Твой или ничей

Она любила дождь. Возможно так, как не любил его никто другой. Эти холодные, затяжные ливни, когда небо куталось в тяжелое покрывало свинцово-серых туч, словно в саван. И невозможно, почти болезненно, яркие вспышки молний разрывали его открытыми ранами, заставляя рыдать раскатами грома. Она любила грозы, когда воздух неуловимо сильно пах озоном, горча на языке привкусом любимых ментоловых сигарет, что таяли в открытое окно почти прозрачным дымом. Любила это первобытное, первозданное буйство стихии, когда казалось, что мир сошел с ума, решив погрязнуть в падающих с неба каплях, утопить себя самое, смыть всю ту грязь, что копилась в зеркалах людских душ из века в век. Очиститься, и предстать обновленным, купаясь в отблесках солнечных лучей на зыбкой поверхности луж. Улыбнуться где-то там, по краю горизонта, разноцветной лентой радуги. Она любила слушать этот ненавязчивый шепот, по карнизам и крышам, рисующий красивую сказку о любви и грусти, о боли и счастье. Прозрачными слезами по холоду оконного стекла. Она любила горячий кофе, и прохладные капли на вытянутой ладони. Любила запах типографской краски на страницах новой книги, и это чувство погружения куда-то в атмосферу совершенно удивительного мира, который мастерски раскрывал автор произведения. И тогда мир переставал существовать, споткнувшись где-то за поворотом, замирая на виражах. И все отходило на второй план, и ничто не имело значения большего, чем та захватывающая история, что укачивала ее на волнах очередной сказки о любви. Она любила читать, когда можно было забыть обо всем на свете. О проблемах в жизни, о той самой любви, что снилась ей теперь ночами, заставляя просыпаться на смятых простынях, в холодном поту. Книги дарили покой, пусть лишь на короткое, равное удару сердца, пока не закончится повесть, мгновение... Вот и сейчас, рыжая читала, уютно свернувшись клубком на кровати, в теплом коконе из пледа. Рядом, на тумбочке, дымилась полупустая кружка с кофе, так привычно, так по-домашнему. А перед глазами мелькали картинки полюбившегося еще со школьной скамьи произведения. Сколько раз она перечитывала «Портрет Дориана Грея»? Ответить на этот вопрос она не смогла бы, даже если бы очень хотела. Просто эта книга была чем-то сродни откровению, личной Библии, Корану, Ведам и так далее в этом же ключе. Говорить можно было бесконечно долго, но сегодня не хотелось. В последнее время было совсем плохо, и становилось только хуже с каждым прошедшим днем. Оставалось только радоваться, что завтра не нужно было на работу, последнего инцидента ей вполне хватило. И Лане было нестерпимо стыдно за то, что она вот так сорвалась на ни в чем не повинном парне просто за то, что он был похож на Него. Это было глупо, это было неправильно, но она ничего не могла с собой поделать. Образ Соколовского преследовал ее по пятам. В отражениях витрин, в чужих глазах спешащих по своим делам прохожих, даже в собственном измученном взгляде она видела его. Это выводило из себя настолько, что девушка стала злой и раздражительной, все валилось из рук, и даже отпуск не помог хоть как-то разрядить обстановку. Еще и Бикбаев в последнее время доводил вопросами о том, что у нее случилось. И ссориться с ним не хотелось, и рассказать она не могла, хотя успела настолько к нему привязаться, что не таила почти ничего, привыкнув делиться наболевшим. Сквозь приоткрытое окно врывался прохладный ночной воздух, приправленный едва уловимо терпким запахом дождя. Капли шумели по карнизу, настраивая на немного лирический лад. И мысли невольно ушли в сторону от текста на потертых от постоянного чтения страницах. Она не знала, что будет делать, если не получится забыть. Не знала, как жить с этим глупым чувством, что так прочно угнездилось в груди, и теперь мешало дышать. Так привыкла считать себя циничной сволочью, насмехающейся над романтичными бреднями, и влюбленными дурочками, меняющими свои статусы в социальных сетях на оды о разбитых сердцах и искалеченных душах. Лишь презрительно фыркала, спрашивая себя, что они могут знать в их возрасте о том, что такое разбитое сердце на самом деле. Что они могут знать о том, каково это, когда душа рассыпается на части от осознания того, что самый близкий, самый родной, тот, кому отдала всю себя, предал, вонзив нож в спину тогда, когда меньше всего ждала? Что они вообще могут знать о жизни в свои неполные шестнадцать? И приходила к выводу, что эти драмы так ничтожны, и гораздо проще ожесточиться, перестать наивно верить в то, что все будет радужно и пушисто. Снять, наконец, розовые очки, и выбросить к черту в ближайшую урну. И тогда станет значительно проще воспринимать окружающую действительность во всей ее отвратительной, серой неприглядности. Убедила себя в том, что никогда больше не попадется на удочку любви, никому больше не позволит втоптать в грязь собственное сердце. Но так жестоко ошиблась, утонув в поразительных голубых глазах вздорного мальчишки. Повелась на веселую, немного бесшабашную улыбку и обещание того, что они никогда больше не вспомнят об этой ночи, когда сгорали в обжигающей страсти. Когда дотла чувства, в пепел душа. И ничто не имело значения большего, чем чувствовать его губы и руки, блуждающие по ее телу, заставляющие медленно сходить с ума. Уйди из моих мыслей, Сокол... Просто оставь меня, дай и дальше так же насмешливо смотреть на мир, и наивно полагать, что я не рождена для любви... Выдохнула, прикрывая глаза, и отбрасывая книгу в сторону. Все равно сосредоточиться на чтении не получалось, и слушая тихую сказку дождя по ту сторону уютного тепла своей квартиры, Лана устало выдохнула. Это выматывало, не физически – морально. И что-то надо было делать, но основная проблема заключалась как раз таки в том, что она не знала, как ей поступить. Где-то в ворохе подушек послышался бархатный, глубокий голос Криса Дотри, заставляя вздрогнуть, и немного недоуменно перевести взгляд на часы. Электронное табло показывало начало двенадцатого ночи, мелодия стояла на рабочем номере, и звонить ей в такое время, да еще и в преддверии выходного, мог осмелиться только Костик. Но рыжая прекрасно знала, что босса нет в городе, он укатил с семьей куда-то в сторону солнечной Италии, и настоятельно просил не беспокоить, свалив все рабочие обязанности по управлению ордой раздолбаев, гордо именующих себя креативной командой, на нее. С неохотой высунув руку из тепла пледа, она нашарила мобильный и воззрилась на русский номер, пытаясь осознать, кто это может быть. Неизвестный оказался весьма настойчивым, и с усмешкой решив, что дело, видимо, просто на миллион, если чуваку вообще жить надоело, Ланка ответила. - Слушаю. – И температура вокруг падает на пару градусов, уходя в минус, настолько холоден был тон. - Включи muz.tv, прямо сейчас... – Ни тебе «привет, как дела? Я тут соскучился», просто просьба, но таким голосом, что она будто бы зачарованная, выполнила требуемое, не сразу осознавая, что это именно Влад. И сердце просто остановилось, на бесконечно долгое, растянувшееся километрами ночного шоссе вечности в сознании, мгновение. А потом сорвалось на рваный ритм, колотясь о хрупкую клетку ребер, словно вот-вот вырвется наружу потому, что там ему тесно, там ему больно и одиноко. Потому, что там был Он. И пел, для нее. Для этого не нужно было обладать IQ как у Эйнштейна, чтобы понять. А глаза обожгло предательскими слезами, замирая солеными каплями на закушенных до крови губах. За что ты так со мной? Что плохого я сделала в этой жизни, чем провинилась? Тебе ведь так легко сделать широкий жест, Соколовский... Но разве ты думал о том, каково будет мне понимать, что это не судьба, и сказок в жизни просто не бывает? Не будет бала, платья, хрустальных туфелек и принца. Карета так предсказуемо превратилась в тыкву,а наряд – в лохмотья. И нет у меня феи-крестной... - Зачем?.. – Наверное, что-то такое было в ее голосе. Как бы ни старалась быть сильной, давить в себе рвущиеся наружу всхлипы, эту боль, кромсающую на куски. Но что-то почувствовал, запинаясь на полуслове. - Лан, ты чего... Тебе не понравилось? – Беспокоится, надо же. А ей хотелось то ли истерично смеяться, то ли реветь в голос, как какая-нибудь особо впечатлительная школьница, которой в любви признался самый красивый мальчик школы. - Зачем ты так со мной, Влад? Я же не игрушка... – И уже нет сил сдерживаться, тихий всхлип, и рыжая нажала кнопку отбоя, отбрасывая телефон куда-то в сторону. Уткнулась носом в подушку, накрываясь с головой одеялом. Как когда-то в детстве, будто бы прячась от монстров, живущих в шкафу или под кроватью. Когда еще свято верила в то, что это непременно их прогонит, и с первыми лучами солнца исчезнет любое напоминание о ночном кошмаре. Отпустила себя, позволяя выплакать то, что два месяца копилось внутри, словно кипящая лава на поверхности вулкана. И теперь выплеснулось наружу, затапливая отчаянием и безнадежностью, осознанием собственной глупой недальновидности, верой в собственную непогрешимость, которая растаяла подобно росе под первыми лучами солнца. И где была та пресловутая гордость, которой она всегда так кичилась, демонстрируя другим, что ее не сломать? А теперь самой себе напоминала безнадежно изломанную куклу, выброшенную за ненадобностью. И рвалась наружу душа судорожныи всхлипами в полумраке одинокой квартиры, а Лана стискивала до боли в пальцах края покрывала, не в силах успокоиться. И думала о том, как же могла так глупо попасться. Ведь всегда с таким гордым видом заявляла, что ее не постигнет эта участь, что полюбит только того, кто на самом деле будет достоин ее. А в итоге... А что в итоге? Попалась на нахальную улыбку и невинные голубые глаза, безнадежно пропала в его взгляде... А за окном все так же что-то пел дождь, словно вторя той грозе, что бушевала в девичьей душе... Сокол не находил себе места. Он так надеялся, что ей понравится, что рыжая поймет все те чувства, которые он вложил в эту песню. А она просто бросила трубку, но он успел услышать боль в ее голосе. И это заставляло сердце тревожно биться в груди, а на душе скреблось нехорошее предчувствие. - Ну что она сказала, Владиус? – Димка, сидевший рядом, крутанулся на стуле, вопросительно глядя на друга. - Она плакала, Дим. Я вообще не понимаю, что происходит. Думал, ей понравится, а тут... – Он беспомощно развел руками, запуская пальцы в и так растрепанные светлые волосы. Мысли прыгали одна с другой, словно стая взбесившихся тушканчиков, ни на чем конкретно не задерживаясь. А потом его будто бы осенило. – Черт, я лечу в Киев. И мне плевать, что это глупо. Даже не думай меня останавливать! – Соколовский вскочил, принявшись метаться по комнате, бросая вещи в вытащенную откуда-то спортивную сумку. - Даже не думал... – Бикбаев с усмешкой наблюдал за другом, прекрасно понимая все то, что чувствовал младший товарищ. Его самого переполняли эмоции, и не сказать, чтобы они были положительными. Рыжая отказывалась выходить на связь, мотивируя это сильной загруженностью на работе, а ему отчаянно не хватало той легкости в общении, которую могла дать только она. Не хватало немного саркастичных комментариев и ее заразительного смеха. Не хватало солнечной улыбки и бесиков в зеленых глазах, которые можно было рассмотреть даже через преграду компьютерного монитора. Она так быстро стала необходима ему, будто воздух, что он банально подсел. «Ты – мой личный сорт героина» - кажется так говорил герой одного известного фильма? Сейчас эта фраза была уместна, как никогда сильно. А главное – подходила к общему абсурду ситуации... Набрав знакомый номер на телефоне, и продолжая краем глаза наблюдать за нарезающим круги по комнате Соколом, Дима сделал заказ на ближайший рейс, прекрасно понимая, что по уши успевшему втюриться другу сейчас не помогут никакие доводы. И гораздо проще будет просто сделать так, как он хочет. – И вообще, я тебе билет заказал на самолет. Вылет через час, давай подброшу. Чего только не сделаешь ради любви и друга... – Театрально развел руками, и тут же едва не навернулся со стула, когда Влад кинулся его обнимать, явно припомнив дни «фабричной молодости». - Я тебя обожаю, ты в курсе? Подбросишь? - Да куда тебя денешь-то? Конечно подброшу... – Это было сиюминутным, импульсивным желанием. И тогда Соколовский совершенно не думал о том, что бросает все, и просто срывается в чужую страну, в другой город, не зная даже адреса той, к которой собирался лететь. Ему просто важно было увидеть ее, услышать голос и понять, что она имела в виду этим своим «зачем ты так со мной». И да, в этом был весь он – вот так вот сгоряча, совершенно не задумываясь о последствиях... Ей не хотелось совершенно ничего. Только умереть, чтобы не было так отчаянно больно, чтобы не преследовал его образ, не давая вздохнуть свободно. Отражение в зеркале совершенно не радовало, пугая красными, как у вампира с перепоя, глазами. Волосы растрепались и теперь оставалось только обреченно застонать, представляя, КАК это все расчесывать. Но даже не это было главным. В душе бушевало такое торнадо, что куда там каким-то ураганам Катрина, и прочим излишествам природы. И все так же льющий за окном дождь отнюдь не добавлял позитива. Люстра казалась весьма заманчивым вариантов развития событий. Ага, веревку мне и мыло – помоюсь и в горы... Или как Ньютон – убей себя яблоком? Такая масса вариантов, просто не знаю, что выбрать... Внутренний голос был послан далеко, надолго, но легче от этого не стало. И сомнамбулой передвигаясь по квартире, едва не хлопнулась в обморок, когда раздался звонок в дверь. Да, и оттуда таким замогильным голосом – ты умрешь через семь дней... А потом эта дура патлатая из телевизора вылезет, и загадит весь пол своей болотной тиной... Оно тебе надо?.. Этот чертов советчик вошел во вкус, и оказался недалек от истины. Вот только за дверью оказалась не печально известная Самара... Рыжей показалось, что сердце сейчас банальным образом остановится, просто не выдержав. И почувствовав, как ноги отказывают держать, вцепилась пальцами в дверной косяк. Потому, что этого просто не могло быть. Его не могло быть здесь, на ее пороге, мокрого насквозь потому, что дождь лил как из ведра, так и не прекратившись с ночи. Но он был, стоял, улыбаясь так же нахально, как она помнила с той единственной ночи, словно и не было этих двух месяцев мучительной неизвестности и напрасных надежд, которыми она искренне пыталась себя не баловать потому, что была слишком рационалисткой. - Сокол? – И голос хриплый, с надрывом, словно разучилась разговаривать. - Выходи за меня замуж... – И земля уходит из-под ног, а мир закручивается бесконечностью, падая на колени где-то за поворотом. Ведь так не бывает. Ну скажите мне, что так на самом деле не бывает. Что все это мне просто снится. Что еще мгновение, и я проснусь, осознавая, что снова одна в своей постели... - А если я скажу нет? – Проснулся сарказм, защитной реакцией на пребывающий в шоке организм. - Тогда я свяжу тебя, перекину через плечо, и отнесу в ЗАГС так! – И все та же нахальная улыбка, за которую нестерпимо захотелось двинуть по этой смазливой морде лица. Просто чтобы он перестал улыбаться, перестал дарить ей эту надежду и вести себя так, словно сейчас серьезен как никогда. - И желтая пресса будет любить тебя вечно... Влад, ты что, пьян? – Рыжая рефлекторно сделала шаг вперед, уже зная, что ноги ее просто не удержат, но ей не дали упасть. Сильные руки прижали к мокрой груди, заставляя захлебнуться вдохом. И на глаза снова навернулись слезы. - Нет, Лан, я стекл как трезвышко... В смысле, трезв как стеклышко. И я абсолютно серьезен. – Он приподнял ее подбородок, заглядывая в глаза. Коснулся подушечкой большого пальца щеки, стирая все таки успевшую предательски скатиться слезинку. – Ты выйдешь за меня? - Мы об этом еще пожалеем. Я тебе уже говорила, помнишь? – Попыталась воззвать к рассудку, который собирал чемоданы с явным намерением свалить в бессрочный отпуск, но потерпела оглушительное поражение в войне себя с собой. Слишком открытым был его взгляд, слишком искренним. И так невозможно, так сложно было не поддаваться его очарованию. Она не знала, что будет дальше, просто не хотела об этом думать. Все, что имело хоть какое-то значение – это здесь и сейчас. А остальное могло гореть синим пламенем. Хотелось ринуться, словно в омут с головой, и плевать, что ее ответ мог оказаться самой большой ошибкой в жизни. - Помню, но это не отменяет того, что я не сдвинусь с этого места, пока ты не скажешь мне «да». – Его губы, коснувшиеся ее в легком поцелуе, были совсем холодными. Но обожгли не хуже открытого пламени. - Я согласна, Сокол. Но ты сам не знаешь, на что подписываешься... В гостиной повисла тишина, казавшаяся оглушительной. Затем кто-то из ребят сдавленно выдохнул, отказываясь верить в услышанное, скорее всего Клейман. Соколовский усмехнулся, прикрывая глаза. - Да, это напоминало сумасшествие. Но на тот момент меня волновало лишь одно – ее согласие. И не важно, что это было так стремительно, и мы ничего не знали друг о друге. Я любил ее. И продолжаю любить... - С ума сойти можно. Никак не могу представить эту картину – ты, весь такой мокрый, и делаешь предложение. На колени хоть не вставал? – Боря хмыкнул, вытягивая ноги перед собой. Говорили полушепотом, не желая будить мирно спящую девушку. - Вставал. Он сам рассказывал. – На Бикбаева воззрились три пары совершенно офигевших глаз, на что он только пожал плечами, словно говоря « а я что, я ничего, и вообще просто мимо проходил». – Когда уговаривал ее бросить все, и лететь с ним в Москву. - Ну вы, блин, даете... – Потрясенно выдохнул впечатлительный Димка Клейман, заставляя остальных улыбнуться. Это здорово напоминало какой-нибудь остросюжетный роман. Но было так захватывающе интересно, что они слушали, открыв рты, и пытаясь осознать ту жизнь, которую раскрывали перед ними. Жизнь девушки, изменившей их судьбы одной только своей улыбкой... И невольно приходилось верить в то, что чудеса случаются не только в новогоднюю ночь, хотя вот именно в эту конкретную они все стали свидетелями такого вот маленького чуда...