Тишина

      Зеницу не знает, что делать. Он просто смотрит на неподвижно сидящего друга, упорно пытаясь уловить его сердцебиение, ритм дыхания. Зеницу просто не готов принять его смерть. Нет-нет, это просто нереально. Только недавно Танджиро хлопал его по спине, дарил свою солнечную улыбку. А вот он сидит, без руки, крепко держа сломанный клинок, и не дышит.       Как бы Зеницу не старался убедить себя в обратном, но пульса у Танджиро всё равно нет.       Какуши суетятся, делают массаж сердца, вводят в его тело разные лекарства, но толку ноль. Камадо всё сидит в той же позе.       Рядом льёт слёзы Томиока, правее от Зеницу сидит, рыдая, Иноске, прибежавшая Незуко падает на колени, а Агацума всё ещё не может поверить.       Зеницу словно в вакууме. Есть только он и Танджиро. Вокруг слоняются какуши, они кричат, плачут и создают ещё много шума, но Зеницу их не слышит. Зеницу вообще ничего не слышит.       Раньше, когда он сидел около Танджиро, то всегда прислушивался к его пульсу, к ритму дыхания и голосу. От него всегда исходил только добрый звук. Такой нежный, как перезвон колокольчиков храма. Зеницу никогда ещё не встречал подобного человека. Голос Танджиро, как шелест ветра, обволакивает, успокаивает. Стук его сердца, как мелодия, льющаяся из сямисэна*.       Сейчас ничего из этого нет.       Тишина убивает Зеницу.       Всё тело ломит от полученных ран, кровь не перестаёт течь, каждое движение отдаёт болью, и Зеницу слышит, как трутся друг об друга сломанные кости. Только скрежет костей доносится до него далёким, тихим писком, поэтому охотник вовсе не обращает на это внимания.       Зеницу смотрит на Танджиро пустым взглядом. Глаза начинает щипать. Осознание и принятие наконец-то настигли его. Крупные капли катятся по щекам, размазывая застывшую кровь по лицу. Сердце гулко бьётся в груди. Внутри расползается тёмная пустота, которая грозится наполнить лёгкие, задушить, сломать кости окончательно, раздавить сердце. Зеницу думает, пусть. Пусть эта пустота растерзает его, проткнёт кожу изнутри острыми иглами. Возможно, тогда эту чернь удастся чем-то заполнить.       Зеницу кричит. Этот животный вой ни с чем нельзя сравнить. В этом рёве отражается душа Агацумы: растоптанная, сломленная, уничтоженная. Охотник сжимает окровавленными руками голову, выдирает волосы, царапает щёки. Слёзы застилают глаза, он ничего не видит. Горечь съедает его изнутри, Зеницу кричит имя Будды и молится.       Молится, чтобы эта тишина исчезла. Чтобы Танджиро задышал, поднял голову и подарил ему свою тёплую улыбку. Если Богу нужна плата за это, то Зеницу готов на месте вспороть себе живот, перерезать горло, прыгнуть в огонь… да, что угодно! Лишь бы Камадо был жив, смеялся своим голосом, напоминающий журчание горной речки. Смотрел на друзей ярким взглядом, дарил любовь Незуко, продолжал поддерживать окружающих и делал этот поганый, прогнивший до основания, грязный мир лучше.       Но Богу, похоже, не нужна жалкая душа Зеницу. Танджиро всё так же сидит неподвижно, тишина, что окружает его тело, давит на Агацуму, а солнце, словно издеваясь, ярко светит, играясь бликами на тёмных волосах Камадо.       «Боже, умоляю, забери и меня с собой!»       Зеницу больно. Внутри него рушится целый мир, созданный им из хрусталя за все годы страдания. Мир его пошатнулся, когда умер дедушка, а сейчас хрустальный город звенит, покрываясь трещинами, как земля после землетрясения. Всё внутри ломается на части, на мелкие осколки, крошащиеся от любого движения. Пустота поглощает его сломанную душу, окутывает сердце.       Охотнику больно. Ему не нужны вспомогательные средства, потому что он уже сейчас готов умереть, отдав душу в служение господа. Умрёт, перестанет чувствовать эту боль и физическую, и моральную, последует за Танджиро в рай. Ибо не нужен Зеницу мир без Камадо, без солнца, что всегда освещал ему путь в темноте.       Агацума ползёт к Танджиро, потому что ноги его не держат совсем, дрожь поселяется в них, и кажется, что сломанные кости звенят. Зеницу отчаянно сжимает в руках одежду Танджиро, от него пахнет потом и грязью, но отвратительно острый запах крови затмевает всё. По щекам продолжают катиться слёзы, хрустально-прозрачная влага, такая тёплая и горячая. Они капают на одежду Танджиро, впитываются, исчезают в складках. В такт катящимся из глаз Зеницу слезам, кровавые капли из оторванной руки Камадо, падают на землю, собираясь в лужу. Зеницу думает, что сломанные ноги-руки не проблема, они срастутся. А вот оторванная конечность не вырастет обратно, её нельзя пришить. Но будь Танджиро жив, то Зеницу бы обязательно нашёл способ её вернуть.       Зеницу всегда чувствовал себя слабаком, беспомощным ребёнком. Танджиро развеял его сомнения, осветил путь, боже, какой же святой человек, Агацума убеждается в этом ещё один раз. Вот только теперь, когда Зеницу признал свою силу, принял её, почему он не смог защитить дорогого ему человека? Чувство собственной никчёмности накрыло Зеницу с головой, снеся своим стремительным потоком. Он же клялся себя, что оградит, защитит почти что единственное живое существо, которое когда-то подобрало Зеницу на дороге, брошенного, словно пёс.       Зеницу обманул себя, никого более. Насколько же он никчёмен. Так и не смог ни черта.       Агацума сжимает челюсть до скрипа зубов, до нового потока крови из разрезанной кожи на щеках. Хватает одежду Танджиро до хруста пальцев, до треска ткани. Прислоняется разбитым лбом к твёрдой голове Танджиро, продолжая всхлипывать. Кожа Камадо всегда была горячей, как печка. Сейчас — мертвенно-холодная, словно покрытая инеем из кровавых разводов, сосудов, что оплели его глаза. Зеницу кричит, вой отдаётся вибрацией в теле, его слышат абсолютно все, в этом он уверен. Да плевать хотелось. Пустота давит, тишина убивает, душа его уже полностью уничтожена.       Зеницу шепчет извинения в макушку Танджиро, но все его слова останутся без ответа, Танджиро не утешит, не обнимет, не подарит улыбку. Агацума продолжает неконтролируемо рыдать, ураган из горечи, злости на судьбу, из пустоты, что оставил после себя Танджиро, разрывает внутренности, превращая их в фарш.       Зеницу всё равно. Зеницу думает, что лучше бы умер он, а Танджиро был жив.       Танджиро — лучший человек в мире, он не заслужил смерти.       Зеницу знает, что рядом останутся Иноске и Незуко, но они не в силах заполнить ту чернь внутри него. Чувство одиночества звучит как похоронный марш.       Агацума продолжает молиться, просит Бога дать им шанс, вдохнуть жизнь в друга, но всё безрезультатно. Разве Танджиро не любимчик Судьбы? Разве у него на лбу не след от поцелуя солнца? Разве серьги не благословение свыше? Неужели госпожа фортуна может бросить своих любимцев? Зеницу не понять, он никогда не был у неё в милости.       Зеницу продолжает шептать сорванным, охрипшим голосом его имя. Горькое «прости» срывается с губ, но исчезает в этой тишине, что преследует его.       Чёрт возьми, Зеницу боится тишины. Прошу, не оставляй его, в этом тёмном пространстве, без звуков, без запаха.       Без Танджиро.       Зеницу не знает, сколько он просидел так, согнувшись вдвое, рыдая навзрыд. Просто в один момент руки разжимаются, тело становится тяжелым, словно на плечи давит прессом из свинца. Зеницу падает на землю, глаза закатываются, он начинает кашлять кровью. Темнота вокруг сгущается. Агацума подозревает, что если бы не слабость тела, то он бы просидел возле Танджиро до ночи, не переставая плакать.       Веки наливаются свинцом. Зеницу не в состоянии сопротивляться, поэтому он позволяет темноте полностью его поглотить. Сознание ускользает от него. Отдаваясь во власть холода, он надеется, что не проснётся завтра, ибо возвращаться в мир, в котором не звучит голос Танджиро, не переливается нотами стук его сердца, не шелестит дыхание, словно ветер на горе, подобно, если не хуже, смерти.