Идолы падут

2021 год Стукнуло 35 лет. Сижу на балконе, курю сигарету и пытаюсь понять: я взрослый, или всё ещё тупой? Или, может, синтез понятий - тупой взрослый? Наконец-то решил повеситься. Наконец-то до меня дошло, что здесь больше нечего ловить. Все реплики сказаны, счета оплачены, а мечты - исполнены. Да, ловить решительно нечего. Да, наконец-то дошло. Мне 35. Всего час, как 35. Многим моё решение откинуться в собственный день рождения покажется слишком уж драматичным и вычурным: к вечеру в мой коттедж полезут все "друзья", а вместо тусовки обнаружат болтающееся под потолком ледяное тело. До вечера никто не появится. Никогда не появлялся. Я лишь на секунду представляю реакцию общественности: посты в инстаграме, чёрные ленточки, хэштэги, первые полосы газет. Никогда до этого не задумывался о чей-либо реакции на свои действия. Сейчас захотелось. Напоследок. Но лишь на секунду. Всё остальное время перед смертью я решил позволить себе думать о ней. Никогда раньше не позволял себе этой роскоши. Она не моя, она никогда не будет моей, её образ, преследуя каждую секунду, лишь отвлекал от того, что казалось важным. Последние минуты отдам ей, потому что единственным, что имело смысл, была именно она. Я босиком шагаю по ледяному полу, пересекаю просторный хол, подхожу к небольшому комоду у стены и начинаю рыться в нём, смутно понимая, что именно ищу. Ещё прошлым утром отключил отопление, чтобы ощущение комфорта не позволяло мозгу прекратить работать. Именно на этом ощущении я протянул последний год - сыт, тепло одет, при деньгах, проблем решительно никаких. На фоне физического изнурения юношеских лет эта жизнь - дар божий, всё, по сути, замечательно. Но никакой комфорт не унимал то ноющее нечто внутри меня. Это нечто скулило и среди раздражающих, непрекращающихся звуков я отчётливо разбирал несколько слов: я так больше не могу. Весь вечер мне было жутко холодно, и когда часы пробили полночь, объявляя начало моего тридцать шестого года жизни, я наконец решил, что до 36-ти дожить не хочу. Эта мысль клубилась во мне с тех пор, когда я впервые почувствовал вкус успеха. Забавно то, что почувствовал я его не сразу, лишь спустя годы, лишь когда добрался до потолка, куда ранее не добирался ещё никто. У меня нет конкурентов, нет целей, нет ни единой причины остаться здесь. Я роюсь в комоде, куда ранее заглядывала лишь раз в неделю появляющаяся экономка и, наконец, нахожу то, что искал. Медленно перебираю пальцами белую верёвку, ещё запечатанную, видно, покупали для ремонта в подвале. На ощупь жёсткая, на вид - дешёвая. Короли прошлого засмеют меня в аду. 2005 год Стукнуло 19 лет. Сижу на балконе, курю сигарету и пытаюсь понять: я взрослый, или всё ещё тупой? Или, может, синтез понятий - тупой взрослый? Резкая боль в позвоночнике напоминает о том, что двенадцатичасовая ежедневная работа на заводе автоматически клеймила меня и тупым, и взрослым. Хотелось бы мне сказать "вот и порешали" и начать думать о чём-то другом, но меня интересовала другая сторона вопроса. Повзрослел ли я настолько, чтобы принять простую истину: мне мало этой сигареты, этой еды, этой одежды и небольшой квартирки, где ютимся с братом и матерью. Отец умер 5 лет назад, с тех пор я, плюнув на образование, бросил свою жизнь на алтарь помощи семье. Вместе с матерью мы работали до кровавых ран на руках, на самых грязных и тяжёлых работах. В итоге никто не умер с голоду, мы даже вполне прилично жили, обладая всеми нужными атрибутами семьи, находящейся чуть выше черты бедности. Мы выбрались и закрепились на оптимальном уровне, где в итоге и мать не умирает от перенапряжения, и у меня получается отдыхать. Моему младшему брату - Саске - всего лишь тринадцать лет. Я никого в целом мире не люблю так, как его. Те мучительные часы у печи на заводе, или на складах, где мне на спину загружали мешки с цементом, помогла мне пережить только одна мысль. Мысль о том, что ближе к зиме накоплю достаточно денег, чтобы купить ему самые лучшие ботинки. Сорванец регулярно посещает школу, где, к моей нескрываемой гордости, является буквально лучшим учеником за всю историю этого захудалого заведения. Он очень способный ребёнок, почти такой же, каким я был когда-то. Однажды, забирая его из дополнительных школьных занятий в мой единственный выходной, я пересёкся со своей бывшей учительницей. Та с нескрываемой скорбью в глазах взглянула на меня и сказала, что у Саске большое будущее. Имелось ввиду, что и у меня оно было, а глазами женщина выразила следующее: не дай ему так же его загубить. Я и сам это чудесно понимал. Это и было моим главным приоритетом. Дать Саске то, чего не было у меня - возможность учиться, оптимальный старт. День и ночь, надрывая спину, я думал лишь об этом. Но почему-то каждый считал обязательным выразить эту мысль вслух. Как-то после работы мы сидели с мамой на кухне, пили чай. Саске прибежал домой - он ходил к однокласснику, чтобы воспользоваться его компьютером, и поделился с нами потрясающей новостью - его пригласили обучаться в самой престижной частной школе Японии, даже пожаловали приличную стипендию за успеваемость. Озвучив новость, он сразу же побежал в комнату, которую мы делили на двоих, чтобы сесть за учёбу ещё усерднее. А мать сказала, что мы должны работать до посинения, лишь бы у него было всё необходимое. Ещё несколько лет назад в её глазах была та же скорбь, что и у моей бывшей учительницы. Ещё несколько лет назад моя мать осознавала, что и я неглуп и, обладая возможностями, добился бы большого успеха. Но в последнее время она будто оградила себя от разъедающей её мысли. Я не жаловался - даже выглядел вполне живым и довольным, а значит, меня всё устраивает. Через два часа после этого разговора мне исполнилось 18. Прошёл год. И вот я, на том же балконе, курю ту же марку самых дешёвых сигарет, от которых годам в тридцати помру, выплёвывая лёгкие. Мать уже несколько часов мирно спала в нашей тесной гостинной, Саске что-то читал. Не хотел ему мешать, обращать его внимание на часы - он никогда не забывал о моём дне рождения, в отличии от матери. Мне как-то легче не обращать внимания на этот день, он значит для меня лишь одно: ещё один год прошёл, а ты, Итачи Учиха, всё ещё никто. И сегодня, сидя на этом самом подоконнике, с этой самой сигаретой я собираюсь решить, останется ли этот Итачи Учиха никем, или всё же попытается. Попытается сделать хоть что-то. Пусть я не закончил школу, но пренебрегать самообразованием не стал. Не смотря на тяжёлую работу, умудрялся много читать, и годам к семнадцати загорелся практически несбыточной мечтой - стать журналистом, или писателем, или чем-то в этом роде. Тренируясь, писал короткие забавные этюды о своих товарищах по цеху. Они читали их на перекурах и плакали от смеха, а я стоял с каменным лицом, покуривал сигарету и прощупывал круг интересов этого социального сословия к коим себя, кстати говоря, не приписывал. В итоге мои творения дошли в заботливые лапы профсоюза и я был обречён на славу: мой рабочий день сократили до 8-ми часов, остальные четыре часа я занимался заводской газетой. Разумеется, ни матери, ни Саске я об этом не признался. Я с большим успехом сумел поднять популярность ранее никого не интересовавшей писанины. Газету с нетерпением ждали и буквально отрывали с руками, особенно интересовались последней страницей - там я публиковал то, благодаря чему оказался в кресле редактора - этюды о своих коллегах. Если увлечённо заниматься каким-нибудь делом, можно пропустить даже конец света. Я пропустил закрытие завода. Закрылся он вчера, как раз перед моим девятнадцатым днём рождения. И вот она, новая точка отсчёта. На этом балконе с еле тлеющим фильтром между изрезанных пальцев, я чётко решаю, что этой эпохе конец и дальше всё изменится. Внезапно моё внимание привлекает движение на противоположной стороне улицы - две девочки тщетно пытаются скрыться за слишком тонким для того, чтобы скрыть обеих, стволом дуба. В голову не сразу приходит причина, по которой две девочки в нарядных платьях ошиваются июньской ночью в не самом благополучном квартале. Но внезапно я вспоминаю ворчание младшего брата по поводу слежки, которую организовали его одноклассницы и невольно признаю, что смеялся я зря и это уже перебор. Перекидываю ноги через подоконник обратно, опускаюсь босыми ступнями на прохладных кухонный пол, хватаю ещё одну сигарету, спички, и направляюсь на улицу. Они расслабились, заметив, что я слез с окна и не стали убегать но, увидев меня, выходящего из дома, девочки засуетились и ещё плотнее прижались друг к другу, пытаясь спрятаться за молодым деревом. Я пересекаю улицу - асфальт ещё тёплый, а мне ужасно не хотелось ни обуваться, ни даже волосы убирать в хвост. Постричься бы, но постоянно не хватает времени. - Вам не кажется, что уже поздновато для сбора стратегически необходимой информации? - спрашиваю, остановившись прямо напротив проказниц. Они робко выходят из укрытия, признавая капитуляцию. Очевидно, одногодки Саске. Обе милы, в будущем - будут просто красавицами; одна из них - зеленоглазая и розоволосая, смотрит на меня из-под дрожащих век и теребит подол персикового шифонового платья, явно дорогого. Другая - блондинка - смотрит с вызовом. Хотя в первую секунду обе опешили, увидев взрослую версию их предмета воздыхания - мы с Саске весьма и весьма похожи друг на друга, разница лишь в возрасте и в том, что мне некогда стричься. - Мы просто гуляем, - выпаливает блондинка и, хватая за руку сообщницу, ведёт её в неизвестном направлении. - В час ночи? - спрашиваю, затем зажимаю между губ сигарету и поджигаю её. На секунду посещает мысль о том, что курить при детях, тем более, если это девочки, неправильно. Но у меня ломит всё тело, они стоят далеко - дымом не надышатся, к тому же у меня праздник - могу себе позволить. Моё поведение не ускользнуло от пристальных зелёных глаз и я замечаю в них осуждение. Невольно смеюсь, осознавая, что меня в который раз сравнивают с малолетним братом. - Нам не нужна помощь, спасибо вам большое, - произносит зеленоглазая и теперь уже она - инициатор движения. Громко выдыхаю, подняв глаза на звездное небо и думаю о том, как чудесно было бы страдать такой же чепухой; чувствовать, что единственная проблема - отказ понравившейся мне девушки, и что пережить такое горе я не в силах. Но реальность в очередной раз неистово хохочет мне в лицо и говорит "отвези детей домой и ищи новую работу". - Вы можете зайти в наш дом, пока не приедет такси, чтобы вас забрать. Обещаю, Саске не выйдет из своей комнаты и никогда не узнает о том, что вы здесь были. Они резко оборачиваются и смотрят на меня с явным недоумением. - Хотя насчёт Саске - это уже на ваш вкус, - продолжаю. - Но о том, чтобы вы бродили здесь ночью и речи идти не может. Заходите в дом, подождите такси и дома извинитесь перед родителями. Не удивлюсь, если они всю полицию города на уши подняли. По скользящем во взглядах чувству вины вижу, что и они это прекрасно понимают и обе изрядно паниковали, не понимая, как добраться домой. Девочки послушно зашагали в дом, пересекли крошечную прихожую, таращась на помещение во все глаза. Они явно не ожидали, что Саске может жить в такой норе. На кухне обе послушно присели на стулья и продолжили бесцеремонно сканировать обстановку и меня, вызывающего такси по старенькому стационарному телефону. Кладу трубку и снисходительно смотрю на разбойниц. Вид у обеих теперь более чем виноватый. - Как вас зовут? - спрашиваю. - Ино Яманака и Сакура Харуно, - отвечает та, что посмелее. - Адреса помните? - Конечно, - робко кивает Сакура. - А вы - отец Саске? - спрашивает Ино. Я, скрестив руки на груди, еле заметно улыбаюсь. Тяжёлая работа ударит по любому лицу, даже по самому прекрасному. - Старший брат. - Простите, - извиняется её подруга. - Мы просто не знали... - Потому и шпионите, - киваю я, продолжая улыбаться. - Ничего страшного. Мне всего лишь девятнадцать, а отец наш давно умер. - Мы вовсе не... - начала Ино, но покраснела и опустила взгляд. - Вы... - произносит Сакура, очевидно борясь с желанием сказать что-то и неуместностью этих слов. - Вы, кажется, очень устали... - Да, устал, - соглашаюсь я и внезапно чувствую непонятное чувство удовлетворения. До этого момента не позволял себе ни признаться в изнеможении, ни сказать об этом слух. Забавно, что первым человеком, кто об этом сказал, и с кем я согласился, оказалась сталкерша моего младшего брата. - Вам не следует... - она сильно краснеет и замолкает. - Не стесняйся, продолжай, - улыбаюсь я. Она смелеет и через несколько секунд поднимает на меня сверкающие состраданием зелёные глаза. - Вы... Берегите себя. Сакура произносит эту фразу с ударением на второе слово. Это ударение резонирует в моей душе и я вздрагиваю, будто облитый холодной водой. Звук подъезжающей машины приводит меня в чувство. 2011 год Стукнуло 25. Сижу на балконе, курю сигарету и пытаюсь понять: я взрослый, или всё ещё тупой? Или, может, синтез понятий - тупой взрослый? Резкая боль в позвоночнике напоминает о том, что я уже не первой свежести и помогать молодым грузчикам загружать в новую квартиру рояль - дело тупое. В эту же ночь шесть лет назад я всё думал, как жить дальше. И одна девочка посоветовала себя беречь. В конце концов её я и послушал. Не сказал бы, что последние шесть лет я берег себя в классическом понимании слова - нет, со стороны могло показаться, что я пытаюсь себя угробить. Работать пришлось ещё больше, так как я ушёл из дома, нормально спать не получалось - нужно было экстерном сдать экзамены, получить школьный диплом, поступить в университет, отучиться, попутно работая. Но, в конце концов, моя жизнь была брошена на алтарь безбедного будущего. Я ужасно себя чувствовал, покидая мать и брата. В то же время понимал - оставаясь с ними, не смогу всецело посвятить себя работе над нашей потенциально счастливой жизнью. Да, своим уходом я обрекал Саске и мать на тяжёлые времена, не такие тяжёлые, как довелось пережить мне, но и приятными их не назовёшь. Тешила лишь мысль о том, что в конце концов у них будет абсолютно всё на свете, если у меня получится. Просто нам всем нужно было пережить этот период. В конце концов я оказался весьма и весьма прав. Саске работал, но не успевал совмещать, как и я когда-то. Но, в силу наших различий, он предпочёл учёбу сытному ужину - винить не стану, даже горжусь. Я, порой голодая, отправлял им деньги, они их принимали. И всё же на мне висело клеймо эгоиста. И висит до сих пор. Саске, кажется, меня понял - понял, но не простил. Мы изредка созванивались все эти годы, раз в месяц, чаще всего инициатива исходила от меня - на этом наша братская любовь ограничивалась. В общем и целом - у меня таки получилось. Не успел отучиться - за меня уже воевали престижные журналы и газеты, обещая довольно большие деньги. Позавчера наконец-то приобрёл квартиру в приличном районе. Вчера позвонил домой, сообщил о покупке и велел паковать вещи, на что получил вежливый отказ. Саске, скрипя зубами, принимает от меня деньги на обучение, но жить под моей крышей не станет ни за что на свете. У нас с ним, как оказалось, общая страсть - литература. Он поступил в тот же университет, что и я когда-то, на ту же специальность. Моё начальство подшучивает, что они не могут дождаться момента, когда удастся сцапать ещё одного Учиху. Только во всех его действиях я, увы, вижу лишь одно - смертельную обиду на меня, да и на себя самого. Когда-нибудь он вернёт мне всё до последней копейки, не удивлюсь, если он подсчитывает, сколько подарков я приношу, навещая мать в её квартире. Не удивлюсь, если он, поступая на мой факультет, мечтает в будущем раздавить меня. И пусть. Лишь бы он никогда не знал нищеты. В общем и целом, мне 25. Докуриваю сигарету дорогой марки, поднимаюсь подоконника, и босиком выхожу из квартиры, захожу в лифт, за считанные мгновенья покидаю свой семнадцатый этаж и оказываюсь на первом. Игнорирую удивлённый взгляд консьержа, продолжаю свой путь и, наконец, оказываюсь на улице. Приятный летний ветер играет с моими волосами, обстричь которые опять не было времени. За двадцать пять лет я не нажил ни одного друга и до этого момента, в принципе, не думал о таких мелочах. Но сегодня мне одиноко. В последний раз чувствовал эту пустоту в ночь своего девятнадцатилетия. Асфальт, как обычно, тёплый. Я бесцельно брожу среди элитных высоток, деревьев, которые высадили в безупречные линии, дорогих машин, пока не встречаю недоумевающий взгляд очень знакомых глаз. Розоволосая девушка в длинном персиковом сарафане на еле заметных тонких бретельках стояла посреди газона и смотрела на мои босые ноги. В руке она держала поводок, обратную сторону которого от раздражения грызло пушистое облако - шерсть у пса оказалась чисто белой, ровной и очень длинной - высотой он доходил до бедра хозяйки. Я её не сразу узнал - в последний раз мы встречались, когда ей было, кажется, тринадцать. Сейчас передо мной стоит привлекательная девушка, я бы обратил на неё внимание, даже если бы не помнил, что именно она мне тогда сказала, и как это повлияло на мою жизнь. Сакура меня тоже узнала и даже в полумраке я понимаю - меня узнали. - Привет. Давно не виделись, - спокойно произношу я. - Славный пёс. - Персик, - отвечает она и смущается ещё сильнее. - Я имею ввиду... Его... Персик зовут, ну, ты понял. - Я хожу босиком, потому что мне нравится чувствовать тёплую почву, - она не сводила глаз с моих ног и меня это веселило. - Да я не... - Сакура растеряно осмотрелась, но скоро осознала тщетность попыток зацепиться за что-то другое глазами и, капитулируя, улыбнулась мне. - Я тогда тоже пройдусь. Она сняла босоножки и вышла на тротуар, за ней выбежал Персик и подался вперед. Мы зашагали вместе по аллее. - Так ты здесь теперь живёшь? Киваю, невольно вспоминая своё старое жилище и ощущая новый приступ боли от отказа родных разделить со мной жилплощадь, которую я покупал для всех нас. - Хорошее место, - киваю. - Всю жизнь здесь живу. Здесь спокойно настолько, что этот покой надоедает. - Именно за этим видом покоя я и приехал. Она странно-понимающе на меня смотрит и опускает взгляд, будто знает меня сто лет и всё пережитое мной ей известно. Будто ей меня очень жаль. Отвечая на её взгляд, в открытую рассматриваю повзрослевшую девочку: она, как и предрекалось, чертовски мила. Волосы длинные, ровные, широкий лоб прикрыт чёлкой, фигура тонкая и изящная, глаза сверкают, как и тогда. Её вид вызывает у меня положительные эмоции и странную теплоту внутри и я продолжаю, не стесняясь, смотреть, в попытке нагреть свою душу, чтобы тепла ещё надолго хватало. Мы проходим ещё несколько метров в неловком молчании и пёс тянет хозяйку к одному из домов справа от нас - видимо, рефлекторно. - Персик домой тянет, - непринужденно произносит Сакура. - Хорошего вечера. Я молча киваю, провожая их взглядом. Она внезапно останавливается и, повернувшись, произносит: - И да, Итачи... С днём рождения. Уходит. И я, не осознавая специфики отношений в полной мере, понимаю одно: с Саске они всё ещё общаются.