In Time. Once in New Greenwich

Расстояние. Вот твоя единственная заповедь, которой ты стал придерживаться с тех пор, как решил встать на стражу времени. Поэтому, несмотря на то, что сейчас тебя и Фортиса отделяет всего поверхность стола шириной от силы не более полуметра, ты знаешь, что часовой считает, что находится от тебя за милю. Впрочем, зная нравы Грегори, ты не слишком удивляешься тому, что он продолжает вести себя по-прежнему непринужденно. Ах, простите, не Грегори. Нила. Ты с сомнением качаешь головой. — Из твоего заявления следует только то, что этот парень — отъявленный негодяй лишь потому, что мешает тебе работать. Если бы он хотел совершить преступление, ему не составило бы труда убрать всех свидетелей. — Ты еще скажи, что так он всего лишь украл фактически сутки. Ты снисходительно слабо улыбаешься. — Ты необыкновенно прозорлив. Фортис морщится, явно не оценив иронии. — Ты не понимаешь, если время попадет не в те руки… — Выбери другую жертву, которой ты сможешь читать лекции на эту тему, — ты замираешь, осознавая, что получается резче, чем хотелось бы. Слишком громко, слишком не для твоего имиджа. Поэтому ты на секунду прикрываешь глаза, считаешь до трех и в очередной раз бросаешь немного тоскливый взгляд на опустевший бокал. Но тут же одергиваешь себя: нельзя. Не для этого ты… — Прости, — глухой полушепот. Неважно. Ты озадаченно взъерошиваешь уже порядком отросшие после стрижки волосы. Выдерживаешь паузу. А потом встаешь. Короткий, равнодушный взгляд. — Я постараюсь сделать все, что смогу. — Леон, если понадобится, — Фортис секунду мнется, но затем все же берет себя в руки: — время, я — твой должник! – столь воодушевленно горящие глаза всегда вдохновляли тебя на подвиги. — Верно, — ты спокойно улыбаешься, но затем взгляд становится строже. — И так как это — «взаимовыгодное сотрудничество», ты в течение трех недель не трогаешь Дэйтон. Жесткий, не терпящий возражений тон. Твой собеседник меняется в лице, и ты прекрасно видишь, насколько он недоволен. – Иначе можешь забыть о любом, даже секундном возмещении твоего ущерба. «Прости господи», — как сказала бы ваш экономист. Ты разворачиваешься на каблуках, одергивая рубашку, и берешь с вешалки пальто. Принципиально самостоятельно оплачиваешь счет, у вас не дружеские посиделки. И тебе не нужно ждать его ответа. Ты дергаешь ручку двери и стремительным шагом исчезаешь в предрассветных сумерках. Нил Фортис долго смотрел вслед ушедшему. Колокольчик, абсурдно для этого заведения подвешенный над дверью, все еще немного подрагивал, словно лишний раз напоминая о том, какая беседа только что здесь состоялась. Повернувшись обратно к столу, часовой повелевающим жестом подозвал к себе официантку и попросил счет; бездумно протянул руку, особо не заботясь об условностях, принятых в гетто – всегда следить за тем, как ты тратишь собственное время. А затем, немного помедлив (поправив обмотанный вокруг горла стильный шейный платок, прекрасно гармонировавший с рубашкой), встал и в свою очередь направился к двери. — До встречи, Чарли. — Забегай, Нил. И если Нил Фортис мог позволить себе наблюдать, то Грегори Окланду не оставалось ничего, как ждать своего часа. И в эти моменты мужчине всегда становилось предельно ясно, почему Леон продолжал приходить к нему, а он, нисколько не смущаясь его возражений и брани, когда тот понимал, что с некоторыми спорить бесполезно, тащил его в ближайший бар в целях «продвинутой конспирации». Ведь если у тебя у самого нет прошлого, ты пытаешься найти его в ком-то другом. Только вот Фортис упорно молчал себе о том, что искать – это не всегда – находить. Все гениальное – просто. Прежде, чем ты пришел к Фортису по собственной инициативе снова, прошло пять лет. Нет, — отчитывался скучающим тоном ты, пока тот царапал что-то ручкой, — того парня, который «напал» на одного из его подопечных, ты не видел и не слышал, и вообще: ты теперь инспектор, тебе некогда заниматься такой мелочевкой. Он прощается, как обычно, вежливо, с толикой самодовольства, словно пытаясь увидеть тебя насквозь, и ты, как обычно, уходишь, не оборачиваясь. В общении с Нилом это еще одно из твои правил: никогда не оглядываться назад. Как обычно. У вас вообще предельно обыденные отношения. Несколько секунд пристально вглядываясь в написанное на вырванном из записной книжки Фортиса листе бумаги, ты резко дергаешься и, в пару движений превращая его в конфетти, выбрасываешь в приоткрытое со стороны пассажирского сидения окно. Тебе даже не приходится тянуться, если только чуть-чуть. Профессия хранителя иногда бывает похожа на профессию ювелира. Только те гранят бриллианты, а вы —... Мотор служебной машины рычит так громко, что ты даже не становишься способен расслышать собственную мысль. И, срываясь с места, автомобиль несется по шоссе. Помнишь? Ты не оглядываешься. Грегори Николас Окланд впервые узнал, что можно жить несколько иначе, как имея на своем счету пару-тройку месяцев в день на карманные расходы, когда ему стукнуло тридцать. Выросший в Грейтхэйвене, временной зоне №7, хоть и не являвшейся Нью Гринвичем, но будучи вполне способной без проблем удовлетворять не только насущные потребности своих жителей, это событие стало для Грегори, пожалуй, самым большим потрясением в его жизни. Даже смерть любимого хомячка не принесла смышленому обаятельному выросшему в достатке мальчику столько кошмаров и боли, как когда его родители сказали ему о том, что вынуждены продать дом. — Ты же понимаешь, ты уже взрослый. — Улыбайся, Грегори, не пропадем! — Все будет по-прежнему, парень, не переживай! Голова ежедневно разрывалась от абсолютно абсурдных для маленького Николаса разговоров. Ему не хотелось слушать уговоры о счастливом будущем. Ему хотелось кричать. Кричать на весь гетто в первый день после переезда, что, черт побери, так не должно быть и ничего «по-прежнему» больше не будет! Но когда, попытавшись закатить на семейном корабле бунт, Грегори попытался высказать свое собственное мнение, отец, всю гневную тираду спокойно восседавший в фамильном кресле, вдруг резко поднялся и отвесил сыну пощечину. Грегори и сейчас помнил тот страх, сковавший его своей идеологией, что прошлого больше не вернуть. Отец никогда не поднимал на него руку. И произошедшее только укрепило планы мальчика на собственное будущее. Когда он рассказал тебе это первый раз, ты не поверил. А когда он встал и, замахнувшись, сжав при этом в кулак руку с аккуратно, почти щегольски ухоженными ногтями, ударил тебя в челюсть, верить или нет — у тебя просто не оставалось выбора. Тряхнув головой, Раймонд осознал, что уже минут десять стоит у нужной ему двери, но не решается сделать и шага, а рот по-прежнему повторяет заученный наизусть адрес. Он нехотя отвернул рукав плаща, и тут же выдохнул с облегчением: времени предостаточно. И, судорожно вздохнув, постучал в дверь. На то, что бы она приоткрылась, понадобилось не больше минуты. — Меня зовут инспектор Леон, мне хотелось бы задать Вам несколько вопросов… Секундная пауза разрушается парой ударов сердца и расширившимися от удивления зрачками: — Раймонд?