Still falling for you

В комнату пробивается свист, по звучанию напоминающий нечисто взятый соль-бемоль. Рихтер едва находит взглядом окно, отделяющее его от внешнего мира, через которое со скрипом прорываются пучки холодного воздуха. По ту сторону стекла по-прежнему хлещет дождь, отчаянно пытающийся пробить каплями асфальт. Очевидно, против гравия струи прохладной воды бессильны, но ливень не оставляет своих попыток. Андрей пытается закрыть уши, прижимая грубую сухую кожу ладоней к вискам. - Заткнись, - будто это может что-то исправить, вырывается из уст диагноста. Через секунду тёмно-зелёная подушка летит по направлению к окну, но, задев грязно-серый тюль шторы, бесцеремонно падает на пол. - Если проблему невозможно решить, лучше идти навстречу к ней, - Рихтер пытается встать с дивана, но, ощутив волну режущей боли, с отвратительным жаром прокатывающейся по телу, вновь откидывается на спинку дивана. *** Обыденные многоэтажки, кажущиеся контрастно яркими, по крайней мере, на фоне горького дождя, тошнотворно мерцают огоньками. Струящиеся перлы, подобно осколкам, царапают щетину, в последствии скатываясь на чёрную косуху Андрея, в последний раз отливаясь аметистовым мерцанием. - Идиот, - мимо Рихтера, измеряющего шагами мокрый асфальт, эхом проносится низкий женский голос, окрашенный непривычной усмешкой, - Ты же знаешь, что тебя вовсе не волнует серенький дождик. Андрей незаметно ускоряет шаг, всё быстрее переставляя изрядно намокшую трость. - Мне очень жаль, но так уж вышло, что болезни гораздо умнее людей, - сделав акцент на слове «гораздо» она продолжает, понизив тон, - Ты проиграл мне игру, которую сам и затеял, - словно разгадав намерения Андрея убежать, продолжил чужой женский голос. - Если тебя устроит ответ, что дождь не серый, а прозрачный, ты наконец от меня отвяжешься? - Рихтер развернулся на сто восемьдесят градусов, в надежде увидеть обладательницу гулкого, порядком надоевшего, меццо-сопрано. Казалось, будто она совсем рядом, и ничего не стоит схватить её и вмять в одну из этих мутных, бурых луж, нисколько не жалея о содеянном. Возобновив хромающий шаг, Андрей чуть медленнее поплёлся к небольшой деревянной скамеечке, что стояла чуть поодаль. Присев, мужчина гулко выдохнул и закинул голову назад, засматриваясь на серые облака, монотонно бежавшие по серому габардину небес. - Ты сдался? - ветром проносится мимо Рихтера, - Опять перестал меня избегать? - в голосе вновь чувствуется едва заметное разочарование. - Ты - это я, я - это ты, - каждую фразу Андрей выделяет, стуча тростью, - А я не могу убежать и от собственной тени. Значит, и ты не можешь, - закидывает руку на спинку скамейки, словно обнимая невидимую никому более собеседницу. - А мне и не требуется, - с каждой следующей фразой диалог теряет и малейшую надежду обрести смысл. Андрей окончательно лёг на скамейку, закинув ноги на подлокотник. В руках вновь оказалась трость, а через пару секунд мужчина одну за другой спокойно выводил в воздухе неизвестные геометрии фигуры. Диагност насквозь промок, но что-то убеждало беспрекословно слушать собственные галлюцинации. В который раз Андрей ловил себя на мысли, что ему импонирует стук дождевых капель, тихие раскаты грома, которые издалека кажутся безобидным шорохом. Каждый раз, когда скверный ливень сокращал темп, а шёпот потоков воды был едва различим среди тривиального городского шума, диагност невольно вздыхал, осознавая, что выстраданный пик эйфории растворяется в отвратительной обыденности. Отвратительной вовсе не по причине чудовищности её проявления, а по причине отсутствия вдохновения, которое сюда никогда и не ступало, как если бы художника лишили всех красок до единой, оставив лишь матовый серый. Эстетику, невидимую человеческому глазу, потерявшему способность различать прекрасное, Рихтер умудрялся найти и в белокаменном фонтане в центре парка, и в суховатой серости асфальта, пыли, от которой слезятся глаза. Сюда прекрасно вписывался шорох озябшей листвы, которую ветер кокетливо срывал с верхушек деревьев, но, не желая или не имея возможности с присущей ему лёгкостью нести её дальше, медленно отпускал листья, а они ещё долго не могли опуститься, метаясь из стороны в сторону. Мысли путались, теряя привычную свежесть, а мозг тяжелел, отдавая пульсирующей прохладой в виски.