась и добавила лишь: — Спасибо за помощь, дорогой. Вы же останетесь на обед? Я хотела…       — Нет, — довольно резко оборвал её Жан, — через час нам нужно быть в штабе. — Тут он перевёл взгляд на Микасу, взгляд настолько холодный, что ей до одури захотелось поёжиться. — Так что будь готова. Скоро выходим.       — Да, конечно, — потупившись, выдохнула она негромко, на что парень кивнул и вскоре скрылся в глубине дома.

***

      Совсем недавно отстроенная научно-исследовательская лаборатория в Тросте поражала своим размахом. Из-за напряжённой ныне экономико-политической обстановки власть не жалела средств на строительство подобных объектов, а потому лаборатория представляла собой внушительных размеров трёхэтажное здание, имеющее два крыла — восточное и западное, располагавшихся перпендикулярно к основному корпусу.       Облачившись в белый халат да прихватив чёрную папку, Конни с важным видом расхаживал по просторным коридорам здания, то и дело щурясь от ярких солнечных лучей, беззастенчиво пробивающихся через узкие высокие окна. Чувствовал он себя вполне уверенно, ибо случайные встречные принимали его за очередного молодого сотрудника. Договорённость существовала исключительно с главным руководителем лаборатории, правда, и ему ничего не было известно о диверсии; Жан от имени командора Ханджи отправил запрос на проведение якобы стандартной проверки марлийцев, работающих в данном учреждении (причём самим марлийцам из соображений безопасности знать о таких процедурах было не положено). Так что дело оставалось за малым — раздобыть как можно больше информации из уст Джозефа Гарднера.       Прежде чем зайти в нужное помещение, Конни с шумом выдохнул да приосанился, настраивая себя на определённый лад — спокойный, размеренный и доброжелательный. Страх потерпеть неудачу неприятно щекотал нервы, ведь Жан наказал ему действовать, исходя из ситуации, тогда как не питающий особой любви к импровизации Конни не скрывал, что предпочёл бы строго выверенный план. Но приказ отдан, а значит, исполнить его придётся. Подвести не просто лейтенанта, но друга он не мог.       — Добрый день, коллеги! — произнёс он деловито, однако ответа не получил. Бегло осмотрев лабораторию, заставленную всевозможным оборудованием, Конни убедился, что ни одной живой души здесь нет, и осторожно прикрыл дверь с внутренней стороны. — Что ж, ладно, подождём…       Положив папку на край стола, на котором в беспорядке располагалась лабораторная посуда, Конни с любопытством принялся разглядывать колбы и пробирки, наполненные разноцветными жидкостями. Вскоре, однако, он утратил интерес к этому занятию, поскольку его внимание привлекли журналы, коими сверху донизу были заставлены стеллажи у дальней стены. Парень прислушался, проверяя, нет ли желающих зайти в лабораторию именно сейчас, после чего достал один из пары десятков журналов, что покоился на полке с многозначительным наименованием «Индивидуальные взрывчатые вещества».       Среди данных об исследованиях таких веществ как тротил, гексоген, тетрил, октоген, динитронафталин, которые хранил в себе журнал, также нашёлся и злосчастный нитроглицерин. Изобилие химических формул вкупе со скудным пояснительным текстом вызвали у Конни самое настоящее раздражение, ведь он совершенно ничего не смыслил в подобных научных тонкостях. «Проклятье, — думал он, нервно перелистывая страницу за страницей, — меня титанов резать учили, а не химичить, аки выдающийся учёный».       — Что-то ищете, уважаемый?       Спрингер резко захлопнул журнал и обернулся. Судя по описанию Жана — то бишь тёмным волосам и простреленному уху, — прямо перед ним стоял Джозеф собственной персоной. Будучи одетым в стандартный белый халат, он держал руки в его карманах, как бы демонстрируя непринуждённость; пытливый взгляд паренька казался изрядно уставшим. Мысленно чертыхнувшись, Конни натянул на себя радушную улыбку.       — Да нет, просто любопытство взяло верх, — пожал плечами он и, прочистив горло, уверенным тоном добавил: — Я, в общем-то, с проверкой к вам нагрянул.       — С проверкой? — удивился Джозеф.       — Ну, знаешь, инвентаризация, проверка отчётности, всё такое, — пояснил Конни. — Не против, если мы будем на «ты»?       — Конечно, нет.       — Отлично, — ещё шире заулыбался Конни и, вернув на место журнал, направился к столу, чтобы взять свою папку. — Ты же ассистент. Могу я пообщаться с твоим руководителем?       — К сожалению, ближайшие несколько дней его не будет, — сказал собеседник. — Он уехал в центр на конференцию.       Спрингер был осведомлён об отсутствии руководителя, однако о причинах ничего не знал, поэтому утонил:       — Что за конференция?       — Да как обычно: будут решать, какие лекарственные препараты можно внедрить в обиход, а какие, в силу недоработки или неприемлемых побочных эффектов, стоит признать непригодными.       — О, ясно, — понимающе закивал Конни и, заключив, что лучшего шанса не представится, как бы невзначай поинтересовался: — А зачем же вы тогда держите здесь столько информации о взрывчатых веществах?       Он с деланной небрежностью указал рукой на стеллажи всё у той же дальней стены. Джозеф, проследив за ним взглядом, снисходительно усмехнулся.       — Ты, видимо, совсем не знаком с местной кухней, раз задаёшь такие вопросы. В таком случае странно, что именно тебя назначили проверяющим.       Подозрительный тон собеседника заставил Спрингера здорово напрячься. Он таки сглупил. Проклятье! Саша и то не ляпнула бы что-то настолько разоблачающее, думал он, находясь в режиме мозгового штурма.       — Гм, ну, принцип работы с документацией везде одинаковый, — парировал Конни, оскорблённо вздёрнув подбородок, — и он не требует особых знаний в химии. Моя задача состоит лишь в обеспечении сохранности казённого имущества, не более.       — Извини, я вовсе не хотел как-то принизить уровень твоей компетентности, — примирительно выставив ладони, заверил его Джозеф. — Считай, что я просто озвучил свои мысли вслух.       Конни хмыкнул и выжидающе приподнял бровь, намекая, что всё ещё хочет получить ответ на свой вопрос. Собеседник это понял, а потому поспешил удовлетворить чужое любопытство.       — Видишь ли, история развития медицины насчитывает немало примеров, когда опасные вещества преобразовывали в лекарственные средства, пусть впоследствии нередко и выявлялись неприятные побочные эффекты. Например, сейчас мы тщательно изучаем свойства гексогена. По своему химическому составу он близок к лекарству, использующемуся для лечения инфекций мочевыводящих путей, и некоторые учёные утверждают, что он, гексоген, имеет все шансы оказаться более действенным. Впрочем, как я, так и мой руководитель не разделяем их оптимизм, ибо на практике выявили, что гексоген чрезвычайно ядовит. Другое дело — нитроглицерин…       — Нитроглицерин?!       — Эм, да, — недоумённо отозвался Джозеф. — Почему у тебя такой удивлённый тон?       Конни мысленно ударил себя ладонью по лбу.       — Просто мне однажды приходилось видеть его в действии, так сказать…       — То, насколько он склонен к детонации, действительно поражает, — согласился собеседник. — Собственно, именно поэтому изначально на Парадиз нитроглицерин привозили исключительно для военных нужд. Но в медицине и речи не идёт об использовании его в чистом виде.       — И что же нитроглицерин, по-твоему, может вылечить?       — А вот это самое интересное, — с каким-то воодушевлением произнёс Джозеф, подняв указательный палец вверх. — Практические опыты показали, что нитроглицерин расслабляет гладкую мускулатуру кровеносных сосудов, бронхов, желчных и мочевых путей, желудочно-кишечного тракта. — Конни откровенно скептично фыркнул, но парень это проигнорировал. — С помощью него можно быстро купировать приступы стенокардии, а это значит, что люди с больным сердцем смогут продлевать себе жизнь на долгие годы. Это же настоящий прорыв в медицине!       — Признаюсь, ты меня здорово впечатлил, — искренне сказал Спрингер. — Но ты ведь здесь совсем недавно, так когда успел во всё это вникнуть?       — Мои коллеги с материка уже давно занимаются этими исследованиями, я лишь озвучил тебе полученные результаты.       — А, ну да, точно.       Несмотря на тематику разговора, Конни находился в тупике. Было крайне рискованно упоминать о несостоявшейся диверсии в порту, ибо это могло повлечь за собой непредсказуемые действия со стороны Джозефа, а точнее его остающихся в тени сообщников, которым он непременно обо всём доложит. Впрочем, при таком раскладе паренька следовало бы просто арестовать до того, как он успеет наделать глупостей.       Опять же нельзя было исключать, что он вполне может оказаться совершенно не причастен ко всему этому. В процессе их дальнейшего диалога, в котором превалировали вопросы якобы плановой проверки документации, Конни всё чаще ловил себя на мысли, что Жан ошибся. Джозеф производил впечатление человека на редкость энергичного, искреннего и отзывчивого. Он был помешан на науке, но объяснял это наличием альтруистических наклонностей, — дескать зачем вообще прилагать усилия к созданию лекарств, если они не окупятся признанием и благодарностью тех, кто получит возможность восстановить своё здоровье.       Либо бескорыстный элдийский благодетель, либо искусный марлийский лжец.       Врождённая тяга видеть в людях только хорошее — даже при наличии насыщенного жизненного опыта, — продолжала мешать Конни мыслить критически. И это раздражало. Пребывая в сомнениях, он метался между симпатией, вызывающей желание оставить подозреваемого в покое, и долгом, требующим докопаться до истины, отбросив всякие эмоции.       В конце концов долг взял верх.       «Пора прибегнуть к запрещённому приёму Армина», — решил он.       — Ты упоминал о нитроглицерине, — начал он, когда Джозеф сел за письменный стол, чтобы проставить в отчётных документах необходимые подписи. — Мне пока ещё не довелось выяснить, каким образом его сюда доставляют. Ведь, учитывая опасность, это должна быть та ещё задачка.       — На самом деле ничего сложного нет, — ловко орудуя пером на бумаге, сказал парень. — В нитроглицерин добавляют флегматизатор — вещество, снижающее чувствительность к внешним воздействиям, то бишь теплу, ударам или сотрясениям. Конечно, такая мера не исключит полностью вероятность взрыва, но риск значительно снизит.       — Ясно, — задумчиво протянул Конни и, намеренно выдержав довольно продолжительную паузу, закинул удочку с наживкой, сказав: — Знаешь, сегодня утром я говорил с одним своим знакомым из Военной полиции, так он случайно обмолвился, дескать они взяли под стражу некую марлийскую девицу, уличённую в попытке проникнуть ночью на территорию склада, где как раз-таки хранится нитроглицерин. Сразу её не поймали, но благодаря случайному свидетелю к рассвету уже вышли на след.       Стоя в непосредственной близости, Спрингер пристально наблюдал за реакцией Джозефа, и от него не укрылось, что рука парня на мгновение замерла, сжав перо, а затем продолжила выводить подписи с былой непринуждённостью.       — Она призналась, зачем полезла туда? Неужто хотела подорвать склад?       — Это мне неизвестно, к сожалению, — пожал плечами Конни. — Я и этого-то знать не должен был, ведь нам, гражданским, военные тайны обычно не разглашают. Но думаю, это очевидно. Иначе зачем ей понадобилось лезть туда? Судя по всему, некоторые марлийцы лишь создают видимость солидарного отношения к нам, элдийцам, по факту же — остаются нашими врагами. — Вид его сделался понурым. — Если среди марлийцев образовалась целая враждебно настроенная группировка, то страшно представить, к каким последствиям это может привести. Мы ведь столько времени пытаемся убедить их, что не представляем угрозы, что хотим мирного сосуществования, но почему-то далеко не все спешат верить нам.       — Им слишком долго промывали мозги пропагандой, поэтому многим трудно принять диаметрально противоположную картину мира. — Конни изумлённо воззрился на Джозефа, уголки губ которого приподнялись в невесёлой ироничной усмешке. — Я по себе знаю, как сложно побороть предрассудки, а потому понимаю тех, кому это сделать не удаётся. Но и сдаваться не стоит: я верю, что при должных усилиях даже на глубоко укоренившиеся взгляды людей можно повлиять, только нужно время.       Убрав перо и закрыв папку с готовыми документами, Джозеф протянул её своему проверяющему. Однако Спрингер не торопился её забирать. Вместо этого он положил ладонь на чужое плечо и с улыбкой сказал:       — Ты хороший парень, Джозеф. Если бы все были такими здравомыслящими, как ты, ни о каких войнах уже не шло бы и речи. В общем, я надеюсь, что мы будем друзьями, и никакие национальные различия помехой этому не станут.       Собеседник смущённо улыбнулся.       — Я тоже надеюсь.       На прощание они обменялись рукопожатиями, и Конни, держа папку с липовыми документами под мышкой, неторопливо направился к выходу. Уже у самой двери он вдруг остановился и, обернувшись, столкнулся с вопросительным взглядом Джозефа, успевшего переместиться к столу с пробирками.       — Я, кажется, вспомнил, как зовут ту марлийку, — нахмурился он, как будто напрягая память. — Мой приятель один раз назвал её имя, но я почему-то не посчитал нужным его запомнить, и теперь не уверен… То ли Беверли, то ли Браун, Бейкер… Да, точно! Бейкер. Присцилла Бейкер.       Конни ощутил болезненный укол разочарования, ибо реакция Джозефа оказалась красноречивее слов: на его вмиг побледневшем лице отразился не иначе как ужас. Тогда Спрингер, не позволяя повисшему молчанию затянуться, с неприкрытой настороженностью спросил:       — Ты её знаешь?       — Нет, — сорвалось с его губ прежде, чем он успел подумать.       Вздохнув, Конни мысленно заключил, что диверсант из Джозефа никудышный, ведь, едва поддавшись страху, он оступился.       Рыбка попалась на крючок.       — Ты её знаешь.

***

      Солнечный диск медленно скатывался за горизонт, смешивая синеву дневного неба с золотом вечернего заката. По всё ещё оживлённым улицам Троста, где отбрасываемые домами чернильные тени постепенно захватывали пространство, неспешно прогуливалась молодая пара; прохожие, то и дело бросающие на неё заинтересованные взгляды, отчего-то уверенно заключали, что видят перед собой влюблённых, — иначе невозможно было объяснить, почему многие из них вдруг начинали недвусмысленно улыбаться.       Жан хмыкнул, с удовлетворением думая, что именно такое впечатление они и должны создавать.       — Это так неожиданно, что ты пригласил меня… На свидание?       Искреннее смущение Присцилла попыталась скрыть за весёлым и хитрым прищуром своих зелёных глаз. Кирштейн усмехнулся.       — Почему бы и нет. Я вовсе не против.       — Значит, всё-таки свидание.       — Оно самое.       Безмерно довольная таким раскладом девушка взяла своего спутника под руку.       — Куда же мы в таком случае пойдём?       — Ну, я хотел заглянуть в один паб неподалёку, — задумчиво произнёс Жан. — Там можно неплохо провести время.       — Отличная идея, мне нравится, — сказала Присцилла и добавила, проворковав: — Впрочем, в твоей компании место значение для меня не имеет.       Кирштейн не ответил, лишь слегка улыбнулся, как бы признавая, что польщён.       В пабе было многолюдно и шумно, но это являлось неотъемлемой частью уюта, особой атмосферы, пропитанной весельем и беспечностью. Свободные столики оказались в остром дефиците, поэтому Жану и Присцилле пришлось занять место в центре не очень просторного зала, у всех на виду, из-за чего выражение лица у девушки сделалось весьма удручённым, ибо она предпочла бы более уединённый уголок. Жан это заметил, а потому поспешил подбодрить девушку:       — Не переживай, здесь так много народу, что никто не обратит на нас внимания.       — Даже если мы внезапно начнём целоваться?       От столь беззастенчивой и дерзкой фразы брови Жана взлетели вверх, и он усмехнулся.       — Даже если.       Стал вопрос о том, чем бы перекусить. После непродолжительных раздумий Жан выбрал белую рыбу в кляре и жареный картофель, тогда как Присцилла сказала, мол, ей всё равно что есть, поэтому заказала то же самое.       — Что будем пить? — поинтересовался он у неё.       — Пиво, полагаю, — пожала плечами она. — Тут его все пьют, так что не вижу смысла делать исключение.       Жан одобрительно хмыкнул.       — Что ж, желание девушки — закон. Возьмём два пива.       — И сыр, в качестве закуски.       В течение следующего получаса они расправлялись с едой и почти не разговаривали, ограничиваясь многозначительными взглядами. И только после, сделав несколько глотков пива, Присцилла не сдержалась и прямо спросила:       — А что насчёт твоей неприступной пассии? Неужели ты решил окончательно порвать со своими чувствами к ней?       — Ну, я всё ещё в процессе, так сказать, — ответил он уклончиво.       — И как успехи?       — Учитывая, что сейчас я провожу время с тобой, а не с ней, вывод напрашивается сам собой.       Пристально глядя ему в глаза, Присцилла самодовольно приосанилась. Она никогда не испытывала проблем с самооценкой, поэтому могла легко увериться в том, что Жан, несмотря на старую привязанность, оказался всерьёз очарован ею.       — Это радует, — кокетливо улыбнулась она, убрав за ухо выпавшую прядку волос из туго затянутой косы. — Хотя мне по-прежнему жаль её, ведь она действительно многое теряет, отказываясь от тебя.       Это прозвучало неискренне, и Жан, пригубив кружку с пивом, сухо заметил:       — У неё имеется достойная замена, так что ничего она не теряет.       — Достойная по её мнению?       — Разумеется.       Женская интуиция подсказывала Присцилле, что невозмутимость Кирштейна обманчива, и это расстраивало её. «Эта пресловутая Микаса Аккерман всё-таки крепко засела на подкорке его сознания, — подумала она, — и чтобы избавиться от неё, придётся ещё изрядно попотеть».       — А кто это здесь втихаря прохлаждается в обнимку с кружкой пива?       Звонкий девичий голос, что прозвучал за спиной, Присцилла не узнала. Недоумённо нахмурившись, она повернулась на стуле корпусом и увидела хорошенькую шатенку в компании какого-то кудрявого светловолосого парня; если с первой она ни разу не сталкивалась, то второго точно однажды встречала в рядах марлийцев.       — И я рад тебя видеть, Саша, — добродушно отозвался Жан. — И тебя, Николо. Не ожидал вас увидеть, эм, вместе… В смысле, в нерабочей обстановке, если можно так выразиться.       — Ну, я это, просто, знаешь… — замямлила Блаус, краснея, — мы случайно встретились, и я подумала… Так, погоди, а с кем это ты?!       Она уставилась на марлийку так, будто до сих пор её не замечала.       — Это Присцилла. Моя подруга.       Карие глаза Саши расширились до предела.       — То есть у тебя… свидание?!       — А у тебя разве нет? — парировал Кирштейн, недвусмысленно изогнув бровь; Саша отыгрывала свою роль превосходно, впрочем, благодаря присутствию Николо ей особо стараться и не приходилось.       — У… у-у меня?.. — теперь она побледнела. — Мы, э-э… Я же сказала, что мы просто…       — Вместе проводим время, — вдруг подхватил Николо, так же смущённый и зардевшийся, но держащийся решительно; внимательно взглянув на девушку, он взял её за руку. — Ведь так, Саша? Вовсе не обязательно называть это свиданием.       Забыв, казалось, как дышать, Блаус сумела вымолвить лишь негромкое: «Угу».       — Голубки, может, тогда присоединитесь к нам? — встряла Присцилла. — Познакомимся поближе.       С минуту они переминались с ноги на ногу, словно борясь с нерешительностью, и только кивок Жана, адресованный Саше, дал оной понять, что отказываться от приглашения не стоит. По изначальному плану Блаус должна была оставаться в стороне для подстраховки, да и вмешательство ни о чём не подозревающего Николо следовало исключить хотя бы потому, что он марлиец, а значит, его преданность Парадизу также можно было поставить под сомнение. Но раз уж Присцилла изъявила желание пообщаться, то препятствовать ей не имело смысла, решил Кирштейн, рассчитывая, что дополнительная компания сильнее усыпит бдительность марлийки.       Раздобыв пару стульев, Саша и Николо потеснили нынешних «владельцев» и без того скромного по размерам круглого столика да принялись скрупулёзно вчитываться в меню. Николо, в силу своей безмерной и оттого взаимной любви к кулинарному делу, крайне скептически относился к имеющемуся ассортименту, о чём не стеснялся говорить вслух.       — Ты даже попробовать ещё ничего не успел, а уже делаешь выводы, — смеялась Блаус. — Я вот, пожалуй, возьму стейк и рисовую запеканку. Ты тоже что-нибудь обязательно закажи. Будем сравнивать, непосредственно дегустируя, так сказать. И не важно, что победитель заранее известен.       Она с задором подмигнула Николо, и он, будучи донельзя польщённым, залился румянцем да расплылся в признательной улыбке. При этом в его глазах ясно читалось, что он влюблён, влюблён горячо и беззаветно, и Жану было забавно наблюдать за тем, как Саша тщетно пыталась игнорировать это; её постоянно охватывала дрожь волнения, из-за чего она частенько то начинала говорить невнятно и сбивчиво, то нервно хихикала.       — Что интересного расскажете о себе? — обратилась к парочке Присцилла, когда заказ, наконец, был сделан и наступило томительное ожидание.       — Ну, кроме того, что я из Разведкорпуса, рассказать особо нечего, — пожала плечами Саша.       — Ещё одна боевая подруга Жана, значит, — с изумлением заключила собеседница, ибо Блаус, одетая в длинную юбку и блузку с безрукавкой, мало походила на солдата. — Мне следовало сразу догадаться. Ты, выходит, талантами тоже не обделена, раз предпочла оказаться в рядах разведчиков.       Не имеющая привычки хвастаться, Саша смутилась.       — Да я бы не сказала, что в чём-то лучше других…       — И даже негласное звание лучшего стрелка не в счёт? — вмешался Жан. — Уж где-где, а тут тебе равных нет.       — Ну вот, Николо, мотай на ус: Сашу обижать нельзя, иначе поймаешь пулю, — засмеялась Присцилла.       — Я скорее сам эту пулю пущу себе в лоб, — с апломбом заявил он, — поскольку не смогу простить себя за подобное.       Николо накрыл ладонь Блаус своей, как бы подтверждая серьёзность своих слов, и девушка, понимая, что вряд ли сейчас сумеет хоть что-то вымолвить, лишь робко и застенчиво потупилась.       — О, это сильно сказано, — протянула марлийка не без уважения. — Ну, а если без шуток, то я, пожалуй, немного завидую тебе, Саша. Ведь мне так и не удалось более-менее сносно освоить стрельбу. Про рукопашку я вообще молчу. Не моё это. Удивительно, что меня не выгнали взашей из армии Марли.       — Так ты марлийка? — удивилась Саша.       — А разве это не очевидно?       — Ты говоришь без акцента, Присцилла, — заметил Жан, — этим и ввела в заблуждение.       — А я сразу понял, что ты… не местная, — признался Николо, и его подозрительный прищур вызвал у девушки несколько странноватую усмешку:       — Да и ты совсем не похож на элдийца.       — Ну, я-то как раз-таки говорю с акцентом, — парировал он, — так что принять меня за элдийца было бы сложно, я думаю.       — И правда, — хмыкнула она, мысленно заключив, что попытка «перевести стрелки» оказалась на редкость неудачной. К счастью, принесли заказ, и ей удалось легко сменить тему: — Давайте дегустируйте уже, а то не терпится услышать экспертное мнение Николо.       Как и ожидалось, Николо оказался недоволен. Саша согласно кивала, внимая словам друга о том, с каким халатным отношением была приготовлена сия пища, но, будучи по своей природе непривередливой, всё же кушала с аппетитом. Николо, несмотря на такое поведение девушки, ничуть не сомневался в её искренности, хотя бы потому, что не понаслышке знал, что солдата кулинарными изысками баловать не принято. В итоге критика парня завершилась просьбой непременно посетить его рабочую обитель, где он с удовольствием угостит её и её друзей своими лучшими блюдами.       «А вот и «билетики» Саша раздобыла. Конни обрадуется», — усмехнулся Жан, с умилением смотря на то, как огромные карие глаза подруги сияют счастьем.       Присцилла, опустошившая к тому времени кружку с крепким содержимым, весело посмеивалась над влюблённой парочкой, не отрицая, впрочем, что при виде них на душе у неё поневоле становилось теплее.       — Не хочешь потанцевать? — вдруг предложил ей Жан, когда в зале заиграла подходящая для этого музыка.       Девушка с театральным изумлением округлила глаза и ухмыльнулась.       — Потанцевать? Серьёзно?       — Ну, в прошлый раз ты меня пригласила, и теперь я считаю своим долгом проявить инициативу.       Из-за дерзкой и многообещающей улыбки Кирштейна щёки Присциллы обдало жаром смущения.       В сопровождении любопытных взглядов друзей они поднялись со своих мест и, буквально втиснувшись в группу уже танцующих пар, беззастенчиво вторглись в личное пространство друг друга, сократив его до опасного минимума. Музыка была спокойной и размеренной, поэтому Жан обнял партнёршу за талию, а она устроила свои ладони на его плечах. Они двигались неторопливо, без резких движений, и это «вынуждало» обоих сохранять практически непрерывный зрительный контакт.       — А наши голубки тоже время зря не теряют, — сказала Присцилла, краем глаза увидев Сашу и Николо, танцующих неподалёку.       — Николо не из робкого десятка, — подметил Жан, — и это радует. Иначе их сближение затянулось бы на годы.       — Как затянулось и твоё?       На недоумённо-нахмуренный взор парня, в котором также отразилось откровенное раздражение, девушка ответила невинным похлопыванием своих густых ресничек.       — У меня несколько иная ситуация, ты же знаешь — бросил он небрежно. — У односторонней симпатии нет шансов, и я убедился в этом на собственном опыте.       — Надеюсь, твоё разбитое сердце ещё можно восстановить, — глядя на него с неподдельным сочувствием, сказала она. — По крайней мере, я постараюсь приложить для этого все силы… Если, конечно, ты позволишь.       — Можешь приступать прямо сейчас.       Присцилла игриво выгнула бровь.       — Звучит как вызов.       — Может быть.       Загадочное выражение лица Жана, таинственный блеск в его янтарных глазах очаровывали девушку, распаляя желание совершить ранее для него неприемлемое, и поэтому она, не выдержав, приподнялась на цыпочки, обхватила ладонями его лицо и трепетно прильнула к губам.       — Поцелуи отлично помогают при лечении разбитых сердец, — томным шёпотом произнесла она, млея от того, насколько крепкими стали объятия. — Но, боюсь, одного раза будет недостаточно, потребуется целый курс…       — Что ж, такая перспектива меня вполне устраивает, — улыбнулся он и сам поцеловал девушку; и если последняя, всецело поглощённая процессом, пребывала в эйфории, то парень её эмоций не разделял.       Конечно, это имело прямую связь с тем, что Присцилла — возможно! — диверсантка, и Жан лишь исполнял роль отвлекающего манёвра. Он обманывал её, был неискренен, и это не могло не отзываться в нём укорами пресловутой совести, — его внутренний джентльмен всегда противился действиям, способным каким-либо образом навредить представительницам прекрасного пола.       И всё же проблема заключалась не в этом. Поцелуй показался ему… пресным. Теперь, когда он на собственном опыте познал, каково это — целовать девушку, симпатия к которой формировалась и крепла на протяжении многих лет, разница ощущалась колоссальная. Те блаженные минуты близости, так необдуманно и опрометчиво подаренные ему Микасой, были для него, прежде всего, возможностью выразить свои чувства, дать им волю. И в этот момент откровения, пылко целуя её губы и сжимая в объятиях её гибкое податливое тело, он также и сам осознал, насколько в действительности болен и одержим ею. Это понимание, едкой кислотой разлившееся по венам, испугало его, ведь происходящее походило не более чем на сладостный сон, и Микаса своими дальнейшими действиями, своими невыносимыми речами о привязанности к другому, «намекнула», что именно сном случившееся и следует считать.       Сном, который стоит забыть.       Как бы то ни было, но мрачная уверенность, что впредь вряд ли кому-то удастся взволновать его так, как это сделала Микаса, прочно закрепилась у него в голове; и оставалось разве что посочувствовать Присцилле, ибо все её попытки разжечь в нём огонь влечения были заведомо бесплотными.       Поцелуй длился несколько мгновений, прежде чем Жан прервал его. Силуэт Микасы промелькнул в тени коридора, ведущего к чёрному входу, и это значило, что пришло время для реализации следующего пункта плана.       — Может, закажем ещё немного пива? — предложил он, отвечая на недоумённо-вопросительный взгляд девушки, меньше всего думающей сейчас о выпивке. — Вернёмся на место, а то уж больно много желающих потанцевать набралось. Не продохнуть.       Пространство для танцев и правда неумолимо сокращалось, поэтому возражать Присцилла не стала и послушно последовала за парнем. Он усадил её за столик и направился к барной стойке, чтобы сделать заказ. По пути он перехватил Сашу, всё также танцующую с Николо, и завуалированно дал ей понять, что марлийку необходимо отвлечь на время его отсутствия. Блаус кивнула и незамедлительно приступила к выполнению приказа, заявив, что устала и ужасно хочет пить, так что Николо пришлось составить Жану компанию.       Смиренно ожидая у стойки своей очереди, парни перекинулись парой незначительных фраз, после которых последовало непродолжительное молчание; первым нарушил его Кирштейн, заметив:       — Не припоминаю, чтобы мне доводилось видеть Сашу настолько счастливой. Особенно на фоне последних событий. Общение с тобой явно идёт ей на пользу.       — Ты так считаешь?       — Ага, — кивнул.       Лицо Николо зарделось, и его губы украсила скромная, мечтательная полуулыбка.       — Она необыкновенная девушка, — произнёс он восхищённо, — и чем больше времени я провожу с ней, тем сильнее убеждаюсь в этом. Когда она рядом, мне кажется, что я горы могу свернуть, ну, или покромсать дюжину титанов кухонным ножом. — Он вдруг осёкся, вспомнив, что перед ним элдиец. — Прости, неудачное сравнение вышло…       — Не парься, я не в обиде, — усмехнулся Жан, похлопав его по плечу. — Мне это знакомо. Небезразличный тебе человек способен воодушевлять, причём об этом он сам может и не подозревать вовсе. Но это не так страшно, ведь ты изо дня в день черпаешь силы, лелея надежду на взаимные чувства, строишь иллюзии… — проговорил он усталым, невесёлым тоном, и вдруг замолчал, задумавшись; озадаченный собеседник хотел было что-то сказать, чтобы вернуть к себе внимание, но тот опередил его, в одно мгновение приободрившись вновь. — В общем, тебе, Николо, можно лишь позавидовать: твои мечты не развеются прахом. Невооружённым глазом видно, что Саша неравнодушна к тебе, и только её природная застенчивость мешает ей признать это. Так что дерзай, приятель, и будет тебе счастье. Но, главное — береги её, другой такой девушки в нашем жестоком мире нет и не будет.       — Я жизнь за неё отдам, если потребуется, — решительно заявил Николо, на что Жан признательно улыбнулся.       — Я тоже.       Сейчас, смотря на этого парнишку-марлийца, было трудно поверить, что ещё совсем недавно он был преисполнен ненавистью к элдийскому народу. Любовь к Саше заставила его кардинально изменить навязанные с детства взгляды, угодные правительству Марли. Доброта Саши, её душевная чистота и бескорыстие стали для него нерушимым доказательством того, что то демоническое начало, что якобы присутствует в каждом элдийце, — не более чем ложь, нацеленная на разжигание розни по национальному признаку; мир не делится строго на чёрное и белое, и демоном — в самом худшем понимании этого слова — может оказаться тот, кто в принципе не имеет никакой связи с Прародительницей Имир.       — А почему ты с Присциллой? — спросил Николо осторожно; видимо, рассуждения о небезразличном человеке навели его на определённые мысли.       — Кто знает, — пожал плечами Жан, недвусмысленно намекая, что данную тему он развивать не намерен. — Слушай, я пока отлучусь в уборную. Если наша очередь подойдёт, закажи два пива и скажи Присцилле, чтоб меня не теряла. Хорошо?       Немного растерявшемуся Николо ничего не оставалось кроме как ответить:       — Эм, ну ладно, без проблем.       Вскоре Жан растворился среди посетителей паба. Он быстро отыскал чёрный вход и вышел наружу, с наслаждением окунувшись в прохладу наступившей ночи. В узком проулке, в котором он оказался, отсутствовало нормальное уличное освещение, из-за чего Микаса оставалась им незамеченной до тех пор, пока сама не приблизилась.       — Он упорно хранит молчание, — сразу доложила она. — К тому же Саша узнала в штабе, что сегодня ночью в Шиганшине был взорван склад с боеприпасами. Погибших нет, но и причастных поймать пока не удалось. Так что Присциллу отпускать тем более нельзя. В крайнем случае придётся просто передать их обоих в руки Военной полиции.       Кирштейн мысленно чертыхнулся.       — Что ж, хорошо, — отозвался он, держась нарочито холодно, — так и поступим. Возвращайся и будь наготове. Мало ли какие сюрпризы выкинет Присцилла.       Жан развернулся, чтобы уйти, но Микаса продолжала неподвижно стоять на месте, что вынудило его задержаться у двери.       — Что-то ещё?       — Обязательно было целовать её?       Этот неожиданный вопрос, произнесённый с неприкрытыми нотками негодования, обиды и даже злости, привёл Кирштейна в растерянность, но это не помешало ему со скепсисом выдать:       — Только не говори, что ревнуешь.       Девушка промолчала. Едва ли не в полной темноте рассмотреть её реакцию не представлялось возможным, поэтому Жан вновь подошёл к ней, причём по итогу оказался намного ближе, чем изначально рассчитывал. И не думая отпрянуть, Микаса подняла на него взгляд, полный сожаления.       — Прости меня, Жан, — промолвила она виновато, — я не должна была…       — Да, не должна была, — перебил он, цедя слова сквозь зубы; теперь злость овладела и им. — Ты всё сказала про себя ещё в ту ночь, и мне нечего оспорить. Ты действительно ужасный человек, Микаса. Но я не стану винить тебя за это, потому что в каком-то смысле понимаю. Впрочем, я сам виноват в случившемся. Мне не стоило открываться тебе. Я ведь знал, что ни к чему хорошему это не приведёт, но всё же надеялся на что-то… — он презрительно, с оттенком иронии фыркнул. — Наивный придурок, что с меня взять.       — Не говори так.       — Я просто констатирую факты.       Девушка потянулась к нему руками, чтобы дотронуться до его лица, но он немедленно пресёк это, взяв её за запястья.       — Жан…       — Не надо, — непререкаемо произнёс он, однако руки её не отпустил, напротив, его пальцы только сильнее сжались. — Я не хочу давить на жалость, рассказывая, как паршиво будет у меня на душе после всего того, что между нами было. Но я хочу, чтобы ты знала: я по-прежнему люблю тебя, может, даже сильнее, чем прежде, и, если однажды ты пожелаешь остаться со мной, я буду этому безмерно счастлив. Правда, с одним условием: Эрена в твоём сердце быть не должно. Пусть это прозвучит эгоистично, но я не смогу и не стану мириться с ролью запасного порта, в который ты временно заплывёшь, прячась от шторма. Либо ты будешь принадлежать мне ровно так же, как я буду принадлежать тебе, то есть целиком и полностью, либо… В общем, дружбу никто не отменял, и моим другом ты останешься навсегда.       Сначала лицо Микасы вытянулось в удивлении, но потом смягчилось тёплой и ласковой улыбкой.       — Это справедливо.       Прозвучало сие достаточно неопределённо, но Жана и такой ответ удовлетворил. Нужно было возвращаться в паб, дабы избежать подозрений со стороны Присциллы из-за своего долгого отсутствия, однако он не спешил что-либо предпринимать. Внешне он оставался предельно сдержанным и спокойным, тогда как мысленно горячо целовал губы Микасы, которые она частенько и до одури очаровательно поджимала, борясь с неловкостью. И это было невыносимо. Микаса была невыносима. От того, что, невзирая на привязанность к проклятому Йегеру, испытывала к нему чувства. От того, что выглядела и вела себя так, будто хотела, чтобы он припечатал её к стене соседнего здания и воплотил свои фантазии в реальность. Но нет, так не пойдёт. Кидать под ноги титану своё самоуважение — пусть уже изрядно покалеченное — он желанием не горел.       — Я должен идти, — наконец выдохнул Жан и, прежде чем отпустить девушку, невесомо коснулся пальцами её волос, провёл линию вдоль щеки, остановившись у самого подбородка. В этом лёгком интимном жесте было столько любви и нежности, что Микаса невольно затаила дыхание, наслаждаясь тем, как приятно обжигает кожу в месте соприкосновения.       Но вот он отстранился, и её лицо сразу обдало холодом, колючим и навевающим тоску. И пока она провожала его взглядом, эта глухая, невысказанная тоска острыми коготками царапала ей грудь, норовя добраться до сердца.