***
Праздничное торжество полностью окутало столицу. Было такое ощущение, что цветочно-приторный аромат предстоящего чествования охватил каждый уголок, даже самые отдалённые места. Иначе то, что весёлый перезвон свадебных колоколов доходил и до его поместья, Карсейн объяснить не мог. Летнее солнце дарило свои тёплые лучи, дойдя до своего зенита, словно благословляя новых правителей Империи. Однако Карсейн видел лишь издевку над собой в этой погоде. Лучше бы было серое небо, затянутое грозными тучами и дождь с молниями. Именно такая погода больше подходила его внутреннему состоянию. — Господин, — подает голос старый дворецкий. — Вам уже давно пора. Карсейн лишь скрипит зубами, тихо чертыхается и забирается на коня, который беспокойно фыркает, словно разделяя грусть хозяина. Рыцарь улыбается незаметно, гладит жеребца по мощной шее и разворачивает его в сторону дороги к храму. Что же, вечно в своем доме он прятаться не сможет, пора выполнять свои непосредственные обязанности. Церемония венчания Аристии и Руфелиса началась ещё за долго до рассвета. К обеду они уже должны были закончить произносить молитвы во имя бога Вита и начать само венчание в другом помещении. Если бы Карсейн был простым служащим, не приближенным к Императору, то, наверное, он смог бы просто исчезнуть и не приходить на свадьбу. Но он был кузеном Руфелиса, мечом Империи, и вдобавок сама Аристия попросила его и Аллендиса вести их с её будущим супругом карету во дворец, где и пройдёт церемония. — Карсейн, — говорит Аристия, улыбаясь нежно, так, как умеет только она. — Будешь моим возничим? Его Величество разрешил мне выбрать возничего. Я хочу, чтобы ими были ты и Аллен. Хорошо? Карсейн улыбается в ответ, кивает и треплет волосы девушки ни в силах ничего ответить. Ком в горле мешает, не даёт промолвить и слова. Его прекрасный, белый жеребец, когда-то давно подаренный Аристией ему на совершеннолетие, скачет быстро, уверенно мчась к цели. С каждым метром, которые они быстро преодолевают на пути к храму, Карсейну становится все тяжелее сдерживать себя и не рвануть назад. Сосущая пустота в груди, словно сейчас раздавит его сердце, заполнит лёгкие, задушит, сломает кости. Ему невыносима мысль о том, что Аристия, человек, которой он посвятил свою жизнь, ускользает из его рук, подобно миражу и дарит свою улыбку совершенно другому. Всю ночь он ворочался, в неком подобие сна, ни в силах признать действительность. Отрицая все до последней минуты, ненавидя себя, мир, Судьбу за всё это дерьмо, за свою чёртову слабость. За все восемь лет, что он был рядом с ней, Карсейн так и несумел произнести заветные слова, сбросить свою ношу, потому что понимал — Судьба не на его стороне, взаимной любви не бывать, Бог всё решил за них. Когда они наконец добираются до храма все молящиеся уже выходят наружу. Перед главным входом стоит огромная карета из берёзы, украшенная королевскими символами, синим щитом — знаком дома Моник и разными цветами с ленточками. Лошади не запряжены в карету. Карсейн не теряя лишней минуты, направляет своего жеребца к носу транспорта, слуги начинают крепить застежки, рыцарь опускается на землю, чтобы поприветствовать императорскую чету. Но к нему подходит совсем другой человек. — Выглядите ужасно, сэр Ласс, — голос Аллендиса резанул по ушам, словно мечом по наковальне прошлись. Карсейн раздраженно фыркает, даже не глядя произносит: — Тоже самое могу сказать и о Вас канцлер. И ради этого мне даже смотреть на Вас не надо. Аллендис издает смешок и встаёт плечом к плечу с ним. — Признаю, спал я плохо. Да и священная служба с утра меня сильно утомила. — Мне искренне жаль Вас, — отвечает Карсейн, напустив в голос вежливый тон, но так и не сумев до конца скрыть издёвку, что так явно слышалась в его речи. — Но могу сказать, что прекрасно понимаю Ваше беспокойство. Верита передёргивает плечом, молчит. Они оба здесь не по своей воле. Оба проиграли в этой битве, кто-то, даже не начиная игру, а другой мужественно принимая удар Судьбы. Поэтому иногда Карсейн думал, кто же из них на самом деле истинный рыцарь? — Его Величество Император Руфелис Шана Кастина и Восходящая Луна империи Аристия Пиония Ла Моник! — торжественно объявляет Харэн, и все присутствующие расступаются, делая некую дорожку, склоняют головы в вежливом поклоне. Карсейн и Аллендис следуют их примеру. — Вечное процветание Солнцу Империи, — покорно произносит рыцарь, стоит только правителям подойти к карете. — Сэр Ласс, я уже думал, что Вы не придёте, — говорит Руфелис, мягким тоном. Рыцарь поднимается с колен, берёт нежную руку Аристии в свою и целует, тем самым показывая, что Император ему вовсе не страшен. Ведь знает, что в синих глазах правителя холодный ветер с жестоким отблеском — символом победы, и улыбка, словно лезвия, режущие гордость от одного взгляда на них. — Прошу меня простить, — таким же мягким тоном отвечает Карсейн. — На границе возникли дела, пришлось их немедленно уладить. — Не важно, Карсейн, — утешает его Аристия. Глаза девушки, будто расплавленное золото искрятся от счастья, блестят от облегчения и в который раз Карсейн понимает, что безнадежно тонет в них. — Главное, что мой драгоценный друг пришел! Рыцарь усмехается. Лицо уже не дергается от слова «друг». Он уже давно понял, что нет ему места в её крохотном, но таком хрупком девичьем сердце, что с рождения было отдано Его Величеству. Однако сегодня слышать это намного больнее, сердце тяжело бьётся в грудной клетке, пустота увеличивается, хотя, казалось бы, куда ещё больше?! Из-за ужасного чувства, что сжимает все внутренности и из-за которого дышать становится в несколько раз труднее, Карсейн спешит отпустить руку будущей Императрицы. Дальше проходит стандартная процедура: Император с (пока ещё) принцессой садятся в карету, другие желают им хорошего пути, хотя все они держат курс в одну сторону, возничие взбираются на своих коней и императорская карета двигается вперёд. Весь путь проходит в тяжелом молчание. Эта тишина давит на плечи, заставляет слабеть и опускать голову всё ниже и ниже. Но во время очередного приступа хандры Карсейн встряхивается, дёргает плечами и трясёт головой. — Что с Вами, сэр Ласс? — язвительно интересуется Верита. — Плохо спал, канцлер, — отвечает он ядовито. Аллендис издает грустный, измученный смешок, опуская голову вниз. Карсейн знает, что внутри у канцлера тоже играет ураган чувств. Наверное, и ему тяжело сдерживать себя, рыцарь видит, как с треском расходится по швам его идеальная маска, начинают незаметно дрожать длинные пальцы, что сильно сжимают поводья. Измученный образ до ужаса правильного молодого человека рассеивается, словно туман ранним осеннем утром, обнажая его настоящее состояние. Сейчас Аллену и жарко от злости, и холодно от горечи потери счастья, что уже, несомненно, была у него в руках. В очередной раз Карсейн понимает, что у Судьбы свои любимчики, туда ему и Верита путь заказан...***
— Знаешь, — как-то говорит маркиз Кейран. Голос его дрожит от выпитого алкоголя, он явно пьян, но его синие глаза остаются ясными. — Я бы хотел, что бы Аристия выбрала тебя. Карсейн опешил, подавившись напитком. Давно спящий на стойке отец, раздражённо всхрапнул, но продолжил спать. — Простите, Маркиз, но я вас не понимаю. — Я вижу, как ты смотришь на мою дочь, — продолжает Кейран. — Я всегда молил Бога, чтобы моя дочь не была связана с короной. Это ведь сломает её, она слишком добра для всей грязи, алчности, коварства дворца и аристократии. Но моя вера в Вита испарилась, когда умерла Джеремия. А имя, данное Аристии просто насмешка свыше. «Выбирающая Судьбу»? Что за глупости! С рождения она была связана с короной, а имя — это просто прикрытие. — мужчина опустил голову, измученно вздохнув и закрыл глаза. — Поэтому я хотел, чтобы она была с тобой. Да хоть с мальчишкой Рута! Он-то лучше принца. Вы оба лучше принца, но Вита любит издеваться над нами, да? Карсейн считает, что Кейран прав как никогда. Дворец встречает их торжественной музыкой, конфетти из цветов и гулом голосов крестьян. Карсейн раздражённо отряхивается от цветов, Аллендис же легким движением руки, снимает их со своих плеч, вручая крестьянской девчонке. Та визжит, кричит и почти падает в обморок. Карсейн лишь закатывает глаза. Сердце колет, лёгкие сжимаются, как после долгого бега. Они слезают с коней, Аллендис открывает дверцу кареты, подаёт руку Аристии. Тия улыбается ярко, нежно. От неё словно исходит тепло, её свет затмевает само Солнце. Для Карсейна уж точно. Аллендис вручает Аристию в руки Императора, чуть отстаёт от них и присоединяется к Лассу. Молодожёны встают на специально возведённый помост. Согласно традициям, они должны получить благословение от народа и от первосвященника. Тогда они официально будут считаться мужем и женой. Карсейн с силой подавляет в себе желание немедленно взбежать на этот чертов помост, и схватить Аристию в свои объятия. Ему это очень тяжело удаётся. Лицо изгибается в гримасе боли, губы дрожат, всё тело, будто сделано из песка. Подуй, и всё в миг испарится, превратится в жалкую пыль. Карсейн всегда сравнивал людей с мечами. Так он мог легко понять, нравится ли ему человек или нет. Сейчас самому себе он напоминает тупой клинок из меди. Меч вроде красивый, сильный, отражающий свет. Вот только он кажется сильным, если смотреть под правильным углом. Стоит только клинку попасть в не те руки, он непременно сломается, потеряет мощь и заржавеет. Сердце его заржавело. Оно раньше билось радостно, трепетало перед новым днём. Вот только сначала обожглось об солнечное сияние Аристии, помялось об Аллендиса и, в конце концов, полностью сломалось об лёд Императора, что по сути своей ничего и не сделал для получения внимания Тии. — Сделай лицо попроще, — замечает Аллендис, пихая локтем в бок. — Тия смотрит. Карсейн в мгновение ока приходит в себя. Маска счастья опять надёжно крепится на лицо. Ласс задорно подмигивает девушке, усмехается, когда она беззвучно смеётся смотря на него. Затем Аристия обращает всё своё внимание на Императора, и в тот же миг наваждение с его лика спадает. — А ты наловчился, — замечает Аллендис. — У меня был хороший учитель, — было ему ответом. На самом же деле Карсейн желает, чтобы Аристия разглядела его ложь. Девушка всегда обладала хорошим чутьём, не таким сильным, как у Карсейна, разумеется. Если бы Тия захотела, она бы с легкостью могла бы узнать мысли человека, понять его истинные мотивы. В конце концов, она разгадала клубок из интриг, лжи и обмана известный как Аллендис де Верита. Да вот только Аристия была внимательна к тем людям, к которым хотела. Почему-то Карсейн в этот маленький список не входил. Карсейн всегда был тенью для девушки. Он хороший, но не такой, как Аллендис, её обожаемый друг. Карсейн к ней близок, но не так, как её отец. Рыцарь ей симпатичен, но не настолько, как Руфелис. Не только для Аристии, но и для родной матери он всегда просто тень старшего, неудачная копия её племянника. Мама не говорит об этом прямым текстом, но Карсейну и не нужны слова. Вечно второй, вечно неудачник, простая тень. А неудачников никогда не ждёт хороший финал. Им не получить награды. Но разве Карсейн не сделал многое для неё? Так почему Аристия продолжает на него смотреть, как на простую безделушку, украшение рядом? Карсейн никогда не поднимется в её глазах на тот же уровень, как Аллендис. Про Императора и говорить нечего. Он вечный победитель, поэтому всегда забирает себе лучшие призы. — Я так рада, что именно Леди Моник стала Императрицей, — до ушей Карсейн доходит тихий разговор одних женщин. Аллендис тоже обращает внимание на это. Кидает косой взгляд на Карсейна. Тот кивает, мол, я слышу. — Да-да, — так же весело вторит ей другая. — Кто знает, как сложились бы дела Империи, если бы та девчушка из другого мира стала Луной Кастина. Женщины бездумно хихикают, а Карсейн весь напрягается. Руки вновь дрожат, пустые ножны на боку, словно бы потяжелели, пальцы зудят. Тело его помнит, до сих пор чувствует тепло невинно пролитой крови. — До чего любовь слепа, — безмятежно говорит Терциус, наблюдая как отрубленная голова священного дитя катится по земле, пачкая его белоснежные одежды. На лице мужчины не дрогнул не единый мускул, он без жалости в глазах рассматривал отсечённую голову. — Она толкает людей на такие зверства. — Что, священник, — усмехается Карсейн. Он вовсе не жалеет о содеянном. Пусть руки дрожат, пальцы испачканы в липкой крови, а ладони жжёт. Ему хорошо. Чувство, что справедливость, наконец, восторжествовала, не покидает его. — Наказать за грехи пришёл? Если так, то приступай. Не хочу, чтобы Аристия видела, во что я превратился. — Нет-нет, — тихо, спокойно говорит Терциус. — Я пришёл поблагодарить тебя от имени Вита. Ему жаль, что маленькая леди Моник так долго страдала по его вине. Вита выражает свою благодарность тебе, ведь именно он послал тебя, как её защитника*. — Глупости, — отрицает Карсейн, голос его дрожит. Не от страха, а от безумия, что сейчас овладели им. Он запрокидывает голову, смеётся, надрывно так, безумно. — Такие глупые вещи говоришь. — Твоё право верить мне или нет, дитя. — Но Вита не накажет меня за то, что я убил дитя из пророчества? — Карсейн приседает, вытирает меч об белоснежное платье Джион, что сейчас всё в грязи и пролитой крови. — Нет. Как я уже говорил Вита, благосклонен к тебе. Карсейн запрокидывает голову назад. Смеётся. Громко, безудержно, совсем потеряв контроль. Безумный смех вырывается из горла, слёзы катятся по щекам. Рыцарь (имеет ли он права так называться, после случившегося?) царапает лицо, пальцы оставляют кровавые разводы. — Кто бы сомневался, что самое жестокое существо на земле — это Бог? — надрывно кричит он, падая на колени. Груз совершённого греха давит. Карсейну больше не хочется жить. — Сэр Ласс, придите в себя, — голос Аллендиса звучит прямо в ухо. Карсейн вздрагивает, у него на глазах слёзы. Аллен хмурит тонкие брови. Карсейн знает, что Аллендис давно догадался о случившимся. Канцлер не настолько глуп, чтобы верить каждому слову, что вылетит из уст первосвященника. Верита всё прекрасно знает, видит и мозгами пользоваться умеет. Карсейн так же знает, что тот не осуждает его. Наверное, будь возможность, Аллендис сам бы совершил такой грех. И сейчас в зелёных глазах плещется сожаление и грусть. А руку, что сжимает его плечо, Карсейн замечает не сразу. В груди опять что-то колет. Священник появляется на помосте совсем не заметно. Он как призрак: тихий, бесшумный, почти прозрачный. О его приходе можно узнать, только если он сам того захочет. Терциус улыбается нежно, ласково, как отец, что благословляет своих отпрысков. Карсейну хочется усмехнуться, плюнуть ему в лицо. Младший Ласс слишком хорошо знаком со второй личностью первосвященника. Мужчина произносит свою речь. Голос его мелодичный, сладкий, как мёд, чарующий. Терциуса слушают затаив дыхание. Карсейн же пытается тихо скрыться, ибо больше его присутствие на церемонии не требуется. К тому же, у него уже сдавливает грудь, ему тяжело дышать. Просто физически трудно быть здесь. Уходя, он чувствует внимательный, насмешливый взгляд Терциуса. В трактирчике, в бедном районе на удивление тихо. Большинство до сих пор гуляют на свадьбе правителей, поэтому посетителей бара можно сосчитать на пальцах одной руки. Аллендис находит Карсейна у барной стойки. Тот лежит лицом вниз, в руке зажата кружка с пивом. Верита подходит тихо, садится так же бесшумно и заказывает яблочный сок. Он сам бы не прочь напиться до цветных пятен перед глазами, но из них двоих хоть кто-то должен сохранить ясность ума. — Что ты тут забыл? — глухо спрашивает Карсейн, прихлёбывая пива. Глаза его мутные, он уже плохо видит. Ласс младший никогда не умел пить. — Я уже устал. — отвечает Аллендис, получая свой сок. — Тии не нужен сопровождающий, Маркиз Кейран рядом. К тому же, она меня уже просто не замечает. Мне надоело притворятся. — Понятно, — отвечает голубоглазый, вновь прихлёбывая напитка. Больше они не произносят и слова. Карсейн сколько себя помнил никогда не плакал. Мать всегда повторяли, что слёзы удел слабых. Поэтому Ласс всегда душил горе, печаль в ужасных тренировках, после которых он уже не имел возможность встать. Губил тело, лишь бы боль от эмоций не беспокоила его. Лишь бы не быть слабым. Но сейчас он уже не мог сдержать себя. Карсейн плакал. Сидел и рыдал взахлёб в грязном трактире, топя звуки в кружке алкоголя. У него дрожали плечи, сердце сжималось в холодные тиски, не хватало воздух. Он плакал горько, навзрыд прямо перед своим вечным врагом, ныне его спутником по несчастью. Рядом с другом. Аллен молчал, но и в его изумрудных глазах блестели слёзы. Молодой человек просто заказывал стакан сока за стаканом, словно сладость могла хотя бы облегчить его боль. Боль не исчезала, сколько бы стаканов он в себя не влил. Аллендис не смог сдержатся, юноша задохнулся в собственном вздохе, кристально чистая влага заструилась по его щекам. Так они и сидели в этом баре до утра. Рыдая, топя горе в алкоголе, среди безразличных к их печали людей и стен.