И никого больше не будет
Написано на песню The National — Nobody Else Will Be There
Кто-то нездешний мог бы предположить, что с помощью магии, тысячелетиями существовавшей в мире волшебников, не так сложно обеспечить банальное освещение, но в служебном коридоре не потрудились зажечь даже несколько свечей. Было темно хоть глаз выколи, и после того, как мои лодыжки в четвертый раз обрушились на деревянные ящики, я вспомнила, что палочка осталась в сумке в главном зале, где все еще продолжался банкет. Я выругалась под нос и наклонилась, чтобы потереть ушибленные ноги. Мне нужно разворачиваться и идти назад. Сущий абсурд — красться, как школьница, по темному коридору в поисках того, кого наверняка там и не было. Я выпрямила спину и вздохнула. И собиралась уже вернуться, как вдруг в темноте на короткое мгновение вспыхнул красный огонек. Я сглотнула и выдохнула: — Малфой. Кончик его сигареты зажегся снова, дольше и довольно ярко, чтобы осветить глаза. — Грейнджер. Выдох, с которым он произнес мою фамилию, закручивался и растворялся в воздухе, словно дым. Было слышно, что он придерживал сигарету уголками губ. Из-за этого его манерное растягивание слов ощущалось более явно. Ласкающе. Он всегда любил играть словами с помощью своего ядовитого языка, экспериментировать со скрытыми смыслами, возникающими благодаря подчеркиванию определенных слов. Зачем говорить прямо, если он мог облечь тот же смысл в дюжину разных форм, не расписываясь в его наличии? Как и все мы, в послевоенное время Малфой больше не принадлежал себе. Его поводок был самым коротким, но и самым роскошным из тех, что Министерство постоянно держало под каблуком. Ограничения побудили его превратить невысказанное в вид искусства. Я завидовала этому навыку в той же степени, в которой он меня раздражал. Временами мне хотелось научиться держать язык за зубами и не говорить прямо. Я никогда не строила из себя дурочку. "Сама искренность". — Думала, ты бросил курить, — наконец сказала я. Сигарета снова засветилась. Я осторожно пробиралась к свету. — В наши дни я курю исключительно в компании. — Он вытащил сигарету изо рта, и его слова снова обрели четкость. Я протянула руку, стараясь ни на что не наткнуться и не споткнуться об него, продолжая двигаться навстречу голосу. Чужая рука скользнула под мою, как будто Малфой провожал меня на танцпол. Его пальцы потянули меня вперед и вниз на шаткую служебную лестницу, на которой он сидел. Ступеньки были узковаты и едва могли вместить ширину наших бедер. Когда я устроилась рядом с ним, сигарета снова зажглась: ровно настолько, чтобы осветить его профиль. Я смотрела, пока не нахлынула тьма, а затем отвела взгляд. — Каким образом это можно назвать курением в компании? Повисло молчание. Я слышала его дыхание. — Здесь ты. Он слегка сдвинулся, так, что мое бедро перестало впиваться в него. — По ту сторону стены находится около пятисот человек, — сказал он через мгновение. Я фыркнула и повернулась к нему в темноте. — "По ту сторону" — ключевое понятие. Курение в пыльном служебном коридоре не считается за посещение светского мероприятия. — Да, — легко отозвался он, — но только если ты полагаешься на предпосылку грейнджерского отсутствия. Что неправда. Твое вмешательство предопределено, поэтому мое появление на светском мероприятии в конечном итоге неизбежно. Я курю заблаговременно. Я скрестила руки и вздохнула. — Станет легче... со временем. Он усмехнулся. И после нескольких секунд молчания снова сказал: — Ты все время так говоришь. — Это то, что все мне говорят. Я потянулась, пытаясь найти его в темноте. Мои пальцы коснулись его мантии и скользнули по рукам, пока не нашли левую. Я колебалась мгновение, потом вытащила сигарету из его пальцев и поднесла к своим губам. Я затянулась — долго, медленно — и мое горло нервно перехватило, а по рукам прошла дрожь. Я прикрыла глаза и тяжело выдохнула. Затем потянулась и снова нашла его руку, лежащую на колене. Медленно опустила ладонь сверху. Мои пальцы легонько скользнули по его костяшкам, пока я смотрела в темноту. Сидеть рядом с ним казалось таким правильным. Это стало привычкой, может быть, даже переросло в традицию. Я не могла толком провести черту между этими понятиями в нашем случае. Все возникло само — стихийно — с годами. Именно я впервые принесла сигареты. На протяжении многих лет странная невысказанная пауза между нами становилась в какой-то степени смыслом каждого мероприятия. Ночная тишина и его ладонь под моей ладонью до тех пор, пока мои руки не перестанут дрожать и я смогу вернуться в комнату с ослепительно яркими огнями и постоянными вспышками камеры. Перед тем, как уйти, я всегда напоминала: — Тебе нужно показаться хотя бы на несколько минут. Если ты этого не сделаешь, они заметят. Он никогда не отвечал, но появлялся на достаточное для журналистов время. Это все, что происходило до следующего мероприятия. Каким-то образом, не обменявшись ни словом, мы всегда находили друг друга в темноте. Он едва ли мог покидать свое поместье. Гостям же требовалось одобрение Министерства, и все заявки и посещения были доступны общественности, как и его корреспонденция и разговоры через каминную сеть. Они называли это прозрачностью государственного управления. Не знаю, как ему удалось раздобыть сигареты. Я поднесла руку к губам и сделала еще одну длинную затяжку. Несмотря на бесконечную череду министерских мероприятий, они не перестали казаться мне вымученными. Вечера памяти словно расковыривали ноющую рану и протыкали ее иголками. С каждым годом я злилась все больше и больше, пока мне не приходило в голову, что однажды я просто взорвусь под безжалостным светом софитов. Пара минут перекура с Малфоем стали единственным, что помогало мне удерживаться на грани. Дрожь в руках слегка уменьшилась, когда я поднесла сигарету к губам. В мелькнувшем пламени я увидела его лицо. Он внимательно наблюдал за мной. — Настолько плохо? Я покачала головой, отводя глаза. — Да нет... нормально. — В курсе ли ты... — тон его голоса убаюкивал. Он наклонился ближе, пока я не почувствовала, как его грудь коснулась моего плеча. Его дыхание пошевелило мои волосы, и я расслышала ухмылку в его голосе: — есть специальные зелья... Я ткнула его локтем, закатив глаза. — Я не смогу употреблять алкоголь, если приму успокаивающее зелье. А это все равно что расписаться в моей "травмированности". — В горле неожиданно возник ком, и моя рука на мгновение схватила его ладонь. — Там все за всеми наблюдают. Мои ладони снова дрожали. Я постаралась расслабить горло. — Кроме того, я пообещала кое-кому пропустить с ним стаканчик, если он появится. Я сделала легкую затяжку. Малфой придвинулся ближе. Его длинные пальцы скользнули вверх, схватив меня за подбородок, и его лицо приблизилось. Я напряглась, пока не разглядела незажженную сигарету, свисающую из его рта. Он коснулся ее кончиком моей и остановился. Я медленно вдохнула и увидела, как подсветились тонкие черты его лица. Наши головы были всего в паре сантиметров друг от друга. Его глаза чернели и одновременно поблескивали в тусклом свете. Красноватые искры запутались в его светлых волосах. Его рука соскользнула, и он откинулся назад, легко затянувшись. — Ты мог бы использовать палочку, — сказала я, когда мое сердцебиение восстановилось. — Я всегда хотел попробовать этот трюк. Среди моих знакомых куришь только ты. — Не курю. — Я положила бычок на ступеньку и придавила его каблуком. — Как правило, нет. Его сигарета засветилась, когда он поджег с ее помощью другую и молча сунул мне. Моя правая рука нашла его в темноте. Я легонько провела пальцами по его суставам, постукивая по ним, как если бы те были инструментом, и это движение еще сильнее стянуло тьму и тишину вокруг нас. Еще через минуту моя ладонь наконец замерла на его руке. Он пошевелился, и я услышал звук плещущейся жидкости. — Насчет стаканчика, который ты обещала. Я принес огневиски, но когда убирал коробки с этой лестницы, обнаружил кое-что другое, — тон его голоса был заговорщицким. — Думаю, магловское производство. На вкус как заспиртованные сосновые шишки. Я никогда не могла до конца понять, говорил ли он всерьез или просто пытался меня рассмешить. Я усмехнулась: — Джин? Он сделан из ягод можжевельника. Он секунду размышлял. — Ага. Это все объясняет. Я тихонько рассмеялась. Поднесла сигарету к губам, та загорелась ярче, и я впервые ясно его разглядела. Впервые. Мы всегда оставались в темноте. Мы курили и пили, а потом я уходила, не зажигая палочку. Я не понимала, почему он внезапно все изменил. Я пялилась на него, словно перепуганная лань. Сигарета свисала с его губ, а волосы были взлохмачены. Он был одет с иголочки в той непринужденной, легкой манере человека, который носил одежду, а не являлся ее футляром. Эту небрежную разницу мне самой никогда не удавалось ухватить. В нем не было ровным счетом ничего, что указывало бы на причину его одинокого затворничества в темноте. Я всегда думала, что он либо нервничал, либо был в ярости, как я, но, глядя на него, не могла разглядеть ничего из этого. Его глаза поблескивали, когда он вложил палочку в мои безвольные пальцы и вытащил откуда-то из недр мантии набор стаканов. Он приподнял бутылку с джином. — Смотри, тут даже имеется котелок*. [*Речь, скорее всего, идет о джине "Broker's", чья крышка выполнена в виде шляпы — прим. переводчика] Он ловко плеснул жидкости в стакан на два пальца и протянул мне. Я затушила сигарету и взяла стакан, ожидая, пока он наполнит свой. Он ухмыльнулся и отсалютовал мне: — За всех вас, героев войны, слава вашему мужеству. Малфой вытащил сигарету из уголка рта и отхлебнул джин, смотря мне прямо в глаза. Я пришла сюда не за этим. Комфортная темнота была местом, где можно ослабить броню и просто дышать, не беспокоясь, что кто-то будет ловить признаки моей уязвимости и застарелых шрамов. Теперь появился свет — как луч солнца, пронзивший обнаженный нерв, — и иллюзия растаяла. Я сидела в вонючем служебном коридоре, курила, чтобы избежать панической атаки, рядом с человеком, с которым не разговаривала публично в течение десяти лет. Через несколько минут я снова вернусь на праздничное мероприятие. Все должны видеть, как я поглощаю значительное количество вина и десертов, чтобы ни у кого не возникло и мысли о возможном расстройстве пищевого поведения. Я должна сидеть, чинно сложив ручки на коленки, и смеяться в правильных местах, удерживаясь от ковыряния ногтей. Потом я вернусь домой и узнаю из утренней газеты, считают ли меня уравновешенной и справившейся с войной или нет. Я поднесла стакан к губам и глотнула. Малфой внимательно смотрел на меня. — Предпочитаешь огневиски? Я взглянула на свои колени. — Сочетание алкоголя с табаком увеличивает риск рака горла. — Действительно. Я сделала еще один маленький глоток джина. "Заспиртованные сосновые шишки". Уголок моего рта дернулся. Абсурдность ситуации зашкаливала. Надо было выбрать огневиски. Мне бы пригодилось мужество, даже алкогольное. Вся эта затея изначально была ошибкой. Я четко осознавала это сейчас, освещаемая Люмосом. Я поставила стакан на ступеньку у ног и поднялась, возвращая ему палочку. — Я должна вернуться, пока меня не потеряли. Он не сказал ни слова. Его глаза безразлично отсвечивали серебром. Я сделала широкий — пока легкие не заболели — вдох, глядя на него снизу вверх. — Тебе нужно показаться хотя бы на несколько минут. Если ты этого не сделаешь, они заметят. Он медленно кивнул. Внешне он казался таким собранным. Где-то внутри появилось желание взлохматить его волосы и зажечь сигарету напротив его губ. — До встречи, Малфой. Я смотрела на него мгновением дольше, а затем развернулась и пошла обратно. Свет его палочки погас, прежде чем я сделала несколько шагов прочь. Я нашарила стену и повела по ней рукой, пытаясь восстановить в голове расположение всех ящиков, с которыми столкнулась по пути сюда. Шум празднества становился громче по мере того, как я подходила к двери, которую оставила приоткрытой. Болтовня. Счастливые люди. Горюющие люди. В тот момент они все без разбору были пьяны, за исключением репортеров, которые не теряли бдительности в надежде ухватить все мыслимые и немыслимые сплетни. Мои пальцы коснулись ручки двери, и я замерла в нерешительности, пытаясь приготовиться к тому, что ожидало меня по ту сторону. С каждым годом моей так называемой взрослой жизни я испытывала все возрастающую ярость — за себя и остальных студентов. Мы были детьми. С каждым годом я все сильнее поражалась тому, насколько юны в те годы были мы все. Кто и в какой момент расценил это как норму — наше участие в войне? То, что семьи отправили детей в Хогвартс, даже когда там царствовали Кэрроу. То, что все молча поджали хвосты, когда в силу вступил закон о принудительной регистрации маглорожденных. Чем взрослее я становилась, тем сильнее тяготило меня то, как легко и естественно тогда война упала на наши плечи. Поколение бумажных солдатиков. Поколение, впечатанное в роли, выданные нам Распределяющей шляпой, и теперь вечно изучаемое на предмет последствий жестокой судьбы. Большая часть волшебного мира и пальцем не шевельнула, чтобы облегчить войну, но теперь они все стремились диагностировать у нас психологические травмы, не поднимаясь из уютных кресел. Мои руки снова угрожающе вздрогнули, и я на мгновение сжала их в кулаки, прежде чем распахнуть дверь. Она не поддалась, придавленная чем-то. Я подняла голову и увидела тусклый контур прижатой к ней ладони. Позади меня оказался Малфой. Едва я успела повернуться, как он вдавил меня в дверь. Его рука скользнула от нее по моему плечу, и он обхватил мой подбородок. Когда его лицо приблизилось, между нами не было сигарет. — Гермиона... Я отказывалась понимать, что он подразумевал, произнося мое имя таким тоном. Какие там были спрятаны подтекст и побуждение. Мои глаза невольно расширились, и у меня перехватило дыхание. — В чем д..? Его губы коснулись моих. И он замер. Невысказанный вопрос. Сердце колотилось в груди, а пальцы дрожали, когда я прижалась к нему и притянула его ближе.