Nissa la Bella

      «Мой дражайший господин…»              Обессиленные, но не сдающиеся руки аккуратно выводили небольшие буквы на мятом куске бумаги, одновременно с этим периодически смахивая с лица длинные светлые волосы. В этих тонких руках никто не заметил бы сейчас той силы, которая помогала крепко держать оружие перед собой. Ницца и правда был истощён — его город, как и он сам, ещё не успел забыть бомбёжки пятнадцатилетней давности, но французская гордость не позволяла оставить это место в покое. Но даже после сдачи цитадели в этом мягком и вежливом на первый взгляд юноше всё равно сохранялось то самое спрятанное глубоко внутри упрямство, тот стержень, благодаря которому он смог прожить на этом свете свои две с лишним тысячи лет.              «…Хотел бы я сейчас узреть Вас лично, но, увы, я вынужден ограничиться лишь этим письмом».       Ницца не всегда был мягким и вежливым. Воспитанник и младший брат своенравного Марселя, хотя и не обладавший такой же наглостью и бесцеремонностью, первую свою половину жизни он и сам часто показывал зубы своим врагам, особенно соседу-захватчику Провансу, что так отчаянно пытался его покорить, но два века конфликтов с последним и жестокое подчинение ему в конце концов научили вести себя тише и аккуратнее. Вот только Ницца так и не смог забыть значение слова «свобода». И едва подвернулась возможность бежать — он бежал.       «Мне нужно многое Вам сказать, но я так боюсь, что силы покинут меня раньше, чем я поставлю последнюю точку… Я буду краток».       Тогда он мог опять укрыться у Генуи, к которой до сих пор сохранял нежные чувства, но не хотел обременять и подвергать опасности её в который раз. Отбившуюся от их родительских рук совсем маленькую Монако и саму нужно было защищать, а старый друг Пиза, лишённый флота ещё самой Генуей за век до этого, вряд ли бы помог Ницце на таком расстоянии от него. Амбиции местного губернатора Жана, что из монегасских, а в прошлом генуэзских Гримальди, познакомили этого юношу и его народ с Савойей — ему же и было адресовано это письмо.       «Второй за десяток лет захват города тяжко дался мне и моему народу. Я был ранен, но я всё ещё могу стоять на ногах — тем более что выбора у меня нет».       В савойском доме было много хороших людей. Из относительно схожих по возрасту — непослушный Пьемонт, благоразумный Пинероло, замкнутый Аоста; все из младших так или иначе привязались к старшим, ближайшим савойским братьям — Женеве, Тарантезу, Морьену. А сам Ницца, так получилось, достался Савойе лично. Последний не был из тех, кто позволяет своим подчинённым своевольничать, но и тот договор, что свёл их вместе, не подразумевал беспрекословного послушания савойскому монарху и предательства ниссарских республиканских идеалов. Внутри Савойского государства Ницца, именуемый графством, на деле единственный даже не имел графа и назывался так лишь в территориальном смысле, на манер старых итальянских контадо. Умение вести себя покладисто, но в нужный момент аккуратно надавить, что жестоким образом выработалось благодаря жизни при Провансе, как-то само собой помогло Ницце заставить Савойю увидеть в нём равного себе, на кого не захочется лишний раз накричать или тем более поднять руку. Но и в Савойе за властным тираном нашёлся человек, глубоко переживающий за всю свою семью, даже несмотря на все их постоянные конфликты и войны; человек, изо всех его скромных сил пытавшийся их всех защитить; человек, для которого можно стать самым преданным городом.       «Спустя столько месяцев борьбы мы сдались, но лучезарному Королю было мало нашего поражения. Сегодня, 6 февраля, мне был вынесен приговор — хотя, полагаю, он был известен и раньше. Моя крепость по велению Его Величества будет начисто стёрта с лица земли».       Они сражались рука об руку лишь четвёртое столетие — мелочь для воплощения государства, особенно так давно живущего, но уже было сложно представить, как могло быть иначе. Часть из них уже сгинула. Пиза, Морьен, Марсель, Пинероло… Аоста после смерти Морьена закрылся далеко в горах, а Женева ещё полтора века назад с боем ушёл в соседний Швейцарский союз. Масштабы сражений сменились; итальянские города уже давно превратились в республики или монархии, далеко выходящие за стены одного поселения, а воплощения графств и герцогств, связанных с французской короной, последовательно уничтожались обладателем последней и превращались им в одну огромную химеру, что вознамерилась пожрать всех, кто только стоит на её пути. Хозяин этой химеры уже не первый век желал завладеть Италией. Савойя и Ницца были вратами в неё.       «Я не способен ничего изменить. Я останусь с ней. Я не могу её покинуть».       Это был не первый раз, когда амбиции Франциска Бонфуа завели его армию в эти края. Как когда-то давно Прованс пытался сломить ниссарский дух, так теперь подчинивший его Франция пытается сломить дух всего савойского дома. Ницце всегда было страшно видеть в своём городе и в их стране чужие войска, даже если он скрывал это глубоко внутри своей души и продолжал бороться за собственное будущее изо всех сил. Ницца боялся исчезнуть. Боялся умереть с осознанием того, что он ошибался в своём выборе и что этого больше не исправить.       «Я не признаю иной власти, кроме Вашей. Но если этому городу суждено умереть, то я уйду вместе с ним».       Тёмно-зелёные глаза пробежались по написанным строкам. На бумагу упала слеза — Ницца улыбался, оглядываясь на своё прошлое и на всех, кто в нём был. Ему часто было тяжело, но после бед счастье ощущается сильнее. Осталось лишь подписать это письмо, запечатать его и отнести губернатору, что обещал помочь доставить его в нужные руки. Больше Ницца не боялся. Пусть даже этот корабль пойдёт ко дну, его капитан останется на борту, осознавая, что этот долгий путь он проделал не впустую. А однажды над этим солнечным городом вновь рассеятся тучи, и король, что осмелился создать титул «графа Ниццы» и присвоить его себе, вспомнит, что никакие унижения не сделали ниссаров ни провансальцами, ни французами.       «Простите меня. Я люблю Вас и Вашу семью. Спасибо вам за всё. Прощайте.       Всегда преданный Вам,       Рафаэль Дюран».