Море внутри меня

      Нарэ с трудом поднимает свое отяжелевшее тело на подушках, принимая полусидячее положение. Мелек внимательно наблюдает за матерью. — Почему ты так сказала про папу, мама? — спрашивает девочка, вспоминая слова матери.       Нарэ тяжело вздыхает и усаживает дочь напротив себя, чтобы видеть выражение её лица, когда ей придется узнать злую правду о «легендарной» любви их родителей. — Помнишь, я рассказывала тебе сказку про принцессу, заточенную в башне со страшным драконом? — осторожно спрашивает Нарэ дочь. — Да. — Кивает головой Мелек. — Я всегда думала, что страшный дракон — это дедушка и тот злой мужчина, Акын. А папа — это принц, который спасает принцессу из лап чудища.       Наивность в голосе дочери заставляет Нарэ сглотнуть тяжелый комок слез в горле.       «Я тоже так думала, моя маленькая девочка», — проносится в голове молодой женщины. — Да, Мелек. Раньше так и было. Твой папа защитил нас от дедушки Гювена и Акына. Так я думала. Но на самом деле все оказалось совсем не так, — горько улыбается Нарэ, сжимая в руках маленькие ладошки дочери.       Мелек молчит, не понимая, к чему клонит мать. — Сколько раз ты слышала про легенду о пестрой птице, Мелек? — спрашивает Нарэ. — Я и не сосчитаю, мама, — пожимает плечами ребёнок, — Как только мы приехали, меня стали называть птенчиком или дочерью пестрой птицы. Дядя Каврук много рассказывал о том, как вы с папой познакомились и полюбили друг друга. Мне нравилось слушать об этом. Как будто сказка стала реальностью.       «А точнее ночной кошмар претворился в жизнь», — усмехается ехидно в голове голос. — А ты когда-нибудь хотела, чтобы об этой сказке перестали говорить? — интересуется Нарэ.       Мелек задумывается. Она окидывает мать взглядом, задерживаясь на темных мешках под глазами и почти сошедших синяках на предплечьях. — Хотела. Особенно когда бабушка начинала ругаться, называя тебя дочерью посла. Или когда папа злился и вместо твоего имени говорил «пестрая птица». Тебе же не нравилось, когда тебя так называли? — Мелек смотрит на Нарэ широко распахнутыми голубыми глазами, а Нарэ всем сердцем ненавидит то, что ей сейчас придется самолично разрушить эту детскую веру во взгляде дочери. — Мелек, дочка, — Нарэ обхватывает лицо девочки руками и оставляет поцелуй на её лбу, — Ты не представляешь, как я не хочу рассказывать тебе это всё. Я столько лет пыталась сохранить в твоем сердечке любовь к отцу, старалась не взращивать в тебе ненависть и злость. И если бы не последние действия твоего отца, я бы и дальше продолжила это делать. Я так хотела, чтобы у тебя была нормальная семья. Но твой отец не оставил мне выбора. — Что случилось, мама? — тихо спрашивает Мелек. — Мне придется рассказать тебе сказку о дочери посла и сыне дровосека. Но не ту, которую знают люди Муглы. Не ту историю, что передают из уст в уста.       Нарэ видит в глазах дочери испуг. И ненавидит себя за это. Ненавидит Санджара. Ненавидит гребаную легенду. Но она не будет молчать в этот раз. Она разобьет сердце дочери, но только для того, чтобы потом его уже больше никто не смог разбить.

***

      Гедиз сидит во внутреннем дворе и невидящим взглядом пялится в сторону горизонта. Недавно приезжал Салих. Оказывается, Санджар начал масштабную подготовку к суду об опеке над Мелек. Гедиз был рад тому, что еще за неделю попросил Салиха подготовить все необходимые документы для того, чтобы подтвердить состоятельность Нарэ и доказать, что у неё есть все ресурсы для того, чтобы в одиночку воспитывать дочь. Дженгиз провел бессонную ночь, шаманя в документообороте одной из гостиниц Мурада (с его же разрешения, конечно), чтобы внести во все документы полугодовой давности наличие такого сотрудника как Нарэ Челеби. Дениз разбиралась с арендодателями в Бодруме и банковскими выписками, чтобы в них отражались регулярные поступления денег за аренду небольшого, но уютного домика в Бодруме, от которого было рукой подать и до ближайшей школы и до гостиницы, в которой «работала» Нарэ. Это могло вылиться в большие проблемы с законом, но всё это было решено одним звонком Гедиза отцу Аслы, пообещавшим, что в этом деле не будет никаких проблем. Разумом Гедиз понимал, что они предусмотрели все возможные варианты развития событий и подготовились к каждому. Но в делах, где был замешан Санджар Эфе, нельзя было полагаться только на здравый смысл.       Гедиз откидывается на спинку плетеного стула и трет уставшие глаза, ёжась от прохладного ветерка, пробежавшего по двору. — Не откидывайся так, упадешь и шею сломаешь, — слышит от голос Дениз.       На плечи опускается теплая ветровка, а сама Дениз оказывается совсем рядом на таком же плетеном стуле. — Кажется, постоянное нахождение в нашем доме начинает на тебя влиять. Я почти услышал голос госпожи Рефики, а уж слова совершенно точно принадлежат именно ей, — с ухмылкой произносит Гедиз, натягивая на себя кофту. — Сравнение с мудрой женщиной — всегда комплимент, господин Гедиз, — Дениз отвешивает шутливый поклон, кутаясь в одну из его старых курток.       Гедиз не в первый раз задумывается о том, как естественно Дениз выглядела, находясь в его доме. Этот двор, эти стены, эти комнаты как будто ждали её, чтобы стать окончательно родными. После переезда из старого дома, который достался семье Эфеоглу, Гедиз еще долго не мог привыкнуть к новому дому. И даже время не сделало эти стены не просто зданием, в котором он живет, а ДОМОМ. Но Дениз смогла. И это понимал не только он. — Как мне нравится видеть хотя бы одно довольное и улыбающееся лицо в этом доме, — часто говорит госпожа Рефика, когда все снова были заняты решением очередной проблемы, созданной Санджаром и его семьей.       Мюге тоже прикипела к Дениз за то время, что они готовились к свадьбе. У Мюге никогда не было настоящей подруги, потому что их дражайший папаша занимал все её свободное от учебы время дополнительными занятиями, лишая возможности общаться со сверстниками и заводить друзей. А Дениз стала первым человеком за долгое время, который смог пройти дальше вежливой дружелюбности, которую Мюге проявляла ко всем, кто не был частью их семьи. — Ты узнал у Нарэ, что сказал ей Санджар в тот день? — прерывает его размышления Дениз. — Нет. Она сказала, что должна сначала рассказать всю правду дочери, — качает головой Гедиз. — Правду? — глаза Дениз удивленно распахиваются на этом слове. — Думаешь, она сможет открыть столь страшные вещи ребёнку? — Мне кажется, она постарается сгладить все острые углы. Хотя я совершенно не представляю, как она это будет делать, пожимает плечами мужчина. — Трудно будет это сделать, когда в этой истории каждый угол грустный, — тихо произносит Дениз. — Еще один ребёнок, который узнает, что родные люди могут совершать ужасные поступки и причинять боль.       Голос Дениз звучит глухо. Голубые глаза будто затягивает пеленой, а цвет их больше напоминает грозовое небо перед ураганом. Гедиз понимает, что в Мелек Дениз видит себя. Она ведь не понаслышке знала, какими жестокими порой могут быть взрослые люди. Знала, что даже самый близкий человек может совершить самое ужасное предательство. — Я уверен, что Мелек справится с этим. Ведь она не будет одна, — Гедиз выдавливает из себя улыбку и ободряюще сжимает руку Дениз.       Взгляд девушки проясняется. Она встречается с ним взглядом и сжимает его ладонь в ответ. Её голова так привычно оказывается на его плече. Гедиз непроизвольно вдыхает глубже, ощущая такой знакомый и одновременно по-новому волнующий запах её волос и кожи. Волна тепла уже так ожидаемо проносится по всему телу Гедиза.       «Ты ведь можешь и привыкнуть, дурачок. Ты не можешь требовать от нее всегда быть рядом. Однажды она влюбится и свяжет свою судьбу с каким-нибудь счастливчиком. Не разбитым. Не сломанным. Кем-то, кто станет её тихой гаванью. Кем-то, чьё море не разорвано штормами и ураганами».       Память услужливо подбрасывает реакцию Дениз на Дженгиза в день знакомства. Её улыбки, посвящённые не только ему, Гедизу, так привыкшему безраздельно властвовать над её вниманием. В голове тут же возникает ответное воспоминание реакции Дженгиза на Дениз. Удивление, любопытство и безудержное восхищение, сверкавшее в его глазах за стеклами очков каждый раз, когда она появлялась перед ним.       «Ты не можешь быть таким эгоистичным», — шепчет внутренний демон. — «Они заслуживают счастья. Яркая Дениз с её безбрежным теплым морем и надежный Дженгиз, который будет рядом, не заставляя её проливать слёзы от его слабости и беспомощности».       Разум Гедиза соглашается с этой мыслью. Но в сердце от неё будто вонзаются тысячи иголок, причиняя боль. Эта боль так сильно отличалась от боли, которую ему приносили безответные чувства к Нарэ. Та боль была уже привычной. Тупой, словно старый нож. Эта боль была острой. Колющей беспощадно и слишком точно.       «И это ты тоже переживешь, господин Гедиз. И это тоже», — мрачно думает Гедиз, позволяя себе на секунду забыться в тепле девушки, находившейся рядом с ним.

***

      Нарэ жалеет о том, что только что сделала. Жалеет о том, что Аллах вообще наделил ее возможностью говорить. Она ненавидит то, как стекленеет сияющий взгляд дочери. Голубые глаза девочки, в которых всегда плясали смешинки, сейчас похожи на два ледяных озерца, не отражающие совершенно ничего.       Нарэ было очень сложно скрыть самые отвратительные части их с Санджаром «легенды». Она постаралась как можно меньше концентрировать внимание дочери на ужасах, что произошли с её матерью, вместо этого Нарэ говорила с ней о том, что она чувствует. Об обиде на отца за то, что он не был так безразличен к ней. О непонимании и ненависти к Акыну, так легко разрушившему её жизнь. О надежде и вере в Санджара, которые удерживали её, не давая развалиться на куски. О разочаровании, которое настигало её раз за разом. В день первой свадьбы с Санджаром. Каждый день в реабилитационной клинике, где отец и Акын топтались на её сожженных и собранных обратно из пепла костях. В день свадьбы Санджара и Менекше. Каждый день, который она провела в Мугле, страдая из-за «предательства» Санджара. Каждый день после второй свадьбы с Санджаром, когда её муж слой за слоем срывал с себя маски, натянутые для того, чтобы снова втереться ей в доверие.       Было что-то ужасное и неправильное в том, чтобы рассказывать ребёнку такие неприглядные вещи. Раскрывать ему самые некрасивые стороны взрослых людей, которые должны были защищать и оберегать её. Показывать, насколько Санджар-отец отличался от Санджара-мужа и Санджара-друга.       Видеть, как меркнет свет в невинных глазах Мелек, было самым страшным испытанием в жизни Нарэ. Больнее, чем разбиться на дне пропасти. Больнее, чем быть собранной по кускам и скрепленной железками. Больнее, чем раз за разом переживать предательство со стороны самых близких людей. Тогда боль переживала она одна. А Нарэ так привыкла к ней, что уже и не знала, как жить без неё. Но сейчас было больно её дочери. Её маленькому ангелу, который вытащил её с самого дна ада. Слезы не переставали литься из её глаз на протяжении всей истории, что так тяжело и медленно слетала с её губ. Нарэ оплакивала детство своей дочери. Её безусловную веру в надежность отца. Её бесконечную любовь к Санджару. Её детскую невинность, запятнанную столь грязным прошлым её родителей.       «Ты даже матерью нормальной стать не смогла. Жалкое зрелище», — ядовито шепчет внутренний голос.       «Дочери делают то же, что их матери», — перекрывает темный шепот громкий и ясный голос Гедиза.       Нарэ вытирает слезы с щек и молча прижимает дочь к груди. Девочка не сопротивляется. Но Нарэ старается не обращать на её отстраненность внимания. Всё, что она сейчас сказала и сделала, было ради неё.       «Она поймет однажды. Поймет, что я рассказала ей всё это, чтобы защитить её в будущем. Чтобы она не повторила моей судьбы, бросившись в объятья первого человека, показавшего ей немного любви. Моя дочь не станет жертвой больной любви», — убеждает себя Нарэ, поглаживая Мелек по волосам.       Девочка долго молчит. Нарэ даже успевает испугаться, не один ли это из приступов, мучивших её девочку с раннего детства.       «Может, эта правда оказалась для неё слишком тяжелой? Даже если я как могла обходила самые мерзкие её стороны, даже если старалась укрыть от неё масштабы катастрофы… Возможно, этого оказалось недостаточно?», — со страхом думает Нарэ, беспомощно хватаясь одеревеневшими пальцами за хрупкие пальцы дочери.       Неожиданно сильное ответное объятье чувствуется как гром среди ясного неба. Маленькие ручки Мелек обвиваются вокруг её шеи, а пушистые волосы щекочут нос. Нарэ обхватывает дочь еще крепче, наслаждаясь её теплом и запахом. — Хорошо, что ты рассказала мне всё, мамочка, — шепчет девочка дрожащим голосом, а сердце Нарэ разбивается от того, что она слышит звон непролитых слёз в голосе дочери. — Даже если теперь ты знаешь, что твой папа не такой хороший человек, как ты думала? — спрашивает Нарэ и предательские слезы снова собираются в глазах, грозясь скатиться по щекам.       Мелек только быстро-быстро кивает головой, сильнее обнимая Нарэ. — Главное, что моя мама осталась для меня такой же хорошей и доброй, — отвечает Мелек. — А мне большего и не надо, — улыбается сквозь слезы Нарэ.       Самое страшное было позади. Её дочь всё поняла. Она не возненавидела свою мать за её слабость и глупость. Она поняла её и не осуждала. Вера дочери подарила ей столько сил и уверенности, как не дарил никто.       «Всё так, как и должно быть, Санджар Эфе. Сердце нашей дочери и её доверие принадлежат мне, а не тебе. И ты не в силах этого изменить», — думает Нарэ, и впервые за долгое время в ней просыпается надежда.