Быть гулем, как он.

      Прижав колени к себе, хотелось выть от безысходности, хотелось вышибить себе мозги выстрелом. У Хьюи першит в горле, рот наполняется слюной и она невольно облизывается. Откидывает голову, жмурит глаза, кусает нижнюю губу и пытается не вдыхать воздух, наполненный запахом человеческой девчонки. Хотелось взять и растерзать ее. Хотелось прохрипеть «беги», но бежать некуда. Ни ей, ни девчонке.              Та дрожит, смотрит на гуля, и не понимает, почему не нападает. А Томоко сама не знала ответ на этот вопрос. Не знала почему до сих пор держится в этой клетке собственного рассудка, который пошатнулся ещё давно, задолго до происходящего вокруг нее, словно по заказу наперед.              Татара ждёт, пока треснет лёд и девочка сорвётся, разорвет глотку несчастной, переступит, данную ей совестью и остатками человечности, границу дозволенного, пока где-то там мучается ее молодой человек.              Крики в голове заставляют отдаваться в ушах этим неприятным звоном. Закрывает уши, завывая от накатывающих слез и желания. Желания есть.              Но она — человек.              Всё ещё человек.               И этого не отнять, пока она не сорвётся. Татару это бесит. Нужно было действовать, пока Кано испытывает Оула. Только было сложно делать это аккуратно. Ломать крылья и выдирать перья одно за другим на радость своей садисткой натуре.              — У вас красивые глаза. — Шепчет девушка и Хьюи утыкается в пол взглядом. Янтарные глаза скользят вверх и находят блондинку. Она медленно ползет к гулю, а та ползет назад, к стене, в угол.              Кусает губу.       Божественный запах крови рассеивается по комнате и Томоко взглатывает, кусая кончик пальца.              Такизава.              Девушку выворачивает от понимания, что она теперь монстр и к прежней жизни не вернётся. А может быть организм отвергает остатки пищи.              Вытирает губы и поднимает взгляд на блондинку. Кажется, она что-то говорит. Больно слушать. Не хочется дышать.              Хьюи с нескрываемым желанием грубо вдавливает блондинку в стену, явно сдирая нежную кожу на лопатках и едва не прикладывая её головой.              Ничего личного, чистая случайность.              Она закатывает глаза и впивается ногтями в девичью шею.              Душит.              Давит.              Ломает хрупкие позвонки.              Опускает дрожащие руки и утыкается в стенку возле головы трупа.              Рыдает.              Громко взвывает.              Сжимает руками живот и кричит.              Так, чтобы было слышно.              Татара доволен.              Сломал.              Слишком хорошо.              Ведёт языком по шее и слизывает кровь. Срывается, впиваясь зубами в хрупкую поломанную шею и ест. Ест. Ест. Ест. Безжалостно кусая плоть. Отрывая её.              Но осознание приходит. Приходит, когда Оул за спиной закрывает дверь.              Глаза опускаются на руки и она понимает, что выворачивает.              Выворачивает прямо на труп.              Пальцы обхватывают ее плечи и опрокидывают назад. Она смотрит на него. Черные губы расплылись в улыбке. Безумнейшей улыбке. Но они все ещё теплые и целоваться с ним приятно.              Хьюи переворачивается, заставляет Сейдо упасть на пятую точку. Хватает за волосы и притягивает к себе. Давит на него всем телом. А Оул и не против.              Он обхватывает пальцами ее шею и сжимает. Откидывает голову. Хрипит. Кусает губу.       Переворачивается на спину. Теперь он вжимает ее в пол своим телом и блуждает губами по открытым частям тела. Кажется, она сходит с ума и все это сейчас обычный сон.              Ещё один грёбаный вдох и она открывает глаза. Она снова одна и, кажется, шея болит. Прикасается и шипит от боли. Будто кто-то хорошенько постарался, чтобы ей было сложно дышать. Ублюдок тот, что посмел ее прекрасную кожу превратить в рассадник синяков. Такизава ещё встретиться лицом со стенкой за такую наглую выходку.              — Чего улыбаешься так? Бесишь. — шипит девушка и прижимает к себе колени, когда Оул присаживается вновь перед ней, ставя на пол тарелку с едой.              — Ты смешная. Когда злишься. — отвечает Такизава и приподнимает голову Томоко пальцем.              — Ты говорил мне это. — она отворачивается, рывком повернув голову. Опрокидывает тарелку и Сейдо вздыхает.              — Когда? Не припоминаю такого, — парень пожимает плечами и садиться перед ней в позу лотоса, собрав абсолютно все кусочки мяса в тарелку. Опять ему ее кормить.              — На кухне. Я кинула в тебя ложку, — безразлично ответила девушка, целеустремленно глядя янтарными глазами в потолок, запрокинув голову.              — Ах, тогда, — тянет Такизава и протягивает Хьюи кусочек мяса. Она мотает головой. Он настаивает лишь чуть дёрнув рукой. Она открывает рот и с явным отвращением пережевывает.              Кажется, сейчас опять вырвет.              — Не хочу больше. Убери эту гадость от меня, — бурчит с набитыми щеками Томоко и показывает Сейдо свой пустой рот, распихав пережеванное мясо куда только можно было. Лишь бы только Оул отцепился от нее наконец.              — Эта гадость — теперь твоя пища. Могла бы сказать спасибо, что я не впихиваю в твой рот мясо кусками и заставляю это глотать, — Такизава закинул в рот последний кусок, с удовольствием закатив глаза и протянул девушке пустую миску. Резко схватив посудину, Хьюи тут же вывернуло в нее. Кажется, абсолютно все, что она съела — теперь в этой тарелке. И Сейдо абсолютно не удивлен, — когда ты перестанешь это отрицать? Чем тебя кормить? Человечину не ешь. Татара предлагал мясо гуля — тебя вывернуло лишь от запаха. Животное мясо тебя не устраивает. Чем тебя кормить, в конце концов?              — Неужели тебя это так волнует, Оул? — вытерев лицо предоставленной салфеткой, Хьюи потянула парня за воротник его робы к себе, утыкаясь губами в его. Холодные. Вкусные. На них ещё остался вкус крови, — а что если я хочу съесть тебя?              — Это не смешная шутка, Коготь. Ой какая не смешная, — Такизава расплывается в ухмылке и ловит поцелуй у Хьюи, тут же исчезая за дверью. Девушка откидывает голову и расплывается в улыбке.              В кого бы их не превратил Кано — они все ещё те два говнюка, которые вечно пытаются украсть друг у друга поцелуй. Это всё ещё держит их на плаву. Всё ещё делает людьми.