Fais-moi expier ma faute

      С момента последнего посещения Клода минула неделя, и Эсмеральда начала надеяться, что он больше не вернётся. Пакетта Шантфлери, бывшая затворница Роландовой башни, чувствовала себя если и не совсем здоровой, то, по крайней мере, в разы лучше своего плачевного состояния в начале апреля. Она уже вставала с постели и даже, несмотря на протесты дочери, помогала той готовить обед. Однако подпустить её к отварам девушка наотрез отказалась, не без оснований полагая, что бедная женщина легко может что-нибудь напутать.       Забегавший на днях Жеан передал анисовую настойку, ещё кое-какие порошки и рекомендации по дальнейшему лечению.       - Братец сказал, что, коли твоей матушке лучше, он не видит повода приходить, - мимоходом бросил школяр.       Гудуле действительно стало лучше: тяжёлые приступы влажного кашля уступали постепенно место сухому и поверхностному. Лихорадки не было; несмотря на то, что больная перестала принимать отвар ивовой коры, жар также не возвращался. Она всё ещё чувствовала слабость, быстро уставала и большую часть дня проводила в постели, однако плясунья позволила себе наконец выдохнуть: жизнь матушки, без всяких сомнений, была уже вне опасности.       После слов друга Эсмеральда на краткое мгновение почувствовала не желание даже, а скорее настоятельную потребность отблагодарить как-нибудь архидьякона. Быть может, передать ему баночку сливового варенья, с осени заготовленного, да так и не дождавшегося своего часа?.. Впрочем, плясунья мигом отмела эту идею; француженка, она последовала мудрой русской поговорке: не буди лихо, пока оно тихо. Мигом припомнилась их последняя встреча и вспышка гнева, последовавшая за попыткой оплатить монаху его лекарские услуги. Нет, не стоит лишний раз напоминать о себе.       - Жеан, скажи, а что Пьер?.. Он поставил свою «Свадьбу по-купечески»? – спросила красавица, устав разбирать предложенный юношей текст.       - О, ведь я тебе не рассказывал!.. – мальчишка картинно хлопнул себя по лбу. – Дурья башка! Ну, перед такой беседой недурно и горло смочить.       Хмыкнув, плясунья поставила на стол кувшин браги и большую деревянную кружку.       - А ты?       - Да, конечно. Немного можно, - девушка достала вторую посудину, украдкой покосившись на закрытую дверь спальни.       - Она не спит?.. – школяр перешёл на заговорщический шёпот.       Эсмеральда молча пожала плечами и состроила гримаску. Ей не нравилось, что матушка ворчит по поводу визитов младшего Фролло, но расстраивать больную не хотелось. Поэтому плясунья не спорила, а ласково просила Пакетту отдохнуть, пока сама она позанимается с другом.       - Слушай. Венчание состоялось в субботу, четырнадцатого апреля, но свадебные гулянья продолжались два дня. Комедия была запланирована на воскресенье. И вот, на заре наш поэт вместе с актёрами отправился в предместье Сен-Марсо, чтобы к обеду успеть подготовить импровизированную сцену, загримироваться и переодеться. Прибыв на место и разузнав, где нынче справляют свадьбу, Гренгуар насилу добудился спящего в воротах крепкого купеческого дома лакея, который перебрал на вчерашнем пиру. Наш горе-драматург обругал его, конечно, в самых изысканных выражениях и попросил указать определённое ему для постановки место. Но, как оказалось, Пьер поторопился винить одного несчастного лакея, потому что на славу погуляла накануне не только прислуга и гости, но и сам хозяин имения.       О прибытии комедиантов никто ничего не знал: никаких указаний хозяин не давал, а будить его один за другим отказались служанка, лакей и собственная жена – торговец, по-видимому, обладал склочным нравом и тяжёлым кулаком. В конце концов хозяйка дома сама распорядилась подготовить ширму и как-нибудь отгородить закуток у той стены дома, напротив которой специально по случаю свадьбы были установлены навесы и неубранные с вечера столы со скамейками для размещения многочисленных гостей. Поэт выдохнул и начал раздавать приказания, мешая артистам готовиться к выступлению – ну, он всегда так делает.       И вот ближе к полудню, когда актёры уже загримированы, скамейки расставлены, просыпающиеся гости после завтрака начинают искать новых развлечений и потихоньку занимают места перед импровизированной площадкой, наконец появляется хозяин дома. И тут Гренгуар с ужасом понимает, что это не тот человек, с которым он договаривался о выступлении.       - Как это?! – воскликнула девушка, не сдержав удивлённого смешка.       - Вот здесь сам Пьер теряется в догадках. Они и встречались-то всего три раза: впервые – сразу после праздника шутов, когда толстяк и заказал пьесу, второй раз – через пару недель, в каком-то трактире, чтобы обговорить условия. Ну и последняя встреча состоялась там же дней за десять до свадьбы: наш драматург пробовал было посвятить заказчика в сюжетные перипетии и до смерти наскучить своими виршами, но того больше интересовали практические вопросы: когда они прибудут, сколько времени займёт постановка и уместно ли подавать гостям еду во время представления. Уж не знаю, чего там поэт напутал: не то услышал Сен-Марсель вместо Сен-Мартен, не то с датами ошибся – он и сам не понимает, как такое могло случиться. Ему теперь остаётся молиться, чтобы не встретить случайно обманутого беднягу, которому четыре часа нечем было занять своих гостей.       - И как же он выкрутился? – с интересом полюбопытствовала Эсмеральда.       - А ему и выкручиваться не пришлось, - школяр пожал плечами. – Подумаешь, угодил не на ту свадьба – эка невидаль! Ведь все остальные атрибуты, кроме заказывавшего постановку хозяина, тут присутствовали: жених с невестой были, гости тоже, да и хозяин дома не отличался бедностью. Молодые вообще подумали, что это свадебный сюрприз: жених чуть не со слезами поблагодарил отца, который, как оказалось, очень долго противился этому браку, но в конце концов скрепя сердце уступил настойчивым просьбам отпрыска.       С невозмутимостью истинного философа поэт решил: не всё ли равно, перед кем выступать, тем более что актёры уже были готовы начать представление. Итак, комедия пошла своим чередом. Поначалу публика была довольно вялой, пропуская мимо ушей заумные Гренгуаровы шутки и откровенно зевая. Но вот находчивый хозяин велел подать гостям вино, и дело пошло веселее. К концу выступления народ настолько расшевелился, что артистам аплодировали стоя, а автора даже бросились качать, не обращая ровным счётом никакого внимания на очевидные протесты последнего.       - А что Пьер? Ему всё-таки заплатили?..       - Не поверишь, но да! Уж не знаю, чем была вызвана эта щедрость, к которой столь не расположено парижское купечество. Не то хозяин расчувствовался близкой ему темой, не то посчитал необходимым оплатить восторги гостей, не то уже успел заново напиться. Правда, о шестидесяти ливрах речи уже не шло, но в подобных обстоятельствах поэт был рад и сорока: половину отдал труппе, половину оставил себе. Эх, и славно же мы с ним обмыли в понедельник это дело!.. Я во вторник так и не смог заставить себя подняться до полудня; а там уж подумал: чего теперь идти в коллеж – не всё ли равно, пропущу я только половину лекций или все.       - Жеан! – плясунья шутливо хлопнула его по плечу. – Ты неисправим!       - Наверное, - тот широко улыбался, будто ему отвесили невесть какой комплимент. – Но, кстати, это была ещё не самая потрясающая новость. Вот тебе последние горячие сплетни из мира искусства: Пьер влюбился! Представляешь, на этой грешной свадьбе, на которой его вообще не должно было быть, он нашёл-таки благодарную зрительницу. И позавчера весь вечер я только и слышал «Ах, Жанетта!.. О, Жанетта!..».       - Ничего себе! Я и не думала, что мой муж способен на сколько-нибудь яркие чувства. Он всегда казался мне человеком разумным и умеренным во всём, что не касается его творчества.       - Вот именно! Похоже, эта девица нашла слабое место нашего поэта. Ну, или ей правда понравилась его комедия – разные ведь вкусы у людей. В общем, по словам Гренгуара, она была совершенно очарована представлением и, кроме того, вполне понимала происходящее на сцене. Не задавала глупых вопросов и отпускала время от времени весьма остроумные замечания – это его собственные слова. Они, кстати, сговорились в воскресенье встретиться с этой маленькой прачкой, служащей тому купцу и пришедшей с другими слугами поглазеть украдкой на представление. Боюсь, что к этому времени у бедного влюблённого закончатся чернила – столько хвалебных од он ей собирается посвятить.       - Лишь бы она не сбежала раньше, чем он закончит декламировать, - хихикнула Эсмеральда, отхлёбывая браги.       - Да уж. Боюсь, это разобьёт нашему философу сердце…       Они ещё немного посидели, болтая обо всём и ни о чём. Когда окончательно стемнело, так что пришлось зажигать сальную свечу, школяр засобирался.       - Постараюсь заскочить в выходные, - весело пообещал он на прощание и выскочил за дверь.       Эсмеральда осталась в одиночестве. Она с грустью вспомнила, как всего какой-то жалкий год назад тоже была влюблена. Вспомнила, как ждала свиданий с Фебом; вспомнила их встречу в августе и его жестокие слова. Тряхнула чернявой головкой; две противные солёные капли сорвались с ресниц и разбились о дерево столешницы. Никогда! Никогда больше она не позволит себе такой глупости, как любовь.       ***       А Клоду последние две недели жизни напоминали метания ужа на раскалённой сковороде. Он буквально разрывался от желания пойти во Двор чудес и встретиться с черноокой плясуньей. Однако остатки разума и неимоверные усилия воли удерживали от этого опрометчивого шага. А ещё его удерживал страх. После последней вспышки архидьякон до одури боялся, что снова сорвётся, что сделает что-то страшное, непростительное, непоправимое.       Увы, куда бежать человеку, опасающемуся своих же желаний?.. Где укрыться ему, одинокому, беспомощному, вынужденному день за днём укрощать порывы собственных страстей? Вера, эта тихая гавань заплутавших путников, больше не приносила желанного покоя; наука, это прибежище смятенных умов и ищущих душ, обернулась разочарованием. Шторм, бушевавший в сердце, качал беспокойные мысли Фролло на вздыбленных волнах неутомимого влечения, швыряя его от отчаяния к надежде, от смирения к борьбе, от любви к ненависти. Он снова стал плохо спать, болезненно похудел; кипевшая внутри него битва отразилась на лице парой тёмных кругов под глазами да заострившимися скулами.       Был ли у него шанс выйти на сей раз победителем?.. Мог ли священник взять верх над мужчиной? Пожалуй, не появись тогда Жеан на пороге его кельи и не швырни нечаянно с хлипкого утёса иллюзорного равновесия обратно в пучину губительной, разрушительной любви, наверное, рано или поздно, мир вернулся бы в это уставшее сердце. Но теперь – теперь, увы, монах снова стремительно летел вниз, низвергнутый властной рукой рока в бездну непреодолимой тяги и жажды обладания.       В понедельник, 23 апреля, проведя бессонную ночь в объятиях жгучих кошмаров и сладострастных видений, Клод поднялся с рассветом и, одевшись, отправился знакомой дорогой во Двор чудес. Он едва ли мог дать самому себе отчёт, зачем в точности торопливо шагает по мосту Богоматери. Измученный услужливо подсовываемыми памятью образами, он просто бросился туда, где жила та, кто сумела бы, при желании, утолить эту сводящую с ума тоску и укротить болезненную страсть. Фролло даже не вспомнил взять с собой хоть какие-нибудь лекарства, которые могли объяснить его неожиданный визит. Подобный гонимому промозглым ноябрьским ветром листу, он летел, не помня себя, потерявший опору, оторванный от всего, чем жил прежде. Летел, подчиняясь законам природы, не думая ни о прошлом, ни о будущем – только следуя настойчивому зову, более властному, нежели голос разума.       - Вы?.. – заспанная Эсмеральда отступила на шаг.       Она ужасно испугалась, пробудившись от тихого, но настойчивого стука в дверь. Решила, что это пришли стражники, чтобы арестовать её и тащить на Гревскую площадь. Но быстро сообразила, что представители закона едва ли станут проявлять подобную деликатность – они бы скорее выломали дверь и, уж по меньшей мере, разбудили своими криками весь дом. Тогда девушка подумала, что, возможно, это кто-то из табора: должно быть, случилось какое-то несчастье, раз её будят ни свет ни заря. Однако за дверью оказался архидьякон Жозасский; его тёмные зрачки отразили падавший из слухового окна яркий свет утреннего солнца.       Не отрывая взгляда от отпрянувшей плясуньи, монах вошёл в комнату и, не оборачиваясь, закрыл за собой дверь.       - Что вам нужно? – красавица продолжала пятиться, пока не упёрлась в стену.       Священник молчал. И было в этом молчании что-то неестественное, пугающее, жуткое. На секунду Эсмеральде показалось, что на неё, ощетинившись, наступает огромный чёрный пёс – без единого звука, скаля в предостерегающей улыбке свои мощные зубы.       - Что вам нужно?! – с отчаянием повторила девушка, невольно переходя на шёпот.       Мужчина остановился. Прикрыл на несколько секунд глаза, а когда вновь взглянул на сжавшуюся в комок, настороженно смотрящую исподлобья плясунью, в зрачках его уже не плясало отблесками безумия внушавшее невольный ужас пламя.       - Я… Прости. Я разбудил тебя? Должно быть, ещё очень рано… Извини. Я хотел только узнать, как сестра Гудула.       - Разбудили. И напугали, - прелестница с облегчением выдохнула. – У вас были такие глаза, будто… будто сам сатана смотрел на меня сейчас! Ой!.. Простите. Я не это хотела сказать. Я, должно быть, ещё не вполне проснулась… Матушка ещё спит. Но ей лучше, гораздо лучше! Кашель, правда, сохраняется, но совсем не такой сильный, как две недели назад. Я даю ей все лекарства; всё, как вы научили. Жеан принёс анисовую настойку, спасибо. Если вам нужно осмотреть матушку, я сейчас разбужу её.       Эсмеральда направилась к закрытой двери в соседнюю каморку, но была резко остановлена:       - Нет! Нет, не нужно. Я подожду, пока сестра Гудула проснётся. Не стоит тревожить её сон: он восстанавливает силы.       - Да ведь она может проспать ещё час или даже два, - нерешительно возразила девушка; ей вовсе не хотелось всё это время просидеть здесь наедине с попом.       - Ничего страшного. Я не тороплюсь, - не дожидаясь приглашения, Клод опустился на скамеечку.       - Хотите браги? Или завтрак? Я могу поджарить яичницу, - после пятиминутного молчания, показавшегося плясунье вечностью, она решилась заговорить в надежде занять себя хоть какой-то деятельностью; давно она не чувствовала себя так неловко.       - Если тебя это не затруднит, я бы с удовольствием позавтракал, - кивнул архидьякон, который, несмотря на неподвижность и кажущуюся безмятежность, тоже был напряжён, как тетива натянутого лука, пытаясь собраться с мыслями и понять, для чего же он, в конце концов, явился сюда.       Прелестница занялась растопкой очага. Четверть часа спустя перед наблюдавшим из-под полуприкрытых век за её хлопотами Фролло появилась деревянная миска с глазуньей и полная кружка браги.       - Спасибо, - священник вполне успокоился и, сколько это было в его власти, взял себя в руки.       Вооружившись ложкой, он начал с аппетитом уплетать яичницу. Эсмеральда устроилась напротив, не утруждая себя поисками второй тарелки и предпочитая есть из массивной, почерневшей от копоти чугунной сковородки.       - Ты уже думала о том, что твоей матери придётся подыскать более… подходящее место жительства? – окончив завтрак, спросил мужчина.       - Это так уж необходимо? – девушка вскинула тёмные очи.       - Если ты хочешь, чтобы впредь она была здорова.       - Мы могли бы отправиться в Реймс… - задумчиво проговорила красавица. – Прошло ведь уже достаточно времени, правда? Кто там меня узнает.       - Исключено! – отрезал монах; он замолчал, подбирая слова. – Я узнал от епископа, что Шатопер… у нас с ним, видишь ли, вышло тогда небольшое разногласие, так что де Бомону пришлось вмешаться… так вот, твой капитан посылал в Реймс своего человека.       - О!.. – плясунья закрыла лицо руками. – За что же он так ненавидит меня?!       - Не тебя, дитя, - вздохнул Клод. – Он жаждет мщения, потому что считает себя оскорблённым. Он копает под меня, но попасться можешь ты. Поэтому – нет, вам нельзя в Реймс.       - Но что же мне делать?.. У меня нет средств перебраться в более комфортабельное жильё. Да даже если бы и были – здесь, во Дворе чудес, я в относительной безопасности. Друзья смогут защитить меня; по крайней мере, они попытаются в случае чего. И здесь меня никто не выдаст. Проклятье!.. Если бы не вы, у меня бы сейчас не было таких проблем! Кстати. Вы ведь, кажется, говорили зимой, что попытаетесь к концу весны добыть для меня помилование, разве нет?       - Да, я… я пока жду вестей. Но послушай, - архидьякон поспешил сменить скользкую тему, - ведь твоей матери было бы вполне удобно и комфортно в обители, ты не находишь? Скажем, аббатство Христовых невест – оно находится в ведении парижского епископа, я мог бы похлопотать об этом.       - Хотите заточить её в монастыре?! – взвилась Эсмеральда.       - Там нестрогий устав. К тому же, сестра Гудула будет под моим личным покровительством, а это чего-нибудь да стоит. И ты сможешь видеться с матерью: аббатство буквально соседствует со Двором чудес, оно расположено на улице Сен-Дени…       - Знаю, - раздражённо прервала красавица. – Но всё равно. Я так не хочу.       - Пойми, недуг может вернуться. В сырой лачуге вероятность этого увеличивается. Грудная болезнь – это не простуда; от неё люди умирают.       - Ладно, - вздохнула девушка. – Хорошо. Я подумаю. И посоветуюсь с матушкой. Может, всё же разбудить её?..       - В этом нет нужды, я ведь сказал. Пускай спит.       - Но вы же пришли, чтобы осмотреть её. А теперь вынуждены задерживаться.       - Ничего. Это нестрашно.       - Скажите, святой отец, - помолчав с минуту, спросила плясунья, - почему… почему вас так оскорбила моя плата? Только не подумайте, что я хотела вас обидеть: вы спасли мою мать, и я думала заплатить вам, как положено. Должно быть, я предложила слишком мало?.. Но денег у нас совсем немного, да и за них следует благодарить единственно Пьера.       - Я не… - Фролло собрался с мыслями, - я не обиделся. И, конечно, сумма тут совершенно не при чём. Но… зачем было предлагать мне деньги? Неужели ты правда думала, что я приму их от тебя?.. Я ведь… - он замолчал, боясь закончить фразу. – Ты знаешь.       - Вы хотите сказать, что по-прежнему?.. – собеседница тоже побоялась продолжить.       Священник едва нашёл в себе силы кивнуть, бледнея на глазах и судорожно стискивая сплетённые меж собой пальцы. Эсмеральда же, напротив, покрылась очаровательным ярким румянцем; она была очевидно смущена.       - Я думала, вас это больше не интересует, - запинаясь, пробормотала девушка. – Вы ведь получили, что хотели. К тому же, вы были так холодны…       - Я боялся, - тихо произнёс мужчина. – До сих пор боюсь. Я пришёл не к твоей матери – к тебе. И тот дьявол, которого ты встретила, когда открыла дверь, – мне приходится уживаться с ним день за днём. Сегодня ночью он одержал верх – ты видела, в кого я превратился. Хвала Всевышнему, Он изгнал Люцифера. Но бес возвращается снова, и снова, и снова, чтобы терзать своими когтями моё бедное сердце!.. Знаешь, я ведь думал, что исцелился. И когда Жеан повёл меня сюда, видит Бог, я противился, сколько было сил; я не хотел идти. Я чувствовал, что прошло слишком мало времени, что дух мой пока недостаточно окреп. Но судьба снова свела нас, и мне некуда бежать, негде скрыться… Эсмеральда!..       Порывисто поднявшись, Клод уверенно сделал два шага и быстро притянул к себе не успевшую увернуться прелестницу. Он нашёл её губы и, одной рукой легко удерживая за талию, а вторую запустив в иссиня-чёрные локоны, сделал то, о чём мечтал с момента их расставания в далёком январе.       Маленькие ладошки протестующе упёрлись в мужскую грудь; он едва почувствовал это слабое сопротивление. Монах целовал её с жадностью обречённого и нежностью влюблённого. В тот миг ему было хорошо до боли; Фролло готов был разрыдаться от облегчения, когда коснулся наконец её уст. Представьте на секунду, что чувствует приговорённый к смерти узник, когда за несколько секунд до падения ножа гильотины его вдруг милуют и отпускают на все четыре стороны. Вообразите, как встаёт он, изумлённый, едва осознающий происходящее, уже простившийся с жизнью, с колен на одеревеневшие ноги; как обводит бессмысленным, счастливым взором стоящих рядом людей. Тогда вы приблизительно поймёте, какие чувства испытывал в этот миг архидьякон Жозасский.       - Эсмеральда… - исступлённо прошептал он, заставив себя оторваться от желанных губ и прижимая в груди тяжело дышавшую плясунью.       - Вы!.. – прошипела та. – Вы что делаете?! Пустите меня сейчас же, слышите?       Помедлив с полминуты, священник неохотно выполнил её просьбу.       - Один твой поцелуй стоит дороже всех сокровищ мира, дитя, - с грустью произнёс он. – Это единственная плата, которую я готов принять от тебя. Если только ты пожелаешь одарить меня своей лаской. Но если нет – считай, что мы в расчёте. Твой поцелуй вернул меня к жизни точно так же, как мои травы вернули к жизни твою мать.       - Добудьте мне помилование, преподобный отче, - успокаивая дыхание и стараясь унять готовое выскочить из груди сердце, медленно произнесла красавица. – Тогда, быть может…       - Бумага будет у тебя, маленькая ведьма, слышишь?! – яростно прошептал монах, сверкнув очами. – Но не думай, что ты получишь её бесплатно!.. Я ещё не забыл твоего обещания! И я не забыл, как ты, чаровница, опьянённая похотью, дрожала в моих объятиях, когда мы вместе пили из кубка обжигающей страсти…       - Агнесса! Дочка! С кем ты там разговариваешь? – из смежной комнаты донёсся подхриповатый со сна голос Пакетты Шантфлери, а потом послышался продолжительный сухой кашель.       Девушка одарила незваного гостя презрительно-гневным взглядом. А потом, не оборачиваясь, направилась к низкой дверце. Мужчина, до крайности взбудораженный этой сценой, двинулся вслед за ней.       - Это преподобный отец Клод, матушка, - голос Эсмеральды разительно переменился, став мягким и успокаивающим – таким обычно разговаривают с ищущими утешения детьми. – Пришёл проведать тебя.       - Здравствуйте, отец мой! – приветствовала Гудула, садясь на постели. – Уж и не знаю, как вас благодарить: ваши травы, кажется, поставили меня на ноги.       - Очень рад. А теперь позволь я всё же осмотрю и послушаю тебя, сестра.       Задав несколько стандартных вопросов, послушав кашель и посчитав пульс, Фролло вполне убедился, что больная, действительно, идёт на поправку и вскоре совсем окрепнет.       - Я постараюсь навестить вас через неделю, - на прощание посулил архидьякон. – Не забывай принимать травяные отвары и анисовый настой и, милостью Божьей, к маю совершенно оправишься.       Священник покинул маленькую лачужку и поспешил к Собору Парижской Богоматери. Он испытывал смешанные чувства: с одной стороны, его тяготила мысль о том, что земная любовь снова одержала победу над страхом Божьим. С другой, он вспоминал вкус её губ, трепещущее тельце в своих руках, и сладкая дрожь поднималась откуда-то из самой глубины его существа. Да, он добудет помилование, во что бы то ни стало – иначе и быть не может. И тогда…       Это пленительное многоточие таило в себе такие бездны наслаждения, что Клод невольно улыбался собственным мыслям, будто заветная бумага уже была у него в кармане.       У самого собора архидьякон беспокойно обернулся. Ему почудилось, будто какой-то пройдоха тащится за ним с самого моста Богоматери. И действительно, с западного края Соборной площади на него таращился какой-то рыжий тип: высокий, поджарый, в потрёпанных штанах и белой рубахе. Его тёмные короткие усы и трёхдневная щетина отливали медью в лучах жаркого утреннего солнца, а роскошная грива огненных волос почти касалась плеч.       Ничуть не смутившись столь пристальным вниманием, незнакомец сделал вид, будто оглядывает площадь.       - Странно! Это ещё кто такой?.. Впрочем, может, показалось… - сквозь зубы пробормотал себе под нос священник, входя в собор. – Этакую физиономию я бы наверняка запомнил.