Dear Anne

«Дорогая Энн, Я надеюсь, что вы смеётесь от всей души, радостно поёте, весело танцуете и глубоко любите. Несчастий не избежать, но я верю, что ваша коллекция чудесных моментов сможет компенсировать каждую пролитую слезу...»

***

Ярмарка Гренвильского прихода была особенным событием. В последние выходные июня различные поселения внутри Гренвильского прихода собирались вместе, чтобы отпраздновать начало нового сезона. Ежегодно для проведения ярмарки выбирались разные города или деревни, и летом тысяча восемьсот девяносто девятого года настала очередь Эвонли. Местом проведения мероприятия был выбран большой луг, принадлежащий семье Эндрюс. Подготовка началась в апреле, как только растаял снег. В течение нескольких недель луг очищали от сухой травы, опавших листьев и сухих веток. В землю воткнули деревянные колышки, натянув между ними бечёвку — таким образом, чтобы разделить луг на несколько территорий, напоминающих клеточки в математическом графике. Миссис Эндрюс вела переписку с сельским советом, чтобы получить все нужные разрешения, привлекала волонтёров, а также управляла средствами, в то время как мистер Эндрюс налаживал связи с другими городами Гренвильского прихода. Благодаря их слаженной работе уже к майским выходным все арендаторы, продавцы и артисты были согласованы, приготовлены игры и конкурсы, и оставалось только ждать. Большой шатёр установили за неделю до открытия ярмарки. Уже совсем скоро под красным в белую полоску хлопковым полотном будут судить всевозможную выпечку, хлеба и пироги, джемы и меды́, фрукты и овощи. Талантливые фермеры будут выставлять домашний скот самого разного рода, измерять, взвешивать и восхищаться, до тех пор, пока голубая ленточка победителя не украсит самого породистого производителя. Будут ароматный чай, сладкий лимонад и канапе, чтобы гости ярмарки могли освежиться, устроившись на одной из многочисленных скамеек, расположенных рядом, в тени цветастого навеса. Торговые палатки были установлены за пять дней до начала ярмарки, а за четыре дня прибыли торговцы из различных деревень, чтобы арендовать место и приступить к долгой расстановке своих товаров, позаботиться о своём проживании и питании на все дни ярмарки, а также подружиться с местными продавцами в надежде получить скидку перед главным днём. Карнавальная труппа прибыла за два дня до открытия ярмарки, и масса фургончиков с артистами заполонила обочину луга. Среди них были жонглёры, ходулисты, факиры, клоуны и гадалки. Они возводили собственные палатки, где устраивали кукольные представления, гадали на картах таро и показывали фокусы. Один пожилой фокусник клялся, что угадает ваш вес всего за пять центов, а в соседней палатке выступала женщина, которая могла проглатывать мечи. Любимым зрелищем младшей публики была стая дворняжек, обученных делать прыжки и сальто. В центре кольца, составленного из брёвен, была организована импровизированная трибуна, где каждый желающий мог выступить со стихами или воспроизвести сценку из пьесы. Игры, подготовленные труппой, были не менее разнообразными: скучающие зеваки могли посетить тир, дартс, рыбалку и традиционное соревнование по вылавливанию яблок из корыта с водой. Каждая палатка была обустроена по-своему и накрыта всевозможными цветастыми тканями, чтобы перетянуть на себя максимальное количество любопытных посетителей. Что касается призов, то и тут фантазии артистам не отнимать. Своих победителей ждали причудливые фарфоровые статуэтки, бумажные розетты, соломенные куклы, гравюры животных, мыла́ в форме цветов и медные пенни, слитые в медальоны. Бо́льшая часть Эвонли стянулась на территорию луга после завтрака, чтобы поставить собственные палатки, разместить свои товары или просто первыми попытать удачу в играх. Другие гости ярмарки из соседних городков то появлялись, то исчезали, и так продолжалось вплоть до полудня, когда на ярмарке присутствовал весь Гренвильский приход. В праздничной многолюдной толпе было удивительно легко затеряться, если бы кто-то решился преследовать подобную цель. И, на самом деле, именно эту цель и преследовали молодые люди, пожелавшие, растворившись в толпе, найти место, где осуждающие взгляды родителей и любопытных младших сестёр не смогут их обнаружить, чтобы украсть несколько минут для себя. Диана и Джерри спрятались в тени палатки с фиолетово-золотым цирковым узором, где принимала одна из многочисленных гадалок, и которая прекрасно подходила для двух друзей, пожелавших остаться в одиночестве, прежде чем семьи хватятся их искать. И семьи, как оказалось, стали весьма актуальной темой в разговоре двух тайных влюблённых. — Я не уверена, Джерри, — призналась Диана. — Ты уезжаешь в Париж через семь недель! — сказал Джерри в отчаянии, крепко сжимая руки Дианы в своих. — Тебя не будет два года, и когда ты вернёшься... очевидно, твоя семья ожидает, что ты вернёшься с мужем. — Ты же знаешь, я никогда... я не смогу так! — Конечно, я знаю, но они не знают. И именно поэтому мы должны рассказать им. Ma chérie… Диана нежно промычала, когда Джерри поцеловал её. На вкус он был сладким, как персик, который он съел сегодня на завтрак, и Диана вскользь подумала, что Джерри, должно быть, наслаждается ароматом сливочного масла и корицы на его языке. — Я хочу, чтобы все знали, — сознался Джерри, отстраняясь от поцелуя, и затем взглянул на Диану, нахмурив брови. — Ты ведь моя девочка, oui? — Oui, Джерри. Всегда и во веки веков, — пообещала Диана. — Тогда давай скажем им. Твоей семье, моей семье, Энн и всем остальным. Мы ведь созданы друг для друга. — И мы принадлежим друг другу, — поэтично добавила Диана, прижимаясь кончиком носа к носу Джерри. — У моей матери будет истерика, а мой отец определённо вызовет тебя на дуэль. — Ты говоришь как Энн. — Хотелось бы верить, что я преувеличиваю, — хмыкнула Диана. — Но ты прав, мы должны рассказать им. У нас нет другого выхода. — Когда? — Завтра, — ответила Диана, и Джерри сильно удивился, поскольку полагал, что она захочет отложить эту новость на более дальний срок. — После воскресной службы, я думаю. Ты можешь обратиться к моему отцу после службы и сказать, что тебе нужно серьёзно поговорить с ним. Как только мы дойдём до дома и соберёмся в гостиной, мы расскажем им вместе. Вдохновлённый её храбростью, Джерри снова поцеловал Диану, и когда она перехватила инициативу, он нашёл её ещё более очаровательной и отчаянно возжелал, чтобы они снова оказались на сеновале Зелёных Крыш, спрятавшись от всего мира за стогом сена. Если бы они были одни, Джерри не пришлось бы сдерживать себя. Он мог бы смело прижиматься к Диане, глотать каждый её вздох, стать причиной, по которой она задыхалась. Он притянул бы её на себя, чтобы она крепко обхватила его колени своими ногами, в то время пока его руки нашли бы удобный способ расположиться на её бёдрах; он бы касался её правильным способом и в правильных местах, чтобы каждое движение, каждый поцелуй и прикосновение приносили ей удовольствие. И с этим непристойным образом, вспыхнувшим в его воображении, Джерри неохотно отступил назад, восхищаясь тем, как прекрасна была Диана с припухшими от поцелуя губами, румянцем и потемневшими от желания глазами. — Завтра, — пообещал он, выпуская её руку. — Но мы встретимся раньше, правда? — спросила Диана, стараясь ухватить ещё несколько секунд, пока они были одни. — На несколько часов? — Где? — спросил Джерри, заинтригованный и заинтересованный. — Рядом с Туннелем Любви, — немного смущённо ответила Диана. — Под вишнёвым деревом. Взяв девушку за руку, Джерри быстро прижался губами к костяшкам её пальцев. — Буду ждать с нетерпением, — пообещал парень, а затем ушёл, лихо улыбаясь своим мыслям. Диана смотрела ему вслед, желая, чтобы ураган страсти, сжигающий её чрево изнутри, поскорее утих. Она не может вернуться к своей матери, пока её щёки так предательски пылают, поэтому Диана сделала несколько медленных вдохов и выдохов, а затем успешно покинула тень палатки. Но не успела она сделать несколько шагов, как кто-то окликнул её по имени. — Диана! В панике, что её застали врасплох, Диана испуганно обернулась, но с облегчением обнаружила, что её отчаянно охватывает знакомая сила. — Ох, Энн! — воскликнула Диана, обнимая в ответ свою подругу. — Как у тебя дела? — Невероятно! Восхитительно! Чудесно! Выбери сама, какое слово тебе больше нравится! Ох, Диана, я чувствую, будто солнце взорвалось внутри меня! — Боже мой, — взволнованно ответила Диана. Она была готова поклясться, что Энн выглядела очень счастливой, она буквально светилась. Её кожа сияла, ослепительно белая, лишь с небольшим розоватым оттенком и множеством ярких веснушек — последствия долгих недель работы в семейном огороде. Всё это делало её лицо похожим на огромную загадочную галактику с созвездиями, за которыми хотелось наблюдать, точно за самым чистым звёздным небом. Её глаза сверкали, больше голубые, чем серые в этот солнечный день, полные восторга, так недостававшего им длительное время. Она оставила рыжие волосы распущенными, длинные естественные локоны вились, спадая с плеч на спину, словно танцующее пламя; частицы золота, каштана и янтаря, отражающие солнечный свет. На ней было праздничное платье, свежий сливочный оттенок идеально дополнял сияющий цвет её лица. Рукава были немного укорочены, заканчиваясь ниже уровня локтя, плотная манжета демонстрировала изысканную работу Мариллы: розовые, фиолетовые и сиреневые цветы, нашитые поверх кружевного материала. Воротник платья был высоким и плотно прижимался к хрупкой шее, с идеальной ленточкой по краям; на уровне ключиц красовался медальон — символ их с Дианой дружбы, ровно по центру, где пуговицы выстраивались в линию вплоть до талии, обхваченной поясом бледно-зелёного цвета с овальной медной застёжкой. Юбка не выделялась ничем необычным, разве что была немного длиннее, чем Диана привыкла видеть на ней. В целом у Дианы складывалось впечатление, будто она присутствовала на дебютном бале, с гордостью и трепетом наблюдая, как её подруга предстаёт перед миром как красивая, интеллигентная женщина, которой ей суждено быть. — Мне только что рассказали самые великолепные новости. Я уверена, что готова умереть от того, насколько я прекрасно себя чувствую! — Ну же, не держи меня в напряжении! — настаивала Диана, взяв под локоть свою подругу, когда они небрежно прогуливались среди торговых палаток, и Диана чувствовала, как всё в мире возвращается на свои места вместе с возвращением прежней Энн. — Чудесная мадам Людмила только что поведала мне о моей судьбе, и она сказала... ох, Диана! — хихикнула Энн, схватив Диану за руки и увлекая её во внезапный хоровод, не обращая внимания на ворчание людей, которым приходилось обходить подруг. — Энн! Да что с тобой? — смеялась Диана, вне себя от счастья видеть свою задушевную подругу снова в приподнятом настроении. — Что сказала мадам Людмила? — Она сказала, что я найду настоящую любовь, — объявила Энн, сияя точно начищенный пятак, когда сжимала руки Дианы. — Она сказала, что он очень красивый, и высокий, и с любопытством следит за мной. — В самом деле? — И он хороший танцор! — Что ж, это сужает круг подозреваемых, — смеялась Диана, очарованная игривостью Энн. — Это определённо так, потому что меня пригласил сегодня на танец самый красивый мальчик в Эвонли, — дразнила Энн в ответ. — Энн Ширли-Катберт! — воскликнула Диана, испытывая искушение ущипнуть свою подругу, когда они проходили мимо торговой палатки с манекенами, одетыми в модную городскую одежду. — Неужели это наконец случилось? — Что ты имеешь в виду? — Я имею в виду, что Гилберт Блайт наконец признался тебе в своих чувствах? — Ты говоришь так, будто это всегда было очевидной вещью. — Отвечай на вопрос, Энн. — Он пригласил меня на танцы, — созналась Энн, немного огорчённая тем, что между ней и Гилбертом ещё не было признаний, хотя она была уверена, что их чувства очевидны для других — особенно для друзей. — Ещё он поцеловал меня. — Энн! — ...после того, как я поцеловала его первой. — ЭНН! Две подруги хихикали и заговорщически шептались, продолжая идти вдоль ярмарочной площади рука об руку. Диана требовала подробностей их поцелуя с Гилбертом, в то время как Энн игриво, немного застенчиво, делилась лишь фрагментами, вызывая ещё больше вопросов у Дианы. — Значит, ваш тайный роман происходил прямо под носом у всего Эвонли с тех длинных выходных? — Я бы не назвала это тайным романом, — сказала Энн. — Было всего несколько поцелуев. Хотя в ту ночь, когда родился малыш Лакруа... и когда Мэттью... в общем, Гилберт предложил поговорить с Катбертами о нас. О том, чтобы начать ухаживания, я думаю... я надеюсь. — И? Ты тоже этого хочешь? — спросила Диана, приближаясь к её лицу, точно она хотела увидеть правду в её глазах. Энн взволновано закусила нижнюю губу, позволяя тёмным глазам Дианы взглянуть в её собственные, открывая ей правду, которую она сама только-только начала осознавать. — Я думаю... возможно... он моя судьба, — призналась она. — Ты правда так думаешь? — спросила Диана, довольно улыбнувшись. — Да, — ответила Энн, когда улыбка начала расти на её лице, и девушка почувствовала, как по всему её телу пробежалась тёплая дрожь. Должно быть, именно великое и громкое слово — судьба — было той силой, что сближала Энн и Гилберта снова и снова. Потому что — какие были шансы, что их пути однажды пересекутся? Так много вещей могло помешать их случайной встрече тем туманным утром три года назад. Энн едва не бросила школу после инцидента с карманной мышью и Присси Эндрюс. Даже покидая Зелёные Крыши, она предпочла суровому осуждению своих сверстников прогулку по Лесу с Привидениями и долгие беседы с деревьями. Гилберт мог не вернуться из Альберты со своим отцом, или Джон Блайт мог захотеть провести последние недели в горах, а не в семейном саду, или они могли вернуться в Эвонли на месяц позже. Мэттью и Марилла решили бы не оставлять её, или мистер Хаммонд был жив, и она бы продолжала жить в лачуге с этим ужасным человеком, его ужасной женой и их ужасными детьми. Гилберт мог проигнорировать её и Билли, мог оставить испуганную незнакомую девочку с рыжими волосами посреди леса, мог бы встать на сторону Билли... Но этого не случилось. А случилось другое, когда три года назад, туманным утром, в самом сердце Леса с Приведениями, Гилберт Блайт вышел из серой дымки, чтобы спасти Энн Ширли-Катберт от угрозы, злобной и мерзкой, точно лесное чудовище. Двое незнакомцев, мальчик и девочка, оказались в лесу, потерянные одновременно очень по-разному и очень одинаково, и всё же сумели найти друг друга. Конечно, это судьба. — Гилберт... — прошептала Диана; но Энн была в таком раздольном состоянии духа, что не заметила тревожную интонацию в голосе своей подруги. — Наверное, я должна найти его, — легко сказала Энн. — Ох! Ему тоже следует поговорить с мадам Людмилой о своей судьбе! Просто чтобы удостовериться, что мы совместимы, хотя у меня нет ни малейших сомнений. — Это Гилберт, — произнесла Диана, снова очень странным голосом. — Да, я тоже так думаю. — Нет, Энн, — твёрдо сказал Диана, повернув подбородок Энн к её плечу. С любопытством Энн обернулась, и её взгляд упал на жёлтую ограду, увитую лозой дикого огурца, которая служила входом в торговый ряд, и счастье мгновенно померкло в её глазах, мерцающий голубой превратился в прозрачный серый, улыбка исчезла, и радостный трепет словно усох, когда она осознала то, что увидела. Это был Гилберт, дьявольски красивый в его воскресном костюме, идеальный головной убор прятал дикие тёмные кудри, когда карие глаза блуждали по ярмарочной площади с озорным восторгом, а улыбка казалась настолько ослепительной, насколько был ослепителен самый восхитительный бриллиант, который только могла представить Энн. И рядом с ним, аккуратно просунув элегантную руку, облачённую в перчатку, через его локоть, была самая красивая женщина, которую Энн когда-либо видела.

***

— Настойка со змеиным маслом, сэр, не интересует? Излечит от всех бед! — В самом деле, что вы говорите? — Ага. Вы знаете, у меня был ужасный приступ подагры прошлой осенью. Но ежедневный массаж с этой чудодейственной настойкой, и я как новенький через три дня! Позвольте мне показать вам мой палец. — Не стоит, — сказал Гилберт, встревая в разговор, чтобы спасти Найджела Роуза от вежливой необходимости осматривать палец болтливого торговца. Продавец скривился на Гилберта, но опустил свою, к счастью ещё обутую ногу, и двинулся дальше, чтобы предложить свою настойку трём женщинам, обещая, что всего лишь несколько капель феноменальной жидкости увеличат мужественность их возлюбленных в десять раз. — Зачем тебе беспокоиться о поступлении в медицинский, когда ты можешь учиться у него? — дразнила Винни, противно морща нос, когда читала состав настойки на этикетке. — И вышло бы дешевле, — пошутил Гилберт в ответ. — Но я полагаю, было бы не так познавательно, — добавила Хелен Роуз. — Особенно для такого умного, думающего наперёд человека как вы, Гилберт. — Благодарю, миссис Роуз, — сказал Гилберт, краснея, когда Винни закатила глаза, глядя на парня из-за спины матери. — На самом деле, я следил за иммунологическим исследованием в Сорбонне. Это удивительная работа! — Значит, Сорбонна — ваша судьба? А мне казалось, что вы метите в Редмонд, — прокомментировал мистер Роуз, прогуливаясь сбоку от Гилберта, миссис Роуз и Винни; он держался поодаль на несколько шагов во время всей прогулки по ярмарочной площади. — Ох, Редмонд — моя мечта, бесспорно, — признался Гилберт. — Почему же? Редмондский университет не такой уважаемый и авторитетный, как Сорбоннский. — Возможно и нет, но Редмонд — это место, где проводятся самые передовые и инновационные медицинские исследования в Канаде, — сказал Гилберт. — Университеты в Сорбонне, Торонто или Оксфорде имеют столь же длинную историю, сколь глубок океан, но большие ожидания накладывают ограничения на количество ошибок, которые они могут совершить. Это означает, что они должны быть осторожными, не рисковать. А Редмонду нечего терять. Он старается урвать себе место среди лучших, и поэтому преподаватели прилагают все усилия, чтобы люди, которые выйдут из стен Редмонда, были смелыми и не теряли страсть к экспериментам. Это революционно, как мне кажется. Вы знаете, что первая женщина-адвокат в Морской провинции — выпускница Редмондского университета? — Знаю, — ответил мистер Роуз, очевидно впечатлённый пылкой речью Гилберта. — Я думаю, Редмонд предлагает лучшее образование в Канаде, — признался парень. — Я знаю, что если я реально хочу помогать людям, — лечить их, — а не выносить приговоры, Редмонд — это место, куда я должен идти. Это была совсем не та речь, которую Гилберт готовил в то утро, когда он с повозкой встречал Винни и её родителей в Брайт-Ривер. Ему хотелось звучать более профессионально, будто бы он презентовал хорошо исследованный аргумент в дискуссионном клубе. Но вместо этого слова просто возникали сами собой в какой-то хаотичной искренности. — Ох, Уинифред, ты была права. Этот парень — особенный, — сказала миссис Роуз с восхищением. — Я могу видеть, как Гилберт и твой Джереми штурмуют мир медицины через несколько лет. — Когда Гилберт станет доктором, я уверена, это обязательно случится, — согласилась Винни, — Конечно, если он поступит в университет его мечты, — добавила она, бросая косой взгляд на отца, и Найджел Роуз распознал её сигнал отчётливо и однозначно. — Я полагаю, моя дочь упоминала о моих связях в Редмонде. — Она могла сказать что-то об этом, — стыдливо сознался Гилберт, почёсывая затылок. — Не будьте скромным, молодой человек, — подбодрил мистер Роуз. — Душа не получает того, чего хочет, если не желает трудиться для этого. — Мой отец говорил так же, — сказал Гилберт улыбнувшись. — Но, будучи честным к нему и к вам, мистер Роуз, это скорее похоже на просьбу, не на труд. — Иногда часть труда — это наглость попросить, — ответил мистер Роуз. — Хорошо, — сказал Гилберт, расправив плечи, и уверенно взглянул пожилому мужчине в глаза, стараясь скрыть внутреннюю тревогу. — Мистер Найджел Роуз, если я правильно понимаю, вы старый приятель мистера Леонарда Уилсона. Я был бы в долгу перед вами и вашей замечательной семьёй, если бы вы поговорили с мистером Уилсоном от моего имени в отношении возможного поступления в Редмондский университет. Окажете ли вы мне эту услугу? Мистер Роуз позволил себе долгую, мучительную паузу; Гилберт так сильно нервничал, что ему казалось, он мог слышать каждый удар секундной стрелки на своих часах, спрятанных в кармане пиджака. Пожилой мужчина не торопился, оценивая Гилберта, зелёные глаза осматривали лицо парня, словно пытаясь измерить его честность исходя из того, как сильно он сжимал челюсти, или сколько раз он моргнул под его молчаливым вниманием. Наконец, мистер Роуз улыбнулся, похлопал Гилберта по плечу и велел своей жене присоединиться к нему в очереди, чтобы сделать фотографию. — Значит… это… он… — Ты произвёл на него сильное впечатление, — заверила Винни, подходя к Гилберту. — С чего ты взяла? — Интуиция дочери, — ответила она, и, поскольку у Гилберта не было остроумного замечания, он промолчал и решил довериться своей подруге. Пока они ждали Роузов, Гилберт предложил свою руку Уинифред, и двое начали блуждать среди торговых прилавков, иногда останавливаясь, чтобы полюбоваться всем, что казалось им интересным, обсуждая предстоящие визиты в клинике и её родителей. — Честно говоря, всё оказалось не так ужасно, как я ожидала. Европа, кажется, успокоила нервы матери. — Я рад, — сказал Гилберт, тайно желая иметь собственную мать, которая бы надоедала ему наставлениями о том, чтобы он хорошо питался, мыл руки и нашёл «правильную девушку». Он, конечно, уже нашёл правильную девушку, хотя всё ещё не имел счастья отыскать её в толпе. Каждые несколько шагов он бросал взгляд по сторонам, ища характерный оттенок красного — ориентир, который не подводил с самого первого дня, когда его сердце стало биться чаще. Гилберт знал, что они встретятся на овощном конкурсе, но всё-таки надеялся встретиться с Энн раньше, чтобы познакомить её с Винни и Роузами. Но затем волна красного мелькнула в углу его поля зрения, и Гилберт повернулся, наконец заметив Энн у прилавка с игрушками вместе с Дианой. Она выглядела прекрасно, точно цветок лютика; её платье казалось удивительно свежим по сравнению с траурным тёмным гардеробом, который она носила последние недели. Распущенные рыжие волосы создавали в воображении молодого парня образ с картины, которую он видел в одной книге, где богиня Афродита появлялась из морской пучины. Конечно, возникшая в памяти картина напомнила Гилберту и о том, что богиня Любви, с которой он ассоциировал Энн, была изображена в неглиже, и ему пришлось приложить все усилия, чтобы не выдать румянец, когда он поднял руку, чтобы помахать ей. Ни Энн, ни Диана не ответили на приветствие, но всё-таки заметили его, и поэтому Гилберт, улыбнувшись, направился в их сторону. — Добрый день, — сказал он, тряхнув головой. — Привет, — тихо ответила Энн, бросая любопытный взгляд на спутницу Гилберта. — Уинифред Роуз, я хочу тебе представить Энн Ширли-Катберт, — сказал он, не без гордости в голосе. — Значит, это печально известная Энн с двумя «н», — радостно воскликнула Уинифред, с энтузиазмом пожав её руку. — Должна сказать, приятно наконец встретиться с девушкой, о которой Гилберт мне постоянно рассказывал. — Он говорил обо мне? В самом деле? — спросила Энн, переводя взгляд на парня. — Забавно, но я никогда не слышала о вас, мисс Роуз. — Я не думаю, что заслуживаю особого внимания, — ответила Уинифред. — Я очень в этом сомневаюсь, — возразила Энн, замечая, что не менее семи мужчин и три женщины наблюдали за модной блондинкой, с интересом, ревностью и, возможно, желанием. Более того, Энн была уверена, что Уинифред прекрасно знала о внимании, которое притягивала. — Вы сами приехали на ярмарку? — поинтересовалась она. — Вместе с родителями. Они только что остановились, чтобы сделать фотографию, — ответила Уинифред, нежно хихикая. — Ваши родители? — Да. Ну, знаете, они хотели познакомиться с Гилбертом. — Познакомиться с Гилбертом? — Ах, именно. Полагаю, я все уши им прожужжала о нём в письмах, так что они с нетерпением ждали встречи с будущим доктором. — В письмах, — глухо повторила Энн, скривив лицо в удручающем замешательстве. — Откуда вы знаете друг друга? — раздался голос Дианы, и Энн почувствовала себя тупицей из-за того, что совсем забыла о стоящей рядом подруге. — Диана. Извини, — сказал Гилберт, робко кивнув, впрочем, тут же забыв о темноволосой девушке, краснея уже по другой причине — когда его дыхание было украдено ослепительным движением Энн, поднявшей на него взгляд (девушка была так волнительно близко, что он мог сосчитать каждую веснушку на её лице). — Диана Барри, Уинифред Роуз. Уинифред секретарь доктора Уорда. — Для меня большое удовольствие познакомиться с вами, — сказала Уинифред, пожимая руку Дианы; другая девушка едва сдерживала сердитый взгляд. — Значит, вы познакомились в клинике? — продолжала выпытывать Диана. — Да. Гилберт и я старые друзья, — добавила Уинифред, не замечая, как каждое её слово сильнее добивало Энн. — Мне пора, — наконец выпалила Энн. Её слова прозвучали так неестественно, что она едва могла поверить, что на самом деле произнесла их вслух. — Это верно. Ведь твоя редька, — воскликнул Гилберт, и Энн нашла бы его замечание восхитительно глупым, если бы не была в ярости. — Редька? — повторила она, желая встряхнуть парня. — Ты ведь участвуешь в конкурсе? — спросил Гилберт, нахмурив брови в замешательстве. — Участвую, — сказала она дерзко, как будто они снова были вовлечены в один из их печально известных споров, где никогда не было победителей. — Это прекрасно! Судейство скоро начнётся, не так ли? — Да. Я надеюсь, что это так, — ответила Энн, прежде чем развернуться и отмаршировать прочь. — Простите, я должна бежать, — коротко добавила Диана, догоняя Энн и взяв девушку под локоть. — Так нагло! — прошипела она в ухо подруге. — Он сказал, она секретарь доктора Уорда, — прошептала Энн в ответ. — Он никогда не говорил тебе о ней? — Он никогда не говорил мне, что она восхитительна! — крикнула Энн, вспоминая, что Гилберт раньше упоминал о секретаре в клинике, где он проходит практику. Он рассказывал ей, что они обсуждают медицинские статьи, собирают скелет в приёмной мистера Уорда, как упражнение, чтобы выучить названия всех костей, или иногда вместе проводят обеденный перерыв за чашкой чая. Он, конечно, упоминал о том, что секретарь мистера Уорда — женщина, но Энн всегда представляла себе крепкую даму, годами ближе к Марилле, но совсем не светскую леди в самом расцвете её красоты. Неужели Гилберт преднамеренно упустил эти подробности, потому что питал тайные чувства к Уинифред и не хотел, чтобы Энн знала? — Может это просто недопонимание? — предположила Диана, встревая в поток печальных размышлений Энн, когда они приблизились к главному шатру. — Ты ведь сказала, он поцеловал тебя. Я не могу себе представить, что Гилберт из тех парней, которые влюблены в одну девушку, а целуют другую. — Я тоже не могу, — сказала Энн; но если она не может что-то представить, это ведь не значит, что это невозможно. Когда-то она не могла представить, что Гилберт захочет поцеловать её, и всё же он сделал это, даже несколько раз. А возможно, она переживает зря. Единственный способ всё прояснить — поговорить с Гилбертом. И она бы сделала это... но после того, как её злость остынет, а сердце перестанет болеть с каждым чёртовым ударом. Как только они оказались под главным шатром, Диану украли у Энн её родители, с энтузиазмом презентуя свою дочь известной в Стэнли Бридж семье, у которых, как оказалось, имеется холостой сын. Не сумев спасти подругу от утомительного знакомства, Энн рассталась с Дианой и осталась в одиночестве со своими мыслями. С её несчастными мыслями. Она отчаянно пыталась убедить себя, что красота Уинифред Роуз не вскружила Гилберту голову. Гилберт говорил (точнее, не прямо-таки говорил, но его действия по отношению к ней говорили о многом) что Энн была девушкой, за которой он хотел начать ухаживания, той, кого он считал идеальной парой. Конечно, она не могла выдумать эти чувства; чувства, которые были в её сердце, и которые, она отчаянно хотела верить, были взаимны. Тем не менее образ Уинифред Роуз — зрелой, очаровательной, стильной, притягательной — так глубоко прокрался в сознание Энн, что даже закрывая глаза, в надежде, что это поможет игнорировать её сомнения, она видела Уинифред: её прекрасную улыбку, сияющие, точно бриллианты, голубые глаза, и идеальные светлые локоны, закрученные в очаровательные спирали вокруг лица (лица, не испорченного веснушками), и изысканную женственность, которую она излучала в своём кремовом дневном платье с красным кружевным воротником. Уинифред была образом взрослой женщины, идеалом зрелости, к которому Энн в глубине души надеялась однажды приблизиться. И как же неприятно было видеть её идеал, стоящий рядом с Гилбертом! Энн чувствовала, как внутри неё снова вспыхивает гнев (ей также было стыдно признаться, что её буйный темперамент нашёл частичное облегчение, позволив себе короткую фантазию, в которой она появляется в клинике доктора Уорда, одетая по последней парижской моде; пришедшая, чтобы составить Гилберту компанию во время обеденного чая, она заставляет всех отвлечься от милой секретарши, чтобы восхититься загадочной рыжеволосой незнакомкой), и решила подойти к длинному столу в южной части навеса, где была выставлена впечатляющая коллекция больших овощей. Энн одним глазом взглянула на свою редьку, улыбнувшись, когда заметила, как в её сторону тыкают пальцем какие-то дети; их лица сияли от восторга, и они даже дёрнули за юбку свою мать, чтобы она тоже могла восхититься габаритным корнеплодом. Энн также заметила мистера Мейсона, гордо стоящего возле своей фантастически огромной капусты; сам мистер Мейсон казался таким же огромным и круглым, когда его грудь раздувалась от самовосхищения. У Энн возникало дурное предчувствие всякий раз, когда она смотрела на него: мужчина сурово улыбался и почти не разговаривал. В каком-то смысле они с Мэттью были похожи. И хотя Энн с некоторым трепетом относилась к мистеру Мейсону, с уважением к его возрасту, всё же она не переживала о том, что он мог вызволить из её памяти грустные воспоминания об отце. Энн чувствовала, что в нём не было такого же добродушного смирения, как в Мэттью. И она действительно надеялась, что победит его в овощном конкурсе. — Они уже начали? Шёпот Гилберта на ухо испугал Энн, и девушка невольно изогнулась в противоположную сторону, в то время как рука метнулась к уху, будто в том месте, где его дыхание коснулось её кожи, начался пожар. — Нет, — ответила она, неохотно признавая, что Гилберт выглядел очень красивым. Было так сложно противиться искушению наклониться вперёд и легко поцеловать его в щёку, но она продолжала сердиться, снова напомнив себе об этом, когда Уинифред Роуз подошла к ним. Гилберт и Уинифред вместе выглядели как взрослая, хорошо одетая пара, и наверняка со стороны сошли бы за её родителей. Гилберт представил мистера и миссис Роуз, прежде чем похвастаться большой редькой в дальнем конце стола, которую вырастила Энн. Яркий изогнутый корнеплод комфортно помещался между впечатляюще круглым луком и габаритным огурцом. Энн была обходительна с Роузами, и нашла супругов очень даже милыми во время вежливой беседы о её профессиональных устремлениях, её семье и конкурсе, в котором она участвует со своей редькой. Они были очень любезны, и Энн почувствовала, что во время разговора ей стало комфортнее; её тревога давала себе знать лишь иногда, когда Винни смеялась (своим высоким, миленьким смехом), или объясняла какую-то внутреннюю шутку между ней и Гилбертом, или в целом существовала. Когда толпа начала скапливаться возле длинного стола, а судьи приближались к завершению своей работы, миссис Роуз охотно прервала болтовню их маленькой группы, чтобы они могли прослушать результаты. Энн затаила дыхание, наблюдая, как судьи ещё раз перечитывают свои записи; она подумала, сможет ли определить победителя по тому, как один из судей почесал свои усы, или другой поправил очки, или третий осторожно кашлянул в кулак? Как только шёпот между тремя мужчинами прекратился, они вышли на маленькую сцену, и толпа замолчала. — Начнём, — сказал усатый судья. — Третье место за самый большой овощ достаётся Патрику Маклину за его картофель весом в один килограмм и двести пятьдесят граммов! Толстый краснолицый мужчина с загадочным цветом волос вышел из толпы и махнул рукой, довольно принимая красную ленту с тиснением «3-е место» в центре. — Второе место, Давид и Теодора Кейт за их помидор размером в четыре метра! И снова поздравляющие аплодисменты заполнили шатёр, пока судьи вручали ленту молодым брату и сестре. — Прежде чем объявить победителя, несколько незначительных призов, — сказал судья в очках, и Энн едва удержалась от соблазна бросить что-нибудь в трио мужчин, не желающих поскорее огласить первое место. Заметив её негодование, Гилберт потянулся, чтобы легко коснуться её локтя в знак поддержки. — Не теряй надежду, — сказал он, снова наклонившись, от его шёпота напротив уха по всему телу пробежались мурашки. — Но я, конечно, не указываю тебе, что делать. Она не смогла сдержать улыбку, пусть даже это и была напряжённая наполовину гримаса, наполовину «на-грани-смеха» улыбка. Ей почти удалось забыть о том, что она не совсем довольна парнем, стоящим рядом с ней (и особенно не довольна леди возле него). Судьи объявили шесть второстепенных номинаций (самый яркий овощ, самый маленький крупный овощ, самый тяжёлый овощ, самый красивый овощ, самый длинный овощ, лучшее представление) и Энн в беспокойном предвкушении ждала оглашения главного победителя. Не моргая, она смотрела на голубую ленточку в руках усатого судьи, наверняка её ленточку, и очень хотела услышать, как объявят её имя. — И наконец, наша последняя второстепенная номинация: награда за «самый необычный» овощ достаётся мисс Энн Ширли-Катберт за её луковицеобразную редьку! Энн почувствовала, как её шея начинает гореть, руки трястись, а к глазам подступают жгучие слёзы. Она даже не заметила, как толпа разразилась аплодисментами, и как Роузы искренне поздравляли её, или что Винни одобрительно похлопала её по плечу со словами «прекрасный результат», и даже как Гилберт хлопал в ладоши громче всех и от души. Ничего не имело значения, потому что всё её существо погрузилось в ощущение провала; она подвела Мэттью, упустив последнюю возможность, когда он мог ей гордиться. Сквозь сонм мучительных мыслей она лишь краем глаза увидела, что Джек Мейсон взял первое место, когда мужчина под негромкие вежливые аплодисменты поднялся на сцену, чтобы пожать руку судьям и с гордостью поместить голубую ленту на свою капусту. Не в силах бороться с разочарованием, Энн развернулась и не глядя бросилась прочь через ярмарочную площадь. — Энн! Это был Гилберт. Конечно, это был Гилберт. Оглянувшись через плечо, Энн увидела фигуру парня, мелькающую между прогуливающимися семьями и весёлыми торговцами; его длинные ноги с каждым шагом приближались к ней всё ближе, независимо от того, как быстро Энн пыталась бежать. Она знала, что Гилберт хочет утешить её, но она так сильно расстроилась из-за проигрыша в конкурсе, и ситуация с Уинифред только подливала масло в огонь. Энн не была уверена, что хочет говорить с Гилбертом сейчас. Иначе она снова сорвётся на него или выдвинет необоснованные обвинения. Поэтому ей нужно спрятаться. Свернув около витрины с открытками из различных экзотических мест, Энн заползла под повозку шарманщика, решив, что она, скорее всего, сбила Гилберта со следа; но вновь раздавшийся крик её имени, гораздо ближе, чем она ожидала, предупредил об обратном. Отчаянно пытаясь найти новое место, чтобы спрятаться, прямо перед собой Энн заметила Туннель Любви . Аттракцион олицетворял собой слащавую, пышную и даже немного вычурную демонстрацию любви, о которой только могла мечтать молодая девушка, и если бы Энн не убегала от своего потенциального кавалера, она бы сочла очаровательной идею пройти через туннель с Гилбертом... — Энн! ... однако в данной конкретной ситуации она была не в настроении для романтики. Но Туннель Любви был единственным шансом сбежать, и когда Гилберт снова позвал её, Энн воспользовалась предоставленной возможностью, чтобы улизнуть. Она заплатила за аттракцион и нырнула за красную шторку, отмечавшую вход, успешно скрывшись от безжалостного преследователя. Энн могла слышать, как Гилберт приблизился к её укрытию, остановился, возможно огляделся, прежде чем определиться с направлением и убежать. Выглянув одним глазом из-за шторы, Энн хотя и не заметила Гилберта, но не могла быть уверена, что он ушёл достаточно далеко. Хмыкнув, она решила, что лучше будет остаться в Туннеле Любви. Сложив руки на груди, Энн начала свой путь. Тропинка с начала и до конца был огорожена трёхметровыми стенами, расстояние между которыми было идеальным для двух влюблённых, идущих плечом к плечу, но ужасно узким для задумчивой девушки, решившей прогуляться в одиночестве. Длинный путь был сооружён из деревянных панелей, окрашенных в розовый цвет; в каждой было вырезано большое, отвратительное сердце, размером с большой эркер, пропускающее солнечный свет и свежий воздух внутрь. Красные, розовые и золотые сердца, купидоны, розы и написанные курсивом всевозможные стихи, провозглашающие романтические чувства, украшали красные стены. Тропинка была вымощена сосновыми ветками, будто одеялом, и с каждым шагом Энн чувствовала, как сосновые иголки царапают подошву её обуви, выпуская свежий древесный аромат. На вишнёвых деревьях, служащих навесом для Туннеля Любви, цвели странные белые бутоны, напоминающие нежные слёзы; но стоит отдать вишне должное, она создавала прохладный тенёк под своими ветвями. Один из цветков упал на плечо Энн, и она взяла его в ладонь, думая, как прекрасны и ослепительны его лепестки... совсем как Уинифред Роуз. Ей пришлось прикусить губу, чтобы сдержать новый прилив тоскливых чувств. Она не будет плакать. — Энн! Испугавшись, Энн выронила цветок и увидела, что Гилберт приближается к ней, пробираясь сквозь витиеватые вырезы в виде сердца в стенах. Мысленно она хлопнула себя по лбу, когда осознала свою ошибку. Если бы она просто спряталась за шторкой, а не начала бродить, то оставалась бы вне поля зрения; но Энн не относилась к статичным личностям, особенно когда эмоции переполняли её, и поэтому, естественно, она начала ходить, пытаясь привести мысли в порядок, и совсем забыла, что так её будет легко обнаружить. Так или иначе, Гилберт всегда находил её. — Почему ты преследуешь меня? — спросила она сердито, когда Гилберт неуклюже просунул длинную ногу в сердцевидное окошко, наступив на цветок, который Энн выронила, и присоединился к девушке в узком туннеле. — Потому что хочу знать, по какой причине ты убегаешь от меня. — Я не убегаю, — возразила Энн, прижимаясь задней частью ног к стене, и чуть не потеряла равновесие, когда едва не свалилась в сердцевидный вырез позади неё. — Просто быстро хожу. — В таком случае приношу свои извинения, — ответил Гилберт, — Я хотел бы знать, почему ты быстро уходишь от меня. — Я хожу быстро в целом. Это не имеет к тебе никакого отношения. — Это самая наглая ложь, которую я когда-либо слышал. — Гилберт Блайт, как ты смеешь! Я не лжец, — крикнула Энн. — Я знаю, поэтому мне очень хотелось бы узнать, почему ты лжёшь сейчас, — коротко ответил Гилберт. Её серые глаза округлились от обиды, и Энн начала быстро шагать прочь. Гилберт следовал за ней, держась в двух шагах, когда они петляли влево и вправо по туннелю, — медленная, очень странная игра в погоню, в которую, Гилберт чувствовал, они играют годами. — Мне жаль... твоя редька, — сказал он, нарушая напряжённое молчание. — Но «самый необычный» всё ещё награда. Я думаю, мистер Катберт сказал бы, что это забавно. Энн не ответила. Вместо этого она прошла ещё несколько шагов, прежде чем резко остановиться, чтобы взглянуть через плечо на своего друга. Гилберт замер, терпеливо ожидая, когда Энн что-нибудь скажет; стрелка на его карманных часах тревожно отбивала секунды, и парень сжал пальцы в кулаки по бокам, стараясь удержаться от желания подойти к ней ближе. — Уинифред очень милая девушка. Это было явно не тем, что ожидал услышать Гилберт. — Думаю, так и есть, — согласился Гилберт недоумевая. — И её родители очень хорошие люди. — Да, — сказал Гилберт. — На самом деле, я хотел поговорить о Роузах с тобой. Энн слегка дёрнулась в сторону, когда Гилберт подошёл ближе и взял её за руки, озадаченная его энтузиазмом, особенно в отношении родителей его очаровательной коллеги. Она не была уверена, что хотела услышать ответ на свой внутренний вопрос, поэтому попыталась отодвинуться, но Гилберт крепко удерживал её. — Мистер Роуз предложил мне свою помощь с поступлением в Редмонд, — объявил он, и в его карих глазах одновременно засияли радость и ужас. — Уинифред рассказала ему о моей учёбе, моих амбициях стать доктором, поэтому он захотел лично встретиться, чтобы узнать меня поближе. — И поэтому ты пригласил Роузов на ярмарку? — спросила Энн, придя в ещё большее замешательство; но всё-таки нельзя было отрицать, что напряжение в её спине ослабло. Это означало, что её страх не оправдался, и Гилберт не вёл свадебные переговоры с родителями самой красивой девушки, которую Энн когда-либо видела. Но действительность, принёсшая облегчение, породила только больше вопросов. — Уинифред попросила меня об этом. Точнее... в общем, она считает своих родителей немного властными. А она независимая работающая женщина, — на самом деле я думаю, она тебе понравится. Так вот, я предложил помочь занять её родителей на весь день, чтобы дать Уинифред немного отдохнуть, поскольку они всё равно хотели встретиться со мной, и ярмарка казалась лучшей идеей. Но это неважно. Энн, мистер Роуз... он знаком с ректором Редмонда. Он хочет порекомендовать меня ректору напрямую. — Ох... Гилберт, это прекрасно, — вздохнула Энн, и приподнялась на пальцах ног, чтобы обнять его. — Правда, я так рада за тебя. — Спасибо, — сказал Гилберт, с довольной улыбкой наслаждаясь её руками вокруг своей шеи; когда Энн отстранилась, парень взглянул на неё с обожанием в глазах. — Ты... ты в порядке? — Конечно! Почему ты спрашиваешь? Гилберт не ответил. Вместо этого он осторожно протянул руку, чтобы нежно провести большим пальцем по её щеке, рядом с левым глазом, и Энн почувствовала, как влага покрыла её кожу, когда он смахнул с её щеки слезу. Понимая, что тело предаёт её, Энн прикусила губу, прежде чем опустить голову и прижаться щекой к тёплой ладони Гилберта; её губы касались его запястья, когда Энн заговорила. — Я подумала, что ты мог... просто Уинифред такая красивая, интеллигентная и спокойная. Её редька взяла бы каждую голубую ленту здесь. — Мне нравится моя самая необычная редька, спасибо, — ответил Гилберт, мило улыбнувшись. — И рыжая. Очень, очень рыжая. Он медленно наклонился, и Энн не возражала, вздохнув, когда он поцеловал её, оставляя вкус мёда и яблок на её губах. Интересно, на вкус она такая же солёная, как и её слёзы, о которых она даже не подозревала пару минут назад? — Прости, — сказала Энн, отстраняя его за плечи, и опустила голову вниз, не найдя в себе смелости посмотреть Гилберту в глаза. — Энн, ты правда думала, что Винни вскружила мне голову? — спросил он, обеспокоенный, но в то же время не без удовольствия думая о том, что Энн могла ревновать его. — Я подумала, что ты пришёл в себя и понял, что от меня больше проблем, чем пользы, — ответила Энн. — Ты никогда не рассказывал о ней! Каждую субботу ты видишь сногсшибательную девушку и ни разу не говорил мне об этом! — Я рассказывал тебе о секретаре доктора Уорда, — возразил Гилберт. — И забыл упомянуть, что она настоящая леди, — настаивала Энн. — Что ты имеешь в виду? — Я увидела тебя с Уинифред, — продолжила Энн, игнорируя вопрос парня, — и я подумала... она такая прекрасная, и вы оба выглядите так красиво вместе, и это намного логичнее, чем ты и... — Энн остановилась, чтобы сделать несколько глубоких вдохов, не замечая, как улыбка медленно исчезала с лица Гилберта, и парень озадаченно нахмурил брови, внимательно наблюдая за ней своими тёмными глазами. — Может мы... возможно, нам не стоит пытаться... мы не можем... и я не знаю... — Энн? — тихо спросил Гилберт, вежливо перебивая её отчаянную речь. — Ты... ты говоришь, что больше не хочешь... нас? Энн видела, как больно ему было говорить об этом, и возненавидела себя ещё сильнее. — Я имею в виду, что ты не должен хотеть быть со мной, — поправила она, с тяжёлым сердцем произнося слова, ранящие её так же сильно, как порка розгами. Даже сильнее. — Почему? — Просто я... я такая глупая и иррациональная, я просто... как будто сломанная. — Энн! — упрекнул Гилберт, раненный тем, что девушка, которую он любит, так плохо относилась к себе. Это резко контрастировало с уверенной, сияющей Энн, которую он знал; но поскольку личность многослойна, в ней есть и скрытые глубины, мрачные трещины, тёмные уголки. Любить человека означает знать, что он может сомневаться и бояться, быть грустным и унылым; это значит любить его за все тёмные чувства так же сильно, как и за все светлые. А ещё, любить — это позволить любимому человеку проникнуть в твой собственный хаос. Ты должен верить, что он будет с тобой неизменно в горе и радости, как и ты всегда будешь рядом с ним. — Я тоже сломан, — признался Гилберт. — По крайней мере, часть меня — до сих пор, и, вероятно, всегда будет сломана. Мой отец умер. Как и твой. Я думаю каждый, кто неравнодушен к окружающим, сломан в каком-то смысле. Это не значит, что ты не заслуживаешь любви. Это просто часть твоей личности. — Но дело не только в Мэттью! — сказала Энн, имя её отца словно вырвалось из самых глубоких закоулков души, отразившись эхом от ветвей вишнёвого дерева. — Я далека от идеала красоты, и я странная... Я никогда не могла подумать, что кто-то будет смотреть на меня так, как ты... Гилберт, моё прошлое... откуда я, кем я была, что всё это сделало со мной... мои воспоминания... я не знаю, кто я, и я чувствую, словно каждая Энн внутри меня раскололась и разлетелась по ветру. И я не знаю, как собрать меня обратно. — Ты должна позволить помочь тебе, — ответил Гилберт, осторожно взяв её за руки. Энн почувствовала, что он дрожит, и крепче сжала его руки. — Пожалуйста. Ему плевать, что он умоляет. Это была Энн. Его Энн с двумя «н», и она запуталась. Он чувствовал себя таким же беспомощным, как и в тот день, когда они впервые встретились; она отказывалась разговаривать с ним, несмотря на все усилия, добрые намерения и глупые шалости, когда Гилберт, отважно решив пойти на крайние меры, дёрнул её за косичку. Как бы он хотел, чтобы сейчас у Энн в руках была её грифельная доска, потому что, если бы она ударила его по голове, это означало бы, что он как минимум смог достучаться до её дрожащей сущности и зажечь факел в тёмной пещере, где некогда царствовал ослепительный огонь, пока вакуум скорби, вины и печали не поглотил его. Он не знал, сможет ли достучаться сейчас, но как и в первый день, Гилберт продолжал пытаться. — Ты однажды сказала мне, что сломанные вещи по-своему печально красивы, — напомнил Гилберт, поднимая руку, чтобы мягко коснуться щёки Энн тыльной стороной пальцев. Она не вздрогнула от его прикосновения, продолжая пристально наблюдать за ним, и в прозрачно-серых глазах вспыхнула маленькая искра (надежды? любви? веры?). — Что годы триумфа и трагедий сделали их более искренними, более романтичными по сравнению с новыми безделушками, которые будто и не жили. Ты живёшь, Энн, и в твоей жизни было много трагедий; потому что Мэттью, потому что твоя жизнь до Эвонли, и ещё очень много «потому что». Ты знаешь о взлётах и падениях больше, чем любой шестнадцатилетний подросток. И ты красивая. Энн. Твоя душа настолько великолепна, что я не знаю, что бы я мог сделать со своей сломанной и заново склеенной душой, чтобы заслужить твоей дружбы. Поэтому нет, я не отвернусь от тебя — от нас — только потому что ты сломана и не понимаешь, почему я хочу быть с тобой так же, как и ты со мной. Энн, — сказал Гилберт, его спокойный низкий тембр согревал, точно самое тёплое одеяло. Он держал их соединённые руки между ними, и не сразу заметил, как Энн крепко сжала его ладонь. Это заставило Гилберта улыбнуться. — Ты должна знать, что для меня никогда не будет никого, кроме тебя. Она знала. Не было сомнений, что Гилберт говорит правду, Энн чувствовала его искренность своими костями. И она чувствовала, что для неё никогда не будет никого, кроме Гилберта. — Гилберт… — Морковка, — тихо ответил он, улыбаясь своей самой очаровательной улыбкой, когда поднял их соединённые руки и поднёс к своей груди. Она могла чувствовать, как его сердце бьётся напротив тыльной стороны её ладони. Энн наклонилась к парню, уткнувшись лицом в плечо, и их руки оказались взаперти между двумя телами. — Всё наладится, — прошептал Гилберт в её волосы. Энн кивнула в его плечо. Она верила этим словам, она верила в себя. Всё обязательно наладится. Может быть не сейчас, но завтра ей будет лучше, а после завтра ещё лучше, и так будет до тех пор, пока ей не удастся собрать все «ещё» во что-то целое. Это будет новое целое, новая Энн, но главное, что всё наконец вернётся на свои места. А если она снова сломается, будут Гилберт, Марилла, Диана, Джерри, мисс Стейси, Баш, Мэри и малыш Мэттью (да, малыш Мэттью!), которые придут на помощь, ей только нужно позволить им. Отстраняясь от объятий, Энн собиралась несмешно пошутить, что Гилберту придётся усерднее практиковаться накладывать хирургические швы на его практике, если он ожидает, что она позволит ему помочь собрать её сломанную душу; но внезапно пронзительный крик прокатился по всему лугу, и все действия на ярмарочной площади прекратились. Энн и Гилберт отскочили друг от друга, и пару внезапно осыпало белыми цветками вишни, когда птицы резко взлетели с веток, служивших крышей для Туннеля Любви. Они стали быстро пробираться через каждое сердцевидное окошко, коих было около дюжины, прежде чем без всякой задней мысли покинуть розовый лабиринт и, спотыкаясь, держась за руки, броситься туда, откуда исходили крики: к основанию самого большого вишнёвого дерева. — ГОСПОДЬ ВСЕВЫШНИЙ! — Я НЕ МОГУ В ЭТО ПОВЕРИТЬ! — ТЫ РАЗРУШИЛА СВОЮ ЖИЗНЬ! НАШУ ЖИЗНЬ! — О ЧЁМ ТЫ ТОЛЬКО ДУМАЛА? — Я ничего не разрушала! Уж точно не для себя! Это была Диана, кричащая своё опровержение в сторону матери и отца. Мистер и миссис Барри пылали багровым цветом от гнева, миссис Барри сжимала запястье Дианы в тиски, в то время как мистер Барри тыкал своей тростью, словно рапирой, в Джерри Байнарда. Толпа собралась вокруг безумной сцены, все шептались, наблюдая за происходящей драмой. Даже клоуны и жонглёры бросили свою работу, чтобы присоединиться к толпе. — Прошу, мистер Барри... — сказал Джерри, обращаясь к отцу Дианы, но мужчине нечего было предложить ему в ответ. — Не надо мне твоего «прошу», дикарь! — мистер Барри насмешливо улыбнулся, ткнув тростью в Джерри, и парень поднял руки, отступив. Его глаза оставались сосредоточенными на Диане, которая с немым криком отчаяния смотрела ему в глаза. — Диана? — спросила Энн, отпустив руку Гилберта, чтобы подойти к своей подруге, не обратив внимание злобную усмешку миссис Барри, обращённую к ней. — Что такое? Что произошло? — Не делай вид, будто ты не знаешь, Энн, — сказала миссис Барри, чем сильно удивила Энн. — Я уверена, что ты помогла организовать им много свиданий. — Что? — Энн не знала! — встряла Диана. — Никто не знал. — Знал что? — спросила Энн. — Ты клянёшься, Энн? — спросила миссис Барри, хватая Энн за запястье свободной рукой. — Ты клянёшься, что не знала ничего о Диане и... её знакомстве с вашим батраком? — О знакомстве? — повторила Энн. — Но, конечно, я знала. Они часто обмениваются приветствиями, когда Диана приходит в Зелёные Крыши. — Боже, мама, называй вещи своими именами, — вздорила Диана, — о любви. — О любви? — спросила Энн, и когда вся толпа свидетелей громко ахнула, высасывая весь окружающий воздух, девушка почувствовала лёгкое головокружение. — Диана ты... и Джерри? — Я люблю её! — объявил Джерри. — Мистер Барри, миссис Барри, прошу вас! Я очень люблю вашу дочь. — Или её состояние, я полагаю, — перебил мистер Барри. — Вы просто голодранцы, вся твоя семья, и ты, видимо, хочешь выиграть за счёт нас. Но ты не получишь мою дочь. — Папа, я люблю его! — кричала Диана, по её щекам текли слёзы, когда она смотрела на Джерри, беспомощная и напуганная, больше всего на свете желая оказаться рядом со своим возлюбленным. — Ты любишь меня? — спросил Джерри, и его лицо засияло от счастья. Диана отразила его сияющую улыбку и кивнула. — Это безумие! — крикнула миссис Барри. — Диана, мы уходим. — Нет! — протестовала Диана, резко дёрнув свою руку так, что ей удалось вырваться из хватки матери и броситься к Джерри. Парень бесстрашно отбился от трости мистера Барри, и кинулся Диане навстречу. Двое соединились в сокрушительных объятиях под бурную реакцию толпы: визги, вздохи и неодобрительные крики. Они поцеловались с преданным желанием, будто в последний раз. Миссис Барри выпустила запястье Энн, чтобы вырвать свою дочь из объятий Джерри, в то время как мистер Барри оттащил парня назад, сбивая его с ног. — Эй! Мистер Байнард и двое старших братьев Джерри прорвались вперёд через кольцо людей. — Скажи своему сыну, чтобы он держал свои грязные руки подальше от моей дочери! — гневно потребовал мистер Барри. Мистер Байнард начал извлекать кучу слов на французском, и мистер Барри ответил ему тем же; двое джентльменов говорили так быстро, что Энн с трудом успевала за ними, сумев уловить только несколько слов вроде «возмутительно», «дерзость» и «никогда». Она слышала, как Джерри, задыхаясь, убеждает своего отца, что на самом деле любит Диану и что они хотят быть вместе. — Сердцу не прикажешь, — сказал мистер Байнард, взглянув на мистера Барри со смирением на лице. — Тогда скажи своему сыну, чтобы он держал своё сердце при себе. И с этим гнусным требованием, мистер Барри в бешенстве направился прочь; миссис Барри следовала за ним по пятам, крепко вцепившись в запястье дочери, в то время как Минни Мэй семенила мелкими шажками сзади, пытаясь поспеть за семьёй. Толпа зрителей гудела, все участники сцены перешёптывались со своими друзьями и соседями, и с интересом поглядывали на семью Байнардов, которые вскоре последовали примеру Барри и удалились с ярмарки, хотя и с меньшим изяществом и гораздо большим достоинством. — Ты в порядке? — спросил Гилберт, подходя к Энн; парень нежно взял запястье, в которое миссис Барри так крепко вцепилась несколькими минутами ранее. Он провёл пальцами по коже, слегка покрасневшей, и Энн наклонилась к нему. — Я не знаю, — сказала она мрачно. — Я понимаю, — ответил Гилберт. — Диана никогда не говорила мне. Никогда. — Догадываюсь почему. Я даже подумать не мог, что Барри такие... упрямые. Пожалуй, это был самый вежливый способ сказать, что мистер и миссис Барри лишний раз доказали, как много ядовитого классизма и нетерпимости в них на самом деле. Не то чтобы Гилберт не имел об этом представления, поскольку семья Барри отказывала в каждом приглашении на обед Мэри, но ему хотелось верить, что были какие-то другие причины, кроме дискриминации. Кажется, ему предстоит ещё многое узнать о мире. — Она сказала, что любит его, — тихо произнесла Энн, точно в трансе, будто она не могла поверить своим глазам. — И теперь они насильно разлучены. Гилберт, это... это слишком трагично. Моя бедная Диана! Гилберту было всё равно, что половина Гренвильского прихода окружала место недавнего сражения. Он крепко обнял Энн и притянул к себе; ей потребовалось несколько минут, и она старалась не плакать, просто полагаясь на его силу, пока её собственная не вернётся к ней. — Ты должен вернуться к Роузам, — решительно сказала она, наконец отстраняясь от его объятий. — Ты уверена? — Да. Абсолютно. Продолжай производить хорошее впечатление, — настояла она, расправляя его рукава и поправив галстук. — Это отличная тренировка на будущее, когда тебе потребуется завести полезные знакомства и блистать в Редмонде. — А как же ты? — спросил Гилберт, наслаждаясь тем, как Энн суетилась над его одеждой; он не смог удержаться от короткой фантазии, где в одно летнее утро в далёком будущем они с Энн были на кухне в доме его мечты; она была старше, мудрее, и такая же красивая, возможно, беременная, — желает ему доброго утра, пока яйца жарятся на плите, и её пальцы суетливо пытаются завязать кривые ленты фартука вокруг его талии. — Я думаю, я найду Мариллу и мы пойдём домой. — Ох... — растерянно произнёс Гилберт; лишь через несколько часов, когда Энн пойдёт за стаканом воды ночью, она поймёт, что причина, по которой Гилберт казался настолько странно подавленным, заключалась в её отказе от обещанного танца. Осознание этого заставит её почувствовать печаль и, возможно, лёгкую тоску по объятиям возлюбленного. Но сожаление придёт лишь спустя несколько часов. А сейчас была только единственная вещь, которая звучала невероятно привлекательно для Энн — тёплая ванна и уют у домашнего очага, в то время пока она будет прокручивать и пытаться принять в своих мыслях факт, что Диана и Джерри влюблены. — Увидимся, — сказала она, неосознанно сжимая руку Гилберта, прежде чем уйти. Энн не спеша направилась обратно к главной палатке. Она с любопытством подумала, закончился ли конкурс выпечки (не сомневаясь, что сливовые пышки Мариллы взяли главный приз). Остановившись у длинного стола, на котором были выставлены большие овощи, Энн подошла к своей редьке, печально вздохнув; белая лента с нацарапанным в центре «самый необычный» — совсем не та награда, с которой она надеялась уйти. — Хорошая работа, — сказал низкий голос. Оглянувшись, Энн встретилась взглядом с мистером Мейсоном; он встал напротив неё, с обратной стороны стола с овощами. — Спасибо. И поздравляю, — сказала Энн, указав подбородком на капусту в дальнем конце стола, решив, что будь Мэттью здесь, он бы непременно сказал, что нужно уметь проигрывать. Джек Мейсон долго смотрел на Энн, словно не ожидал услышать от неё тёплые поздравления. — Ты, эм... ты ведь девочка Мэттью Катберта? — Да, — ответила Энн, протягивая ему руку. — Приятно познакомиться с вами, мистер Мейсон. — Мэттью рассказывал обо мне, а? — спросил старик, ответив на рукопожатие. — Да, — подтвердила Энн, мягко улыбнувшись, когда вспомнила об отце. — Он рассказывал о вашем... соперничестве. — Ах. Да, конечно, — запнулся мистер Мейсон. — Он никогда не упоминал, что это он всё начал? — Нет! — воскликнула Энн, на этот раз действительно чувствуя себя дискомфортно, когда речь зашла о таком странно нехарактерном для её отца поступке. — Ох, именно, девочка Энн, — сказал Джек Мейсон, немного самодовольно, зацепившись большими пальцами за ремешки подтяжек. — Мы были мальчишками. Поспорили, кто засунет в рот больше черники. И оба долго страдали от больных животов и ходили с чёрными зубами несколько дней. Мэттью выиграл в тот раз. Энн хихикнула, представляя, каким забавным был ребёнок Мэттью из воспоминаний мистера Мейсона. — Хмм... это он выращивал эту редьку? — Он начал. Я закончила, — ответила Энн. — Я не буду лгать, мистер Мейсон, я очень хотела победить вас. Чтобы отдать дань Мэттью, закончив ваше напряжённое соперничество сладкой победой. Не в обиду вам, конечно, но я думаю дочь нельзя обвинять в том, что она отдаёт предпочтение своему отцу. — Полагаю так, — согласился мистер Мейсон, почёсывая щетинистую щеку. — Ты планируешь участвовать в следующем году? — Я хочу поступить в колледж осенью. Если я и буду участвовать, то разве что в конкурсе выпечки. — Понятно, — сказал мистер Мейсон. — Но, знаешь, если тебе когда-нибудь захочется снова... древесная смола хороша для удержания влаги в почве. — Я запомню, — ответила Энн, очарованная, что седой мужчина поделился одним из своих сельскохозяйственных секретов. Она также заметила тоску в его глазах, и подумала, что мистер Мейсон наверняка скучает по их соперничеству с Мэттью. — Ну... надеюсь, свидимся в следующем году — Да. Я думаю, увидимся, — ответила Энн, и засияла от радости, заметив короткую улыбку пожилого мужчины, после которой он развернулся и направился к своей капусте. Чувствуя себя странно, одновременно опустошённой и наполненной событиями дня, Энн решила забрать свою редьку и отправиться искать Мариллу, чтобы они могли пойти домой. И когда она взяла неуклюжий овощ, девушка снова взглянула на белую ленточку, но на этот раз второстепенный приз уже не казался таким плохим. Потому что Гилберт был прав. Мэттью бы наверняка посчитал эту награду забавной.