Chance to repeat everything

***

      Иногда мысли, теории о перерождении и переселении душ могут казаться не бредом, а вполне достоверной действительностью, если мы откроем в интернете одно из сотен видео о людях, вспомнивших свою прошлую жизнь. Никто не знает, что ждёт его там, на небе (если рай и ад действительно существуют — а вдруг?) — для того, чтобы приобрести в этом опыт, надо прочувствовать и пережить это самостоятельно.       Цой Виктор Робертович погиб пятнадцатого августа 1990 года на трассе Слока — Талси, неподалёку от Риги, Латвия (тогда — Латвийская ССР) в результате автомобильной аварии при очень таинственных обстоятельствах. Официальной версией считают то, что музыкант заснул за рулём, и его Москвич на полной скорости вылетел на встречную полосу и столкнулся с автобусом «Икарус». В это время, мать Виктора (Валентина Васильевна) утверждала, что было недостаточно тёмное время суток и путь являлся не настолько длинным, чтобы заснуть, и её сына, вероятно, отвлекли мысли о новом альбоме, над которым он тогда работал. Другая версия гласит, что аварию подстроили сотрудники КГБ и всё было спланировано — и что смерть Виктора Робертовича, вероятно, была подстроена умышленно.       Чему из этого верить — не знает никто, но за музыкантом до сих пор скорбят многие.       А что, если бы в определённый момент у него появилась бы возможность… Доделать то, что он не успел сделать при жизни?

***

      На дворе стоял день.       Солнце ярко освещало округу. Лето. Обросшая травой обочина трассы Слока — Талси выигрывала при лучах света чередой цветов. Деревья, в свою очередь, своими могучими, покрытыми листьями ветвями заботливо сохраняли для туристов, приехавших навестить место гибели советского рок-музыканта Виктора Цоя немного затенённого места, где можно было вытереть себе платком потный лоб и отпить немного воды из бутылки. Но почти все они толпились около памятника Цою на солнце.       Людей было немного — всего лишь небольшая толпа. У всех в руках были цветы: нарциссы, розы, тюльпаны… Каждый по очереди подходил и, наклонившись, ложил их под памятником, отдавая свою честь и почтение погибшему. Где-то пообок стоял паренёк с гитарой, наигрывающий какую-то из его песен, тихо подпевающий под свою игру. Всё происходило достаточно тихо — никто не издавал лишних звуков. Все отдавали молчаливую дань уважения любимому герою, первому вестнику перемен. Всех людей здесь объединяло одно, вне зависимости от их возраста (пятьдесят лет, или двадцать, или вообще шестнадцать?), положения и взглядов — все они любили этого человека и его музыку.       Ещё дальше от парня с гитарой, совсем в стороне, да так, что его никто не видел и не замечал, стоял мужчина лет чуть старше двадцати пяти (сразу бросалось в глаза, что он был младше тридцати, но не младше двадцати пяти) в чёрной косухе и штанах, в белых кроссовках и футболке, с такими же чёрными, как и его одежда волосами с причёской в стиле «маллет», чёрных солнечных очках, которые закрывали его глаза, с довольно острыми чертами и серьёзным лицом. Кожа его была немного смуглая, скорее просто отдалённо напоминающая о его азиатской внешности. Никто его не видел, никто его не замечал — это ему и было необходимо…       Косуху пришлось снять из-за невыносимой жары. Он перевесил её себе через плечё и продолжил наблюдать за действом со стороны, поправив указательным пальцем правой руки сползающие вниз очки в ожидании того, когда все разойдутся. Он оставался в тени, наедине с самим с собой, размышляя о том, что происходило вокруг.       Люди собрались около его памятника и ложили на него цветы, а значит, именно в этот день в этом году отмечалась определённая дата, и, судя по тому, с какими лицами они это делали, не самая счастливая.       При пробуждении, Виктор не сразу понял, где он и что происходит. Он лежал в тени, в кустах, распластавшись по земле в крайне некомфортабельной позе, от чего его ноги немного затекли. Первой мыслью стала самая типичная в подобных ситуациях — «Где я?». Ему потребовалось какое-то время для того, чтобы вспомнить, куда же он ехал. Ах да, их с Наташей домик, где они отдыхали… Он поднялся, отрусился, осмотрел мельком окрестности и быстро выбрался из кустов, оказавшись на обочине трассы. Её он быстро узнал в лицо, хотя, как ему сначала показалось, разметка на ней местами немного стёрлась, и дорога сильнее износилась. Он помнил трассу немного другой. Это точно она?       Его «Москвича» рядом не оказалось. Сколько бы он его не искал и не блуждал по кустам — машина как будто бы испарилась. На лице у музыканта застыло выражение волнения и недоумения — он стал посреди дороги, уставившись вдаль и расставив руки по сторонам. Внутри всё похолодело.       Таким образом, Виктор Робертович скитался бы по трассе Слока — Талси ещё Бог знает сколько, если бы не тот факт, что он во время увидел свой памятник, ограждённый небольшим чёрным заборчиком и оформленный со вкусом. Недоумения стало ещё больше — когда здесь успели установить памятник? Почему именно здесь? Почему в Латвии, и почему на трассе? Что происходит?..       Потом он увидел людей, к которым не имел уверенности подходить. Он стоял дальше всех от памятника, но при этом ничего не мешало ему молча рассматривать и пришедших, и само строение. Как говорилось выше, оно было оформлено со вкусом и ограждено чёрным забором. Сам памятник был выполнен в виде бюста музыканта на чёрном возмышении, на фоне чёрного ромба, на котором было красиво выведено солнце, что давало отсылку на «Звезду по имени солнце», а из ромба выпирали такие же жёлтые лучики. Перед памятником росли также ограждённые бордюром цветы, но это никому не мешало класть собственные букеты рядом.       Люди были самые разные. Кому-то на вид было двадцать, кому-то тридцать, кому-то пятьдесят, а некоторые, казалось, школу ещё толком не закончили… Их не было много, но в их лицах читалось горе от утраты, печаль, угрюмость. Они будто-бы поникли душой в этот определённый день в году, и именно поэтому Цой боялся удивить их своим появлением. Потому что дата казалась не самой радостной, а музыкант, в свою очередь, опасался ещё и того, что к нему бросятся просить афтографы. И как бы глупо это не звучало!       Но с другой стороны, у него попросту не оставалось выбора: один на трассе, не зная, куда идти, он мог обратиться только к ним — единственным людям на этом… Казалось, необитаемом, опустошённом острове. Но делать это было рискованно, и он мысленно разрывался между тем и другим.       Пока его, наконец, не заметили, стоило немного показаться на солнце. — Чего стоишь сам не свой, парень? Не стесняйся! Подходи. Почтим память музыканта. — Первым отозвался один среднего возраста мужчина, помахав тому рукой. Вот, спрашивается, а почему бы просто не промолчать? Вдруг, даже не знаю, он ждёт кого-то. Вот как назло надо было этому случиться. Но Цой мужчину не винил, даже наоборот потом, думая обо всём ещё раз, был готов сказать спасибо за то, что он подтолкнул того к разговору. — А? Нет, спасибо! Я тут друга жду. — Крикнул тому немного громче в ответ Витя, стараясь выглядеть как можно более доброжелательнее, приложив ладонь ко рту, чтобы звучало громче и тот услышал. — А-а-а, так вы вместе хотите… — Он задумчиво почесал затылок, а потом с виноватой ухмылкой махнул Вите рукой, мол, извини. — Хорошо, тогда удачи.       Действительно, благо, парню повезло, что его нельзя было детально рассмотреть с расстояния. Цою самому было непонятно, с чего это он вдруг так замялся. Пока он стоял ещё с секунд десять в тени, наблюдая за вернувшимися к своей работе людьми, ему в голову пришла идея всё расспросить.       Музыкант снял косуху с плеча и завязал её на поясе, чтобы было удобнее, после чего осмелился выйти на обжигающее всего его, в чёрной одежде, солнце. Семимильными шагами он пересёк всё расстояние от него до забора, после чего получил возможность получше всё разглядеть. Как же хорошо, однако, был выполнен его собственный бюст!       И как во время попался тот самый мужчина, с которым было проще всего завести диалог в силу того, что они уже перекрикивались… — Извините, что отвлекаю. — Он осторожно окликнул того, встав со спины, и положил руку мужчине на плечё. — Не подскажете мне кое что? — М? — Он резко повернулся к нему лицом. Мужчина ещё с несколько секунд стоял и молча рассматривал Цоя с лицом, полным явного недоверия, после чего также неожиданно всплеснул руками, и достаточно громко выкрикнул: — А! Так это ты тот парниша, что у деревьев стоял? Ну конечно, спрашивай. — Это же памятник Виктору Цою, так? — Поинтересовался музыкант. — Ага, именно так. — Он кивнул. — А что это за день сегодня такой, что все сносят к нему цветы?       Витя уже, казалось, забыл про осторожность, спрашивая всё напрямую. Собеседник же его было видно, что достаточно сильно удивился, недоумённо вскинув итак нахмуренные брови вверх с непонимающим выражением лица, образуя складочки на лбу. — Ну… Сегодня важный день. — Неуверенно ответил мужчина, почесав затылок. Видимо, его смутило то, что парень собирался прийти с другом и положить цветы на памятник к такому человеку и не знал о нём толком ничего. — Это день его гибели.       Ответа от Виктора не следовало ещё несколько секунд. Если бы не тёмные очки, то можно было бы ясно увидеть, как его глаза в определённый момент широко раскрылись, и сразу же застыли, остекленели, тупо уставившись прямо перед собой. Сердце его мгновенно ушло в пятки, потянув за собой, казалось, всё тело, что стало весом с булыжник. Он будто бы окаменел. — То есть… То есть как это… — Пролепетал еле слышно он, не веря своим ушам. И лишь потом, шокированный до глубины души Цой вспомнил, с кем разговаривает. — А… А к-как он умер? — Ты как с луны свалился! — Нетерпеливо, с нотками раздражения отозвался собеседник, разводя руками, но сохранив должное терпение, выдохнул и продолжил: — Виктор Робертович погиб в аварии. Вот прямо здесь, на тридцать пятом километре. Поэтому здесь и стоит памятник… По официальной версии он выехал на встречку, и в него врезался Икарус. — А потом, невольно замолчав, поспешно добавил: — Ну, автобус такой. — Икарус, автоавария… — В забытие отозвался парень, а потом, резко вздёрнув головой, дрожащим голосом ответил: — А-ага, да, спасибо большое! Да, большое спасибо. До встречи- Ой, тоесть, до свидания. Спасибо!       Он оставил недоумённого мужчину одного и быстро удалился. От памятника, не оборачиваясь вслед, чтобы побыстрее отделаться. Нет, нет, быть такого не может… — Нет, кого-то он мне всё-таки напоминает. — Он толкнул наклонившуюся рядом женщину локтём. — Слышишь, Марина? Ну точно как Цой! Только запуганный какой-то. — Слышу-слышу, Виталик. — Отозвалась та, выравниваясь для того, чтобы провести фигуру удаляющегося поэта туманным и подозрительным взглядом. — Это всё в школах сейчас так много хулиганов, вот и запугали бедного! — Тьфу на тебя, Марина! — Он махнул на неё рукой, а потом вновь глнянул на бюст Виктора Робертовича. — Да какая школа, если ему на вид как двадцать?

***

      Бог знает, что сдерживало его от того, чтобы побежать. Убежать далеко-далеко, за горизонт, всё забыть, потеряться… Умер… В результате автомобильной аварии… С автобусом, ну конечно… Быть такого не может! Что за чертовщина, что за чушь?! Внутри всё разрывалось. Разрывалось на маленькие кусочки, как бомба замедленного действия, как несколько таких. Нет, как сотни таких, или тысячи, размещённые по всему телу, они били током, и парализовало, и…       Витя убежал в тень. А потом убежал очень далеко, в сами кусты, и упал на землю, держась за голову. Не похоже на него, но на глаза накатились слёзы, чьи он мгновенно поспешил вытереть рукой. Сев на траве, он припал спиной к ближайшему дереву и, запрокинув голову, от безсилия закатил глаза и уже был готов состроить страдальческую мину и заплакать, не зная границ, от накатившей волны безысходности, но что-то непонятное сковывало не только его движения, а и любые проявления эмоций.       «Так, Витя, соберись.» — Подумал он и в то же время громко выдохнул, восстанавливая своё тяжёлое дыхание.       И вправду, Витя, чего ты, как девчёнка? Нужно думать, думать, думать… Раз он здесь, значит, он жив. Его видят и слышат люди, он может стоять на земле, он не проходит через предметы! Но тогда почему он вдруг ни с того ни с сего умер? Сотни мыслей разрывали его не готовую к таким испытаниям голову. Так, надо вспомнить… Проснулся на обочине, машины рядом не было… Нет, не так! Что он делал до пробуждения?       Музыкант напряг мозг. Ещё минута-две, и вот-вот он найдёт ответ на свой вопрос!.. В голове пронеслось несколько поспешных, вырванных из контекста кадров. Вот он сидит за рулём и ведёт машину, не отрывая взгляд от дороги. Вот здесь, его рука тянется перемотать кассету немного вперёд — Виктор думал о новом альбоме, над которым сейчас во всю кипела работа. Он ненадолго отвлёкся от дороги, а потом вернулся в прежнее положение и продолжил думать. Дорога пока была ровная, чуть-чуть кочковатая, но это никак не мешало… Вот он думает, думает, поднимает взгляд. Нога пытается ударить по тормозам, но оказывается слишком поздно. Он видит перед собой что-то очень тёмное здесь, в близи, а потом ощущает резкую и болезненную силу удара, после чего…       Всё замирает. Он хотел вскрикнуть, но в горле образовался парализующий ком, и у него не получилось. Трещины на стекле… Вот и всё, что он помнил прежде, чем его воспоминания неожиданно оборвались, как будто их обрезали, словно ножницами нить.       Вот и всё! Проснулся он на обочине, и дальше всё уже было давно известно. Но вопросов осталось много, а ответов — да нисколько… Только больше недоразумений. Может, он выжил? Но ран ведь не осталось, а не получить их он просто не мог! Вот ведь несуразица. А сколько времени прошло? Какой сейчас день недели, число, месяц? Может, июнь, июль, или август… А может май…       Пока Цой думал, время начало медленно клониться к вечеру. Он даже не заметил того, как быстро пролетел первый для него, ожившего, новый день.       Небо, там, куда садилось солнце начало приобретать малиновато-розовый оттенок, который отдавался и на облака с неким проблеском жёлтого. Чем дальше находились определённые участки неба от садившегося солнца, тем синее они были. Было около восьми тридцати вечера, когда парень, до этого погрузившийся в дремоту от истощённости, проснулся и вспомнил, что произошло до этого.       Когда он вышел из кустов на трассу, то понял, что все, кто здесь были до этого, разъехались по домам. Теперь, когда дело склонялось к ночи, кожу обдувал неприятный холодный ветер, неприятно пощипывая. Цой развязал косуху, которую до этого завязал у себя на торсе, струсил землю, про себя отчитав свою небрежность к единственным, пока что, вещам, после чего надел её и полностью застегнул.       «Ничего!» — Подумал он, успокаиваясь. — «Надо только понять, как отсюда выбраться. Марьяна или Наташа точно отправили на мои поиски. Посижу пока здесь…»       Он вновь подошёл к памятнику, почти впритык, и уставился на него снизу вверх. Казалось, что он ведёт себя слегка свысока, оценивающе осматривая свой бюст. Виктор пытался уловить каждую деталь, и вскоре пришёл к выводу, что работа была выполнена безупречно. Ему очень нравилось, от чего на его лице мелькнула довольная, отчасти даже счастливая ухмылка. Его рука потянулась к очкам и сняла их, сложив и положив в карман косухи. Ему посвящают памятники — подумать только! Ведь никогда бы Цой не предположил бы, что его так увековечат. Видимо, на то были действительно важные причины…       Парень нахмурил брови и дёрнул головой, от его ухмылки осталась только тень. Нет, он должен был, но не хотел думать об этом сейчас. Одно он знал точно — раз о возведении такого памятника он не знал, значит, что-то ему довелось пропустить. Тем более, что… Разрешили бы такое в их стране? Нет! Нет, нет и нет, просто не сейчас.       Интересно, как сейчас дела у Наташи… Как она поживает? Что думает? А как Марьяна, как Саша? Ох, как же он тосковал по сыну… Мысли о семье неприятно царапали ему душу. А папа, а мама? Он так давно с ними не виделся, казалось, что вечность! Оставалось надеяться, что они уже отправились его искать. Или отправили кого-нибудь, или что его уже просто ищут. — Нет, надо делать что-то и самому. — Сказал Витя вслух, убрав руки с груди, сделавшись окончательно серьёзным. Ведь правда! Не надо надеяться только на родных и близких, надо и делать что-то самому! Он уже не маленький мальчик, и мог не просто ждать у моря погоды, а и добраться, куда нужно, сам. С такими мыслями он вышел на дорогу и начал всматриваться: не едет ли какая-нибудь машина?       Но трасса пустовала. Сейчас был ещё не совсем поздний вечер, но у нашего героя напрочь отсутствовали часы, и он не мог сверить время, от чего стало ещё тоскливее. Ночевать в лесу? Нет, музыкант решил идти вдоль трассы и выжидать попутчиков. Он развернулся на сто восемьдесят градусов и зашагал в сторону деревьев, сошёл на обочину, и медленным шагом начал идти и идти, пока ноги не устанут или ему не захочется спать. Иногда он останавливался и выглядывал на дорогу, но никого не было. Походка у парня была спокойной — он склонил голову вниз, смотря себе под ноги, и медленно рассекал воздух своими шагами.       Цой не знал, сколько он шёл прежде, чем услышать гул мотора и звуки колёс. Он застыл на месте и стоял так ещё с несколько секунд, пытаясь понять, не послышалось ли это ему. А потом обернулся — и действительно! К нему приближался белый большегрузный автомобиль, рассекающий сгущающуюся тьму светом своих жёлтых фар. Радости музыканта не было предела — вот это удача, конечно! И разве это над ним так не смиловались? Но над парнем всё ещё преобладал интеллект, потому вместо того, чтобы броситься на дорогу и вымахивать руками от радости, он лишь повернулся к машине лицом и выставил в сторону одну руку, да так, чтобы её заметили. Трасса, как-никак. У него в запасе оставалось ещё несколько секунд прежде, чем грузовое авто должно было приблизиться к нему впритык.       И водитель действительно сбавил скорость. О, счастье! Он остановился недалеко от Виктора и съехал на обочину, чтобы не мешать проезжать другим машинам (не смотря на то, что дорога не была оживлённой), и через некоторое время широко распахнулась дверца. Счастливый Цой подошёл к ней, чтобы установить переговоры. — Добрый вечер. — Поприветствовался он для начала. — Un labu vakaru jums!(И Вам доброго вечера!) — Ответил тот на латышском, улыбаясь, а потом, смерив того взглядом, добавил озарённо: — А! Ты есть русский? — Ага. — Витя улыбнулся своей самой искренней улыбкой. — Не подвезёте меня, будьте добры? — Тебе куда? — А Вам куда по дороге? — Я ехать через Ригу, подходит? — Да, самое то. — Ответил ему музыкант, а в подтверждение своих слов утвердительно кивнул, всё ещё дружелюбно улыбаясь. — Садись! Не будем ждать. — Водитель рассмеялся. Смех у него был громкий, звонкий, дружелюбный. Витя послушно усадился, и в первую очередь пристегнул ремень, после чего закрыл дверцу и начал разглядывать салон машины. Он сразу понял, что ещё никогда в своей жизни такой не встречал, от чего его интерес только подогревался. Всё было в новинку, всё было таким необычным… Вот доедет от Риги, а оттуда наверняка по телефону с Наташей свяжется, и они встретятся. А потом сразу же билеты до Ленинграда и поскорее бы домой… Достало всё это, чёрт. Он однажды или умрёт, или сойдёт с ума от такого количества концертов, которыми его загрузили.       А потом, он посмотрел на водителя повнимательнее. Толстый дядька лет пятидесяти пяти с седыми усами и носом картошкой, с явно видным вторым подбородком и густыми бровями, но при этом не внушающий ни капли недоверия. Выглядел дружелюбным, открытым, сидел в клетчатой зелёно-желтой рубашке и джинсах. У него напрочь отсутствовал один передний зуб, но это Цой заметил не сразу — а как только увидел, сразу же и забыл. Они тронулись.       Какое-то время оба сидели в молчании. Водитель следил за дорогой и вёл машину, а Витя дремал, думая о том, как всё наладится и образуется, как он найдёт ответы на свои вопросы, доедет до Риги, позвонит Наташе, всё ей расскажет, а она ему скажет, что всё это был просто ночной кошмар. О, как же ему сейчас не хватало таких слов! — Послушай, парень. — Резко отозвался дальнобойщик, не отрывая взгляда от трассы. — Меня звать Марис, а ты кто? — Я… — Цой было задумался, стоит ли ему упоминать своё имя, учитывая то, что он был не уверен даже в факте своего существования! Но с другой стороны — подумаешь, сколько ещё таких Вить на земле? Хуже не станет. — …Меня зовут Виктор. Для друзей Витя. — Слушай, Витя, а можешь говорить мне что-то, пока я веду? Ночь близко, я спать могу. Подойдёт? — Вот так вот Марис, как оказалось, его звали, сразу же и перешёл на «ты» и «Витя». — Конечно. — Музыкант решил тоже говорить на русском как можно проще, чтобы латвиец его понимал. — Может, вопросы? — Давай вопросы. — Он кивнул и рассмеялся с некой насмешкой. — Ты как на трассе так поздно оказался, Витёк? — Гулял поздно. И заблудился. — Без особой охоты, но ответил ему Цой, чтобы поддержать разговор. — А Вы дальнобойщик, да? — Так и есть. Люблю свою работу!       Они вновь замолкли ещё на какое-то время. Тишина образовалась совсем не напряжённая или гнетущая, даже наоборот — Марис показался Виктору таким человеком, с которым хоть сиди и молчи, но всё равно будешь чувствовать себя хорошо, и ничего страшного. Но становилось немного скучно, даже учитывая то, что ему было о чём подумать. Цой выпрямился и посмотрел на магнитолу. Но она была не такая, как те, которые ему доводилось видеть! От этого у него дух внутри захватило. Он рассматривал конструкцию глазами заинтересованного маленького ребёнка, и водитель-дальнобойщик тоже это заметил, от чего на лице у него проскользнула улыбка.       У магнитолы был экран, красивые чёрные кнопки, разные переключатели, да и в целом она была больше, чем те, что он видел раньше. — Хочешь, включу? Там музыка играть будет. — Да, давайте. — Он кивнул и облокотился на спинку кресла.       Марис нажал на одну из кнопок, после чего начал настраивать радио волну, параллельно следя за дорогой. Наткнувшись на одну из радиостанций, транслирующих музыку, он победоносно выкрикнул «О! То, что надо!», и довольно умостился обратно. «Вот это музыка на века, а не то, что современная молодь слушает» — сказал он сразу же после этого.       А что играло? «Мягкое кресло, клетчатый плед, не нажатый во время курок…» — Трещал до боли знакомый ему голос…       Нет, быть не может. «Солнечный день — в ослепительных снах…»       Та ладно. — Группа крови на рукаве… — Запел в такт самому себе, но с записи Витя. Вот только намного тише — в голову мгновенно вернулись воспоминания тогдашних дней, и сейчас он с некой тоской вспоминал… Вспоминал, как сочинял, как эту песню записывали. Как она играла в «Игле»… — … Мой порядковый номер на рукаве…       Дальнобойщик ничего не отвечал, и только с унылой печалью уставился перед собой, выглядя очень задумчиво. Музыкант тоже замолк спустя какое-то время, просто слушая то, как он поёт. — Я вот смотрю — а ты на него похож. — Водитель ненадолго оторвался от своего занятия ради того, чтобы бросить случайный взгляд и вернуть всё, как было прежде. — Вылитый Витя Цой. У вас даже имена такие же. Ты тоже кореец? — Да. — Отрешённо ответил ему тот. — Посмотришь на тебя, и подумаешь — «А не братья ли они?». Или ты пытаешься быть как он? — Нет, просто… Да, так сложилось. — Уже более живо произнёс Цой, глупо улыбаясь и почесав затылок. — Эх, а вот уже тридцать лет, как нет такого хорошего человека… А вот ещё столько написать мог бы…       «Тридцать лет» больно ударились тому о голову, как кирпич, разломавшись на две части. Внутри всё опять предательски сжалось, после чего парень слегка испуганно на того посмотрел. — Тридцать лет?! — Вырвалось у него на эмоциях. Осознав это почти сразу, он мотнул головой, и уже более спокойно продолжил: — Я думал, меньше. Расскажите, а как он… Умер?.. Что делали остальные? — Ну… — Да? — Сейчас расскажу. Это было пятнадцатого августа 1990 года…       Они продолжили ехать, разрывая своим движением ночную тишину: Марис увлечённо рассказывал, покуда добавляя что-то от себя, а наш Витя жадно и сосредоточенно внимал каждое его слово, о чём бы оно ни было, со временем переставая верить его словам всё больше и больше.       Пока последнего не склонила на своё лоно убаюкивающая дремота, а водитель-дальнобойщик прежде, чем погрузиться в более привычную для него ночную атмосферу убавил громкость у радио, поющего теперь «Перемен», бросил на спящего, словно младенец парня взгляд и загадочно ухмыльнулся.       И всё же, даже ничего не знающему Марису казалось, что всё неспроста так складывается.