Море внутри меня

      Солнце потихоньку пряталось за линией горизонта, отбрасывая оранжевые, красные и розоватые блики на непривычно безмятежную гладь моря.       «Странно. Обычно в это время года море никогда не бывает спокойным» — подумал Гедиз.       Он бы так и любовался красотой картины, открывавшейся перед ним, если бы не пронзительный вопль чаек. Гедиз вздрогнул, и волшебство момента рассеялось. Мужчина отвлекся на шум на набережной. Толпа людей, говорящих на ломаном турецком, привлекла его внимание. Они разбрасывали по набережной попкорн и прочую снедь, которой обычно кормят голубей и чаек. — Туристы, — вздохнул он. — Чтоб вам пусто было с вашими чайками.       Гедиз пытался вновь сосредоточиться на красоте заката, но ничего не получалось. Момент был безнадежно испорчен. Но он не хотел уходить. В последние полгода море для него стало главной отдушиной. — Главное, чтобы Дениз об этом не узнала. — Пробурчал себе под нос мужчина и тут же улыбнулся своему каламбуру.*       Море успокаивало. Особенно, когда оно само было неспокойно. Гедиз любил наблюдать за бушующим морем. Любил угадывать, в какой момент огромная волна вздыбится в попытке вырваться из плена и тут же разобьется о водную гладь или о скалы и снова вернется к морю, не желающему её отпускать. Любил наблюдать за тем, как спокойная синяя гладь воды в считанные минуты становится сначала тоскливо-серой, а затем и вовсе пугающе черной. Любил смотреть как по воде сначала проходит дрожь, будто бы огромный зверь стряхивает с себя остатки сна, а затем как эта дрожь превращается в несокрушимые волны, грозящиеся смести все на своем пути. — Ты так любишь море во время шторма, потому что у тебя внутри бушует этот самый шторм. — Сказала ему однажды Дениз, когда он пришел в ресторан мокрый до последней нитки, но умиротворенный.       Гедиз любил беспокойное море, потому что оно напоминало ему его собственное сердце. И чувства, которые как самый настоящий ураган разрывали его на части. Только вот волны его сердца не могли вырваться и разбиться об скалы. Его волны так и оставались в плену. Воды его моря уже давно не были ярко-синими, спокойными и умиротворяющими. В его душе уже давно не было теплого летнего ветерка, очищающего мысли и спасающего от зноя. Нет. Море внутри Гедиза всегда оставалось неспокойным, буйным, пугающим. Воды его моря всегда тоскливо-серые и иногда пугающе черные. Его море не привлекает счастливых туристов и крикливых чаек. Море внутри него одиноко, разбито и во власти штормов. И никто не хочет подойти к этому морю, окунуть в него ноги в летнюю жару, охладить пылающие щеки. Море в сердце Гедиза отпугивает людей, даже если на его лице играет улыбка. Одна только Дениз не боится его. Но так и должно быть. Она ведь и сама море. Мысли о Дениз вызывают улыбку. В который раз Гедиз думает, что родители Дениз не прогадали, назвав её в честь моря. Она была похожа на него. Но не как сердце Гедиза. Море внутри Гедиза всегда было одинаковым — хмурым, тусклым, одиноким. Дениз же была просто морем. Разным. Спокойным и умиротворенным, когда её кропотливая работа в ресторане вознаграждалась положительными значениями в отчете о прибылях и убытках. Игривым прохладным летним бризом, когда она бегала по их ресторану между посетителями, спрашивая у них, что им нравится в их ресторане и что бы они предложили для его улучшения. Колючим и холодным, когда она с остервенением защищала свою трогательную привязанность к старому мотоциклу, который Гедиз шутя называл «мистер Развалюха». Теплым и ласковым, когда она возилась со своей младшей сестренкой, выполняя любые её прихоти. Даже глаза у неё были синие-синие, как море в яркий солнечный день, а волосы длинными и темными, как волосы сирен из легенд, затягивавших моряков в пучину.       «И почему же я не полюбил её? Она бы смогла успокоить шторм в моём сердце. Почему?» — часто спрашивал себя Гедиз.       Но себя не обманешь. Он знал ответ. Потому что глаза Дениз собрали в себе все оттенки моря, тогда как другие глаза собрали в себе всю зелень леса. Потому что волосы Дениз черные и прямые, тогда как волосы другой женщины были цвета древесной коры и завивались в милые кудряшки, в которые так и хотелось зарыться пальцами. Потому что кожа Дениз была смуглой от поцелуев солнца, отраженного морем, а кожа другой женщины была белоснежной, как фарфор. Потому что Дениз была морской сиреной, а не лесной нимфой. Потому что Дениз не была Нарэ.       Гедиз вновь устремил взгляд к горизонту. Море уже поглотило солнце. Море уже начинало волноваться. Гедиз поглубже вдохнул соленый воздух и запел. — Утоли мои печали, Черное море. Успокой мою душу, Черное море. Забери мои слезы в толщину своих вод. Обточи осколки в моем сердце, чтобы не было новой боли.       Песня обрывается, когда Гедиз чувствует на своих плечах пальто и чужие руки. Он оборачивается и встречается с пронзительно-голубым взглядом Дениз. В её глазах только сочувствие и понимание. Гедиз шумно выдыхает и склоняет голову на её плечо. — Снова поет свои песни морю. Как будто ему есть дело до нас. Оно столько таких песен слышит вот уже несколько тысячелетий. Думаешь, твоя будет для него особенной?       Голос Дениз звучит грубовато. Как и всегда, когда она пытается сдержать слезы. — Для Черного моря, может, и не будет. Может, будет особенной для Дениз? — бурчит Гедиз в куртку на её плече.       Дениз улыбается его игре слов и треплет волосы на его макушке. — Конечно же будет, Гедиз бей. Разве может быть иначе? Пойдем в ресторан. Ты замерз.       Гедиз послушно идет за Дениз. Он смотрит на её прямую спину, на толстую косу, змеящуюся вдоль позвоночника, и улыбается. Хотя бы этому «морю» не плевать на его чувства.