***
– Краса моя, ты делаешь меня самым счастливым мужчиной королевства! – воссияла улыбка на смугловатом лице Луга. В тусклом свете единственной лампады его лицо так и просилось на чувственные картины с бесчинными празднествами. Вся его поза: и эти лениво закинутые под голову руки, и сонно вздымающаяся в распахнутой рубашке грудь, и закинутые одна на другую крепкие ноги говорили о высшей степени снизошедшего на него блаженства. Луг вздохнул прерывисто и ненасытно, и так трепетно взглянул на меня из-под длинных ресниц, что я ничуть не сомневалась: сердце его покорено и готово вечно и безраздельно благодарить мои умелые уста. – Оставь свои медовые речи для других девиц, Луг, – по обыкновению отрезала я и требовательно уставилась в его сколь прыткие, столь и бесстыжие глаза, уже успевшие оценить откровенность моего выреза. – Изволь удовлетворить меня, как причитается. – Ах, Аин, Аин, – улыбка у Луга стала ещё лукавее. – Если б не моё проклятое слово! Тогда бы я доставил тебе гораздо больше удовольствия, нежели могу сейчас, вот этими презренными монетами. Луг скользнул обжигающим взглядом по нашей вечерней выручке, выстроенной на полу в высокие башенки. – Презирая золото, ты, однако, не спешишь с ним расставаться, – усмехнулась я. Меня вполне устраивало и такое удовольствие, вместо тех скользких предложений, которые я могла получить, нежели бы не взяла с него клятвы не предлагать мне ровным счётом ничего двусмысленного. Луг с неохотцей отвернулся от монет и воззрился на меня благодушно и покровительственно, отчего иная девица сей же час начала бы таять, словно восковая свеча. Я не таяла. В отличие от этих несведущих я знала, что единственная подлинная страсть Луга – деньги. Оттого и осталась в его повозке Преданий: не продавая ничего из того, что я сочла бы унизительным и в относительной безопасности, я училась зарабатывать себе на хлеб и кров у человека, который знал об этом побольше моего. И сегодня я определенно показала себя весьма прилежной его ученицей, о чём явственно свидетельствовало необычайно блаженное состояние моего наставника. Повозка Преданий впервые за полгода наполнилась звоном сотни монет за раз, и я намеревалась немедленно получить свою треть. Луг медлил и только задумчиво скользил взглядом по моему лицу, словно до этого вечера не видал его совсем. Мне не хотелось протягивать ладонь как просительнице самого низкого пошиба, но Луг намеренно тянул время, чем унижал меня не меньше. Всегда находила эту его черту неприятной, хотя он считал её одной из своих лучших и называл «выжидательной наблюдательностью». Но он был хозяином и Лугом, а я... всего лишь нанятой им сказительницей, пусть и с самыми очаровывающими историями на много долин вокруг. – Аин, – Луг рывком сел на постели, и протянул ко мне руки. От него явственно пахло хмелем, но опьянило его, кажется, нечто иное. – Я решил, что повозке Преданий пора колесить дальше. До Хоултайна. – Столица? – тревожным холодком отозвался в тишине мой голос. Огонь в лампадке задёргался, затанцевал безумно, и ломаные тени поскакали по стенкам. – Кому в столице нужны мои истории? – Наши истории, Аин, – мягко улыбнулся Луг и обхватил горячими пальцами мою ладонь – такую бесцветную на фоне темной кожи южанина. – Уж не забыла ли ты о нас с Мив? Ведь мы также часть повозки Преданий. Да, но истории всегда были моими, хотя, собственно, и не принадлежали мне вовсе. Их нашептывали мне стародавние друзья, их поведали приходившие в мои покои люди: отдавали просители и дарили благодарные. А я бережно сохранила их, и сейчас, во время нужды, доставала из сундука своей памяти. Я ткала ожерелья из добытого мною жемчуга. А Луг и Мив... – Она создаёт простейшие иллюзии, а ты лишь собираешь народ у нашей повозки, – сухо объявила я, не скрывая своего раздражения. – Ах, вот оно что, – в тон мне произнес Луг, и отпустил мою руку. – Краса моя возомнила себя не сказительницей, а королевной. Он тяжело опустился на гору цветастых подушек и разметался на постели с самым скорбным видом. – Однажды я сказал, что в моей скромной повозке не место благородным особам. Коль ты решила остаться здесь, так соблюдай мои пожелания. А если не согласна – просто поди прочь. Мне нет никакого дела до твоих капризов, когда у меня есть свои, – Луг подхватил золотую монету, и она, будто живая, пробежала по его пальцам. – В Хоултайне очень много золота. А у меня его мало. Я не проронила и слова: спорить с ним не было смысла, когда речь заходила о монетах. Мив как-то шепнула мне, будто бы у Луга в предках затесался дракон, и у меня оставалось всё меньше сомнений относительно такой истории. Слава о его алчности бежала впереди нашей повозки, и проникала подчас в уши самых нечестивых людей. Луг покупался легко, и продавал себя задорого, и, видит небо, я не желала бы знать кем и для каких целей. – Твои истории нужны мне, Аин, –отстраненно признался он, перекладывая одну из башен в мешочек. – А я – тебе. Так зачем же нам выяснять заново то, что и так ясно как день? – Я приму решение насчёт Хоултайна до восхода солнца, – пообещала я, подхватывая мешочек из его рук. – А ты подумай об общем деле и выплати Мив положенную долю, а не только его половину, как поступаешь обычно. Я выскочила наружу, спеша сменить духоту благовоний на свежесть ночного леса. Луг не отступится от столицы, ясное дело, он знает, где звон монет звучит громче и дольше. Я же попав в Хоултайн, могу его уже не покинуть. Если меня узнают...***
Я сбежала по ступенькам, придерживая подол лёгкого платья. Снаружи было прохладно и шумно, а гуляние было в самом разгаре. Кто-то выпросил гитару у Луга, и теперь её жалобное расстроенное пение пыталось пересилить чужие разговоры и смех. – Аин, – златогривая Мив, смеющаяся и раскрасневшаяся, выпорхнула мне навстречу. – Иди в круг, отдохни. Мив настойчиво потянула меня за расшитый рукав, поманила к костру, жарко полыхающему под ночным небом. Оттуда тянуло жареным мясом и сидром. Я, по обыкновению, резко мотнула головой. Подхватив с земли брошенный плащ и суму, я закуталась плотнее и, не глядя на веселящихся, устремилась прочь. Мив – о, эта добросердечная Мив! – звала меня каждый раз, но так и не поняла одного – мне в круге делать нечего. Песни и пляски, и распростертые в блаженном опьянении тела, и томное трепыхание зарослей – всё это было не по мне. Моё, оно восходило на темном полотне небосвода; оно шелестело кронами тополей на том берегу реки; оно являлось поутру над долиной, в красно-рыжем зареве и тишине. Подлесок закончился быстро, и я спустилась к Эйбе – широкому рукаву реки, прорезающему королевство с запада на восток. Там я сбросила башмаки, и, мягко ступая по холодному песку, спустилась к воде. Луна сияла в речном отражении – величественная, круглобокая и молчаливая. – Здравствуй, – дрожащим голосом обратилась к ней я, не поднимая головы. – Я пришла за советом.