Роланд

      Еще до первого просвета и утреннего ветерка Жан, восстановивший в крепкой дреме свои телесные и духовные силы, разложив перед собой на одеяле тексты и фотографии из папки, которую ему вручил вчера Астольфо, пристально изучал их, пытаясь найти хоть какую-либо информацию о себе. Большинство текстов представляли из себя сложные формулы, наборы чисел и предложения на незнакомом языке, где то тут то там виднелись исправления и поправки с комментариями, не приносящими никакой пользы нашему читателю. Под безмятежный храп своего учителя он перелистывал записи, проговаривая шепотом заинтересовавшие его абзацы.       

Объект подает надежды… Концентрация на соответствующем уровне… Необходимо продолжать формирование… Энергии Святого Грааля достаточно для… Я не могу прекращать даже в нынешнее время… Неужели я действительно так близок?... Другие объекты не увенчались успехом… Утилизировать для повышения эффективности… Паладин вмешивается… Может помешать, надо что-то… Не могу никому доверять… Еще немного…

      Среди неразборчивых схем и фотографий анализов выделялась фотография плохоосвещенного помещения с металлическими стенами, в котором излучали тусклый свет большие сосуды, наполненные жидкостью и облепленные искрящимися проводами и трубами. Также можно было с трудом проглядеть человеческие силуэты, пребывающие внутри сосудов в позе зародыша, за которыми наблюдали неизвестные в белых одеждах. Среди наблюдателей выделялся таинственный господин, облаченный в темно-пурпурный плащ, стоявший посреди комнаты и наблюдавший за силуэтами. На задней стороне фотографии стояла пометка: «П кл. Р-д, процесс стабилен, продолжать». «Что всё это значит?» — произнес чуть громче Жан, отчего дремавший в кресле Астольфо прекратил храпеть и перешел на обеспокоенный полустон, отчего он стал напоминать оставленного в люльке без матери младенца, такого же несчастного и беззащитного. Осознав, как сильно похолодело в помещении, Жан тихо привстал с кровати, взял свою куртку и накрыл ею Астольфо, отчего тот успокоился и приулыбнулся, словно притворяясь спящим.       После этого Жан почувствовал, что хорошенько проголодался и не отказался бы от горячей кружки кофе с круассаном. Не желая будить своего друга, он оделся, помыл лицо и вышел из комнаты с целью найти себе дело, дабы отвлечься от мыслей о еде. Коридор был лишен цепляющих взор картин или прогоняющих тишину шумов. Полы из темного дерева то и дело скрипели и хрустели под ногами Жана, пытавшегося дойти до лестницы как можно тише и не потревожить сны дремавших соседей. Кто-то в комнате напротив мирно храпел, а на улице раздавались пения пробудившихся стаек птиц, круживших вокруг гостиницы. Шелест листьев нарастал с появившемся ветром, гонявшим облака в сторону восходящего солнца. Дойдя до лестницы и медленно спустившись по ней, Жан вышел в приемную, где сейчас никого не было. Входная дверь не отворялась по причине еще действующего комендантского часа. Тогда Жан развернулся и заметил лучик света под дверью для служебных помещений. В тот же момент оттуда раздался звук кипящей воды и скрип, сопровожденный сдержанным кашлем мужчины в возрасте. Жан постоял в нерешительности посреди приемной и хотел было вернуться обратно в свою комнату, как вдруг дверь отворилась, а из комнаты вышел хозяин гостиницы, звенящий ключами. Увидев Жана он оторопел, посмотрел на него оценивающим взглядом и шепотом обратился к нему.        — Доброе утро. — Доброе утро! — Не спим? — Не спим. — Ты бы лучше возвращался в комнату, до восьми тридцати двери закрыты. — Я бы с радостью, правда, но боюсь, что от голода не смогу вернуться ко сну. Мужчина пошевелил усами, почесал затылок в раздумьях и заговорил: — Это не дело. Ладно, не оставлять же мне тебя так. Погоди, сейчас сварганю тебе чего-нибудь.              И с этими словами хозяин гостиницы пригласил голодающего в комнату, а сам повернул в соседний коридор. Внутри было очень уютно и тепло, комната практически была обустроена для проживания: небольшой холодильник с примагниченным к дверце календарем, диванчик с простыней и подушкой, электрический чайник, кинескопный телевизор на кронштейне, круглый столик с парочкой деревянных стульев, на котором было несколько пустых пачек печенья и пепельница. Из телевизора доносился бодрый голос корреспондента в синем костюме с черным галстуком, рассказывавшем о последних местных новостях. На календаре несколько дат были перечеркнуты, в чайнике до сих пор бурлил кипяток, а на другой стороне окна сидела пара воркующих голубей.       Увлеченный разглядыванием быта гостиничного мужичка, Жан увидал на полке над диванчиком помимо старых книг и побрякушек фотографию в рамке. На фотографии была счастливая семья. Молодой хозяин гостиницы с любовью держал на руках семилетнюю девочку, а возле них стояла женщина в красивом багровом платье и улыбалась в камеру. "Это... его семья?" — полушепотом произнес Жан, и в этот момент услыхал приближающиеся шаги. Через пару секунд дверь вновь отворилась, и усатый мужчина с пачкой печенья длиной с руку и с чистой синей кружкой зашел в комнату, поставил кружку и пачку на столик и спросил как бы невзначай:        — Чай любишь с сахаром или без? — Эм, с сахаром. — Сколько ложек? — Э-э-э, три. Нет, две! Мужчина выразительно усмехнулся. — Две так две. Присаживайся, не стой без дела. — Жан присел на один из деревянных стульев и принялся наблюдать за хозяином гостиницы. Осторожно и без лишней спешки он добавил в синюю кружку две ложки сахару и, налив туда кипятку, принялся размешивать жидкость с сахаром, звонко постукивая ложкой по дну. — Тебя как звать-то? — Меня? Мое имя - Жан. — Приятно. А я Жак. — сказал добродушно мужичок и крепко пожал руку Жану. — Твой друг всегда так странно одевается? — Мой друг? Вы имеете в виду Астольфо? — Ну да, тот в доспехах и с плащом, крикливый такой. Твой друг? — Да, он мой друг. Он очень хороший человек, который мне во многом помогает. — Это хорошо, что молодежь нынче поддерживает друг друга. Приятно видеть молодого человека, протягивающего руку помощи другому. Греет сердце старику. — Жак тепло улыбнулся и хлебнул чаю, намочив усы. — По вашим словам можно подумать, что это нечто из вон выходящее. — Конечно. Вчера вот какое-то хулиганье чуть не убило девушку в переулке. Средь бела дня! Это ж какое зверье пошло! Слава богу, что ее спасли, иначе б худо дело было. — Это правда. А подобные происшествия не редки в этом городе? — Чтоб до такого? Не доходило. От силы могу вспомнить пару-тройку карманников, но это еще никуда не шло. — Да, это ужасно. Но, быть может, после того случая они усвоили урок и прекратят нападать на горожан? — Сомневаюсь. Не стоит быть таким наивным, особенно с преступниками. Если только к ним не явится святой Михаэль во сне, они ни за что не прекратят подобным заниматься. Раз разок попытались, значит был повод... Надо быть осторожнее на улицах, даже днем. Мало ли что случится. — Мало ли что... — прошептал про себя Жан и попробовал чаю. Он был горячим и сладким, то что ему и нужно было сейчас. — Жан, а ты откуда будешь? — Я? ...Не отсюда. На самом деле я не помню, так как это было очень давно. — То есть ты давно переехал сюда? — Не совсем. Я путешествую. — О, путешественик и в такие годы! Почетно, но не слишком ли безрассудно? — Быть может, пока что я неплохо справлялся. Вот пока я здесь, мне помогает мой друг Астольфо. — А он тоже путешествует? — Вроде того. Он... не вдавался в подробности, но он интересный человек, ему всегда есть, что рассказать. — Я это заметил. По нему было видно, что он не из скромных. Да еще имя такое. Ас-толь-фо! Прозвище? — Нет, реальное имя! — Ну и ну. Веселые, должно быть, родители были. А твои не беспокоятся, что щас их сын возможно голодает в незнакомом месте на другом краю света? — Мои родители? Они... — ...А, понимаю. Прости старика, не подумал. — О, ничего страшного, правда! Просто все очень непросто. — Представляю. У меня самого горе. — Правда? Что стряслось? — Жак глотнул чаю и тяжело вздохнул, собираясь с мыслями. — ...Моя дочка Изабель, боже помилуй ее душу, тогда только-только вышла замуж за достойного мужчину, Гастона де Фюнес. Он был не самым богатым человеком, но очень добрым и верным мужем и помогал нам в час нужды. Сразу после свадьбы они переехали жить в отдельную квартиру, обставили ее как подобает и прожили в ней всего три месяца. Тогда моя жена, Мари, боже помилуй ее душу, была вынуждена перебраться на время к ним на момент капитального ремонта в моем доме. И, как помню, в четверг... Да, в четверг днем мне приходит известие о гибели Изабель и Гастона де Фюнес, а также Мари де Манис. Официальной причиной назвали утечку газа в соседней квартире, произошел взрыв, пожар быстро распространился на соседние этажи... Глаза Жака заблестели от набежавших слез, он утих и опустил взгляд на пол. Жан, не ожидавший такого расклада, решил уважительно промолчать. За окном пошел дождь. — Прошло шесть лет, а мне все равно так тяжело от одной мысли о них. Боже, за что ты так со мной? Они ничего не сделали дурного. Если ты хотел наказать их, наказал бы меня! Но их-то за что? — Мне очень жаль, месье де Манис. Я даже не могу представить, каково это. Как Вы с этим справляетесь? — С этим не справляются. Это переживают. Смерть приходит внезапно, на это уходит лишь миг, но страдаешь потом целую вечность. Самое ужасное, что для того, чтобы снова встать на ноги, приходится насильно забывать своих близких, иначе ни за что не выкарабкаешься. Пришлось убирать фотографии, смотреть на них было больно. — Но ведь Вам же стало лучше спустя шесть лет? — Не знаю. Не могу сказать наверняка. Лучше, хуже... Ладно, забыли об этом. Нечего мне пудрить голову подрастающему поколению. Ой, а чего ты хлебаешь один чай? На, кушай, голодающее поволжье! — Жак взял пачку печенья, раскрыл упаковку и вручил Жану, тот извлек квадратное печенье и надкусил его. Оно было не очень сладким, но вместе с чаем оказалось очень вкусным.              Так они провели еще полчаса, беседуя и кушая печенье. Утро промчалось незаметно, дождь прекратился, а за окном уже гудели проезжающие мимо машины. Тут Жак встрепенулся, вскочил с места и, выкрикнув "Забыл!", схватил ключи со стола и побежал ко входу в гостиницу отворять двери. К счастью, никто сейчас не хотел выйти или войти, а потому проблем с запозданием не возникло. Вспомнив о своих делах, Жан так же поспешил из комнаты и, поблагодарив на ходу Жака за оказанный прием, пищу и душевный разговор, помчался к себе. Там он увидел, что Астольфо уже нет, а куртка валялась без дела на незастеленной кровати. Посчитав, что его друг ушел по своим срочным делам, Жан накинул на себя куртку, убрался в комнате и, положив документы и фотографии обратно в папку, а папку - на полку комнаты, покинул гостиницу и вышел на улицу с целью прогуляться на свежем воздухе. После дождя хорошо дышалось, и Жан решил совершить короткую пробежку по уже родному городку, раз тренировок никаких не намечалось. Жан в неторопливой манере пробегал мимо вывесок и рекламных табличек, глубоких луж и случайных прохожих, наслаждаясь витринами и запахом дождя. Его безмятежный бег омрачала услышанная от Жака новость о его семье, но Жан старался не задумываться сильно об этом и сосредотачивался на дороге. Знакомое теплое чувство снова заиграло в его теле, холод отступил, как и желание приподнять воротник своей куртки, дабы укрыть шею от прохладного ветра. Наматывая круги вокруг знакомого района, Жан и не заметил, как прошел целый час. Обычно Астольфо бы уже сам объявился, но его до сих пор не было видно. Возможно, он до сих пор занят своим? Но почему он не оповестил Жана перед тем, как уходить? А мог ведь. Может быть, это было срочное дело, и нельзя было задерживаться? И Жан сделал еще пару кругов. И еще. И еще. На восьмой раз ему расхотелось продолжать эту убивающую беготню, и Жан пошел искать Астольфо. Сначала он вернулся на площадь с фонтаном. Но там никого не было, Жан даже проверил статуи, осмотрев их со всех сторон, но прячущегося паладина не заметил. Тогда он решил посетить позавчерашнее кафе, где впервые в своей жизни позавтракал. Там уже было гораздо больше народу, а кассирша заметно оживилась с последнего раза, но Астольфо отсутствовал. Жаном овладело гнетущее чувство одиночества и потерянности. Астольфо никогда не уходил бесследно. Но теперь он пропал, и Жан остался один во всем мире.              Брошенный ученик бегал по всему городу, распрашивая каждого, кто попадался ему на пути. Многие лишь крутили у виска или пожимали плечами, а Жану с каждой минутой становилось хуже и хуже. Небо заволокло густыми дождевыми тучами, улицы опустели, вечерело. Астольфо до сих пор нигде не было. Тут Жана посетила надежда, что Астольфо, быть может, и не покидал гостиницу, а отлучился в туалет или еще куда-нибудь и сейчас дожидается своего друга в его комнате. Понимая, что больше податься некуда, и не желая промокнуть, Жан помчался в сторону гостиницы. Когда он добежал до площади с фонтаном, он услышал страшный грохот, донесшийся неподалеку от площади. Жан побежал к источнику раздавшегося грохота и очутился в переулке. Там, посреди опрокинутых мусорных баков, разбитых велосипедов и потресканных стен стоял неизвестный, полностью облаченный в алые доспехи. Сжимая в руке рукоять красного как рубин меча, он повернулся и бросил взгляд на Жана. Даже не видя лица Жан чувствовал закованное в броне чудовище, которое сейчас прожигало его взглядом, подобно хищнику, нашедшему свою жертву. В тот момент, когда неизвестный повернулся, Жан увидел человека позади незнакомца. Человек лежал на земле, держась руками за грудь и живот, спиной приложившись к стене, на которой остался кровавый след. В этот миг Жана бросило в холодный пот - сраженным воином оказался Астольфо, и на нем не было лица — его напуганные глаза застыли на зловещей персоне в красном, он с силой делал каждый вздох, словно задыхаясь. Осознав всю тяжесть сложившейся ситуации, Жан сделал единственное, что ему было под силу: — Ты! Что ты сделал с Астольфо?! Незнакомец не промолвил и слова и, повернув голову, странно заговорил: — Тут проблема... Да, свидетель... Нет, еще жив... Что?... Хорошо, поняла. После невнятного монолога он (или она) встал лицом к Жану и ледяным тоном произнес: — Стой на месте, это будет быстро. И с этими словами воин в красном набросился на Жана с мечом, готовясь лишить его жизни в один миг. Жан едва успел среагировать и отскочить, как вместо лезвия клинка получил пинком в живот, от чего отлетел в сторону и упал на землю. — Я же. Сказала. Стой. НА МЕСТЕ! ...Тебе же хуже. Алый рыцарь схватил Жана за волосы, поднял над землей и поднес клинок к шее. В холодном металле Жан видел собственное напуганное отражение, готовящееся проститься с жизнью в любой момент.              Внезапно меч отскочил от шеи Жана, а рыцарь был вынужден поставить блок удару... Астольфо? С трудом держащийся на ногах, обильно истекающий кровью, он в предсмертной тряске давил своим мечом на клинок красного рыцаря, его глаза метались в больном беспамятстве, а тело не было способно на еще один такой удар. Рыцарь, потрясенный подобной наглостью поверженного врага, отпустил Жана и, выбив из рук Астольфо меч, схватил его за горло. — НЕТ! Не смей! Не позволю! — набросился на рыцаря Жан в попытке спасти его друга, но безрезультатно. Никакое палено или дорожный камень не могли пробить броню этого воина. Тогда Жан встал лицом к лицу с рыцарем и размашистым ударом ветки врезал рыцарю в забрало шлема. Взбешенный, нежели покалеченный, рыцарь метнул Астольфо в стену, отчего тот скривился от боли и распластался по земле. Затем рыцарь повернулся к Жану и, издав оглушительный рев, атаковал его. Его молниеносные атаки, подкрепленные яростью и мастерством, не шли ни в какое сравнение с щадящими атаками Астольфо, он в миг рассек мертвое полено на мельчайшие куски, а после собрался с силами и одним мощным взмахом рассек плоть на груди и животе Жана, да так сильно, что удар отбросил его в сторону. Астольфо, еще не лишившийся окончательно дара зрения, наблюдая за смертельно раненым Жаном, попытался было что-то выкрикнуть, но лишь в беспомощности опустил нижнюю челюсть, вытянул уцелевшую руку в сторону Жана и заплакал.              Рыцарь тряхнул мечом и повернул голову в знакомой манере, снова обратившись к голосу в голове: — Готово... Да, теперь точно... Что? ...Да, сейчас закончу. Рыцарь зашагал к Астольфо и приготовился к последнему удару. Паладин не смотрел в ужасе на своего убийцу, а лишь молча оплакивал смерть своего ученика, своего друга, своего Жана, который теперь лежал бездыханным на земле. Чувство вины мучило Астольфо сильнее, чем рана от меча. Хуже того, что он погиб. Он погубил вместе с собой своего лучшего друга, которого поклялся защищать, учить и любить так искренне и истинно, как никто на свете не любил. Но вот уже через пару секунд он испустит дух и покинет этот мир, покинет Жана. Навсегда.              Вспышка золотого света озарила переулок, грозящийся стать могилой нашим героям. Свет был настолько ярким, теплым и внезапным, что казалось, будто само солнце родилось в этом переулке. Рыцарь остановил свой удар и посмотрел назад. Не светило испускало этот божественный свет, не фонарь случайно забредшего прохожего. Умирающее тело Жана взмыло над землей и парило в воздухе. С неба на него ниспадал луч света, что окутал его раненое тело и похолодевшие конечности. Энергия струилась по нему, зашивая раны и вынуждая сердце забиться вновь. Вдруг свет стал материализоваться и приобретать форму. Сотканный из солнечных лучей нагрудник скрыл за собой зашитую рану, ноги и руки оказались облачены в священный доспех, сокрытый под плащом цвета неба. Когда ноги Жана наконец коснулись земли, он открыл глаза. В них не было страха, тревоги, ужаса, беспокойства, трепета, скорби, печали. Лишь суровость и сосредоточенность бойца перед предстоящим боем. Астольфо наблюдал за этим превращением своего друга с эмоцией, которую ни за что не смог бы описать. Рыцарь лишь стоял в оцепенении, следя за Жаном и ожидая, что будет дальше. В этот миг Жан ловким движением вытянул правую руку вправо, и в считанную секунду в ней возник из чистого света прекрасный пурпурный клинок, чья рукоять была украшена драгоценными камнями и золотыми узорами. Жан встал в защитную стойку и вызывающе посмотрел на алого рыцаря. — Неужели... Это... Сейбер? Рыцарь взметнул своим мечом и напал на Жана подобно прошлому разу, но исход оказался иным: Жан не сдвинулся с места и лишь плавным движением провел линию своим мечом по воздуху, где сейчас покоилась верхняя часть вражеского клинка. Миг, и ее не стало. Обломок красного меча подобно неограненному рубину с грохотом упал на землю пред ногами рыцаря, тот остановился и, ошеломленный, взглянул сначала на свой распиленный меч, потом на Жана, затем снова на остатки меча. В этот момент рыцарь вновь услышал внутренний голос: — Нет! Тут что-то не то! Возвращаюсь! ... А ты... Еще увидимся... Сейбер. И рыцарь в красном исчез в густой дымке, как и валявшийся на земле обломок его меча.              Жан бросил свой пурпурный меч, который еще до соприкосновения с землей обратился в воздух, и побежал к умирающему Астольфо. Стиснув его в объятиях, Жан зарыдал горькими слезами, не желая прощаться со своим единственным другом. Тогда он почувствовал легкое прикосновение тонких пальцев на своей щеке и раскрыл веки. Астольфо улыбался и завороженно смотрел на него, утирая слезы своего друга. — Это было... невероятно. Я горжусь тобой... Роланд. — услышав это имя, Жан изумленно посмотрел на своего друга и непонимающе покачал головой. — Роланд? О чем ты, Астольфо? — Я узнаю этот меч из всех мечей на свете. Это Дюрандаль. Твой меч, Роланд. Твой по праву. Я должен был раньше догадаться, тогда, быть может, можно было б избежать такого конца. — Астольфо кашлянул кровью, на уголке рта остался кровавый след. — Нет. Астольфо, нет, ты бредишь. Тебе просто очень плохо. Тебе нужна помощь! Пошли, надо выйти из этого переулка и найти кого-нибудь. Врачи приедут и- — Астольфо беззвучно ухмыльнулся и приложил указательный палец к дрожащим губам Жана, успокаивающе заговорив: — Не надо. Уже слишком поздно. Ты знаешь, я не жилец. Но я могу умереть с гордостью осознавая, что спас жизнь своего лучшего друга. Смешно, правда? Если бы я тогда... не решил побродить без дела по коридору, не решил бы зайти в ту комнату... Если бы я... — Астольфо задрожал, его охватил приступ кашля. Жан боялся издать звук. — Роланд... Помни... Мы, паладины, призваны не разжигать... а умиротворять... не нападать, но обороняться... не завоевывать, но защищать... Помни об этом, друг мой. Помни меня.              С этими словами Астольфо в единственный и последний раз в своей жизни ласково провел ладонью по щеке Жана и, сомкнув веки в вечном сне, скончался.