Твой или ничей

Отключен телефон, забытые в сетях Я спрячу тебя навсегда в своих руках Седьмая ночь без сна, четвертый день без слов Её улыбка, больше чем любовь... (с)

Димка нервничал. Нет, даже не так, он чувствовал, что начинает планомерно сходить с ума. По мере того, как время утекало песком сквозь пальцы, желание выбить к черту эти двери и вытрясти душу из доктора становилось все сильнее. Девять часов с того момента, как они привезли ее сюда. И за все это время им не сказали ни слова. На Сокола вообще было страшно смотреть, настолько бледным тот был. В гроб и то краше кладут. Бикбаев давно прекратил попытки вызвать друга на разговор, тот просто не реагировал, явно потерявшись в собственных страхах. И от этого было тоже как-то не по себе. От понимания того, что они оба любят ее настолько сильно, что если случится что-то страшное, просто не смогут жить дальше. И приходилось гнать от себя подобные мысли потому, что обещал себе быть сильным. Ради него, ради нее. Но уверенность потихоньку таяла, и он прятал дрожащие руки в карманы джинс, чтобы скрыть их предательскую дрожь. Ловил сочувствующие взгляды снующих туда-сюда медсестричек. И зверел, медленно, но уверенно от бессилия, от неизвестности и неспособности помочь даже себе самому. Закрыл глаза, выдыхая, уже в который раз пытаясь удержать себя на одном месте. Перестать метаться туда-сюда по этой тошнотворно стерильной белизне коридора, словно тигр, запертый в клетке. И только хвоста не хватает, длинного такого, рыжего и в черную полоску. Рыжая... Как ты там, малыш? Только держись, прошу тебя... Ты нужна нам. Ты нужна мне... Закусил губу, сжимая кулаки, чтобы удержать рвущиеся наружу эмоции. Она на самом деле была так нужна ему, что Дима просто не представлял своей жизни без этой маленькой, такой уверенной в себе женщины. Так, как горела она, не мог гореть никто другой. Она дарила свое тепло окружающим, пусть и далеко не всем доставалось счастье узнавать ее настоящую. И хотелось дать себе зарок никогда больше даже словом, даже взглядом не намекнуть ей на свои истинные чувства, если все будет хорошо. Просто быть рядом, держать ее руку, видеть ее солнечную улыбку и слушать звонкий смех, сходить с ума вместе с ней, когда в рыжую голову приходила очередная бесшабашная мысль – ради этого он был готов на все. Был готов отдать все, что только потребуется, и даже больше. Потому, что уже давно не мыслил своей жизни без Ланы... Любить всегда мучительно больно. Не любить – еще больнее. Но гораздо хуже любить и знать, что та, ради которой бьется сердце, принадлежит телом и душой другому. И при этом прекрасно понимает, что ты чувствуешь к ней. Понимает, но не может обещать ничего, кроме немного печальной улыбки и своей ладошки, с тонкими, музыкальными пальцами, сжимающей твою ладонь. И остается только стискивать зубы, упрямо шагая вперед, и учиться жить с этим чувством, иглой засевшим глубоко в сердце. И вздрагивать каждый раз, когда кровь толчками гонит по венам, отдаваясь вспышками боли. Когда выкручивает наизнанку, настолько сильно, что разбиваешь в кровь костяшки пальцев. А потом, как тогда, кажется – в прошлой жизни, беззвучно плакать, уткнувшись носом в ее колени. И хоть так, но чувствовать ее близость. Эгоистично желать, чтобы этот момент длился как можно дольше – ее пальцы, перебирающие пряди твоих волос, и ее музыкальный голос, рассказывающий о том, как же ты ей дорог... Под закрытыми веками, словно в каком-то сюрреалистическом подобии кинотеатра, на замедленной перемотке мелькали кадры из прошлого. Все, что хоть как-то было связано с ней. Тот, самый первый, момент их знакомства. И ставшие такими привычными, как дыхание, посиделки в интернете. А потом первая встреча в реальной жизни. И ударом под дых понимание того, что она любит другого. Более того, этот другой – твой друг. А потом круговорот жизни, ее улыбки и слезы, которые он был готов сцеловывать с ее щек, лишь бы никогда больше не видеть, как начинают предательски блестеть эти прекрасные глаза. Вспоминал, как плакала она, уткнувшись носом в его грудь, когда увидела Сокола с другой. Вспоминал, как сходил с ума от ощущения ее близости, от призрачной, иллюзорной, словно мираж над песками добела раскаленной пустыни, надежды на то, что вот он – шанс что-то поменять. А потом ножом прямо в сердце, и провернуть пару раз – ее слова о том, что она ждет ребенка. И ярость, красной пеленой перед глазами, когда едва не убил Влада за то, что он посмел расстроить эту удивительную девочку. И закрыв на замок собственную гордость, снова научить их быть вместе потому, что не было сил смотреть на то, как угасает она, как залегают темные круги бессонницы под ее глазами, как крушит все вокруг Сокол, позабыв об осторожности, и словно ища смерти потому, что без нее нет жизни... - Всеволод Соколовский? – Дима распахнул глаза, выпрямляясь на диванчике, на котором сидел до этого, утонув в собственной памяти. И перевел взгляд на друга. – Пройдемте со мной. – Легко было сказать потому, что Сокол так ни на что и не реагировал. Доктору пришлось уводить его, ничего не понимающего, с совершенно чумным взглядом. И Бикбаев остался один, пытаясь осознать для себя, что означала хмурая мина на лице врача – то, что все нормально, и ли то, что хуже быть уже просто не может. Рука автоматически метнулась к нагрудному карману, в котором так и лежала початая пачка сигарет, но даже додумать эту мысль до логического конца он не успел потому, что сердце едва не остановилось... Сначала показалось, что сошел с ума, и начались уже галлюцинации. Потому, что этого просто не могло быть. Ее не могло быть здесь, идущей ему на встречу потому, что она была там, за закрытыми дверями родильного отделения, куда их категорически отказывались пускать. Но вот было же... И только потом до него дошло, что здесь что-то не так. Короткие (!) до плеч, волосы темно-каштанового цвета, завивающиеся колечками. И глаза. У рыжей глаза были зелеными, а у этой девушки, зеркальным отражением его любимой девочки – необычные, васильковые... - Лана?.. – Словно желая убедиться, что это не глюк на нервной почве. Что не плод его больной фантазии, так отчаянно желающей обладать той, что ему не принадлежала. И снова дрожат руки, а сердце колотится где-то в горле потому, что страшно – развеется, исчезнет, словно дым от сигареты, подхваченный ночным прохладны ветром. А «видение» улыбнулось, так же тихо, как умела улыбаться только рыжая. - Нет, я – ее сестра. Меня зовут Виктория. А ты, наверное, Дима... – Она подошла ближе, не спрашивая, скорее утверждая. И в груди будто бы оборвалось. Это была она и все таки не она, не его Лана, не его девочка. Осознание того самого разговора, который он вспоминал не так давно... Так вот, что ты имела в виду, рыжик... Вот почему так загадочно усмехалась, обещая нам ни с чем не сравнимый сюрприз... Вы с ней близняшки, кто бы мог подумать... Преодолевая некое внутреннее сопротивление, он подошел ближе, протягивая ладонь. Такое противоречивое желание – коснуться, и одновременно – отдернуть руку, словно из опасения обжечься. А взгляд блуждал по девушке, цепляясь за отдельные детали. То же самое лицо, те же черты. И только другой цвет волос, и глаза... Совершенно удивительные, необычного василькового цвета. У Ланы тоже были необычные глаза, напоминающие умытую дождями весеннюю листву, с золотыми искорками где-то в самой глубине. Как будто солнечные зайчики в таинственной озерной глади. Они всегда так восхищали его, гипнотизировали и завораживали, заставляя тонуть, захлебываться в этих омутах. - Может, расскажешь, что случилось? – Она первой нарушила затянувшуюся паузу, рискующую перерасти в совершенно неловкое молчание. Димка вздрогнул, вспоминая сегодняшнее утро и все то, что слилось в сплошную череду нервного напряжения. - Преждевременные роды. На три с половиной недели раньше. И нам ничего не говорят... Сокола вот только недавно увели... – Получилось как-то совсем беспомощно, и он просто сел обратно на диван, даже не вздрагивая, когда Вика устроилась рядом. Разговор завязался как-то сам собой, и уже позже, вспоминая обо всем, что еще только случится в этот вечер, Димс с улыбкой подумает, что так легко заставить его говорить могла только рыжая. А потом, потом была боль. Скручивающая тугим узлом внутренности в сплошной комок. Сводящая с ума безумием этой агонии, прожигающей насквозь каждую клеточку тела. Вызывающая безотчетное желание взвыть раненым зверем, сворачиваясь в клубок на полу, и прижимая руки к истекающему кровью сердцу. И закушенные губы Вики, капелька крови в самом уголке потому, что незаметно для самой себя прокусила. Испуг в широко распахнутых глазах. И мертвый, совершенно мертвый взгляда Влада, когда он, пошатываясь и держась рукой за стену, вышел в коридор. И хотелось подскочить, обнять, спрашивая, что случилось. Но не смог сдвинуться с места ни на шаг потому, что внутри что-то оборвалось. - Владиус... – И голос не узнать. Какой-то слишком хриплый, слишком чужой. И как будто приковали к полу, не давая сделать ни шагу. – Что с ней? – И столько ужаса в этом голосе, что казалось – еще немного, и его можно будет потрогать руками, настолько реальным он был. - Она в коме... – И тут, как в дешевых бульварных романах – и рухнул мир, и разверзлись небеса, и начался на земле ад. Потому, что это не укладывалось в голове. Не могло такого случиться с рыжей. Только не с Ланой, только не с ней. - А малыш... - Мальчик... С ним все хорошо... – Но где же та радость, которая должна светиться в каждом взгляде, каждом жесте молодого отца? Создавалось такое впечатление, что Сокол умер там, где бы это самое «там» ни было. И сейчас перед ним стоял не человек, которого он знал уже кучу лет, а нечто, лишь отдаленно напоминающее человеческое создание. Но самым страшным были именно глаза – абсолютно пустые, как будто из них разом выкачали всю жизнь. Наверное, именно так чувствовал бы себя он... Хотя, почему чувствовал бы? Дима и ощущал, как медленно умирает сам. Господи, пожалуйста, пусть с ней все будет хорошо. Я на все готов ради этого, на самом деле на все. Я готов отказаться от нее, от своих попыток заставить ее полюбить меня... Только пусть она живет... Пусть она очнется... Потому, что если ее не станет, я не смогу жить... - Все будет хорошо, все обязано быть хорошо... – Это уже Вика, и ее тонкие пальчики сжимают его ладонь, молчаливым обещание того, что они, все они просто обязаны справиться с этим. Ради Ланы. Ради будущего. Ради самих себя...