Перекрытия

Ей всегда нравилась своя фамилия. Кто-то говорил, что она слишком длинная или пафосная, но она так не считала. С точки зрения Софьи Дмитриевны, эта фамилия подходила ей идеально: была такой же утонченной и сладкозвучной. Вознесенская в общем считала себя удавшимся экземпляром своего вида. И не стеснялась довольно изящными способами всем окружающим на это намекать. Однако был тот единственный человек, который всей внутренней и внешней красоты в итоге не оценил и поступил как самый настоящий идиот – бросил ее. Так и говорила Алиса, когда несколько недель назад Соня с влажными глазами и растрепавшейся прической зашла на ее кухню и аккуратно присела на табуретку закидывая ногу на ногу. В тот вечер Вознесенская долго держалась, прежде чем отчаянно зарыдать, закрывая лицо руками и вытирая слезы в совершенно бесполезной попытке прекратить этот потоп. Периодически истерика прерывалась, Алиса подавала ей кружку с новой порцией крепкого черного чая с малиной, но вскоре все возобновлялось. Они почти не разговаривали, потому что разобрать речь Сони в тот момент представлялось практически невозможным – и Алиса довольно быстро это поняла. Она успела помыть посуду и закинуть вариться гречку, прежде чем безутешная подруга окончательно выдохлась. Теперь она сидела, тупо уставившись в стенку цветастой кружки и постукивала пальцами по ее ручке. – Хочешь остаться у меня? – Да. Она уснула быстро и крепко, закутавшись в теплое одеяло и распластавшись практически по всей ширине кровати. Мысли про отношения, прервавшиеся так внезапно и так болезненно, растворились в мягкой темноте и не возвращались к ней до самого утра. Пожалуй, это было самое приятное за весь день. На следующий день ее ждала картина, вызывающая неподдельное сочувствие: Островская, свернувшись и закутавшись в плед, сопела на маленьком диванчике, подложив под голову охапку каких-то вещей. Вот уж действительно человек, закрытый для любых серьезных отношений: живет в квартире уже полтора месяца, а второго одеяла – или хотя бы подушки – как не было, так и нет. Соня даже особо не удивилась, когда нашла на кухне только две чашки: ту, что Алиса привезла еще из дома – широкую, темную, ничем не примечательную, и желто-розовую, больше похожую на палитру художника-авангардиста. Обе вымыты и аккуратно поставлены рядом, ручками в одну сторону. Соня запомнила, чтобы потом как-нибудь пошутить на эту тему, и подставила чайник под кран. – Вообще… Она даже дернулась от того, насколько неожиданно прозвучал голос заспанной Алисы откуда-то сзади. – Вообще надо сначала в фильтр, – Соня обернулась и увидела, куда показывает Островская, – там даже еще вода осталась. О том, как Вознесенская, откровенно веселящаяся по поводу местных кухонных традиций, рыдала вчера здесь же, было принято решение не говорить. Обе понимали, что начинать такой разговор сейчас значит окунаться во вчерашнее состояние, а этого не хотелось никому. Соня осталась в квартире еще на пару дней – отсыпалась, переписывала тщательно законспектированные Алисой лекций, готовила вкуснейшие ужины и носилась по всей квартире веселым комочком. Когда она уехала, Островская решила, что заводить кошку все же не хочет. На следующий день она нашла в комоде второй набор постельного белья в той же желто-розовой гамме, простенькую подушку и одеяло. Записки не было, но она была уверена: Соня успела пошутить все шутки мира, пока складывала все эти прелести сюда. Через пару недель в университете они все же поговорили о том, что произошло. Соня уже не плакала, но как-то заметно посерьёзнела, когда начала рассказывать про парня – бывшего теперь уже. Все оказалось так до одури банально, что даже обидно: он пробыл с ней ровно до того момента, пока ему было удобно. А как только Софья Дмитриевна рассказала о том, что на самом деле не хочет во всем подстраиваться под него, парень решил, что такие отношения не для него. А она верила, что это – любовь. Что это – на долгие годы с историей о большом доме, о детях и собаке, о дереве в конце концов. И он может даже согласился бы на дом и детей, на собаку – но при всем этом сама Вознесенская жила бы в сущем аду, и чем дольше – тем глубже внутрь ада она бы опускалась. Соня это и сама отлично понимала. Ей было обидно, стыдно, грустно и даже немного страшно, но над всем этим все еще существовал, пусть и слабенький, неокрепший, но тем не менее объективный взгляд. Она знала, что так лучше. Но чувствовала, что это лучше сейчас медленно сгрызает ее изнутри. Она сравнивала себя с очень вкусным тортом: кто-то пришел, откусил кусок и ушел. На месте, где раньше были пропитанные сиропом коржи и крем теперь не было ничего, и это чувствовалось остро. Ей не хватало тех небольших, но очень личных моментов, которые уже стали их личным ритуалом; не хватало черт его лица и тела; его интонаций и мимики. Алиса слушала весь ее рассказ и молчала. Ей очень хотелось помочь. Подсказать, поддержать или хотя бы сказать, что она все понимает. Но она не понимала. На уровне книжек по психологии отношений – да, но этого было явно недостаточно. Не сказать, что ей не хватало эмпатии – скорее, не хватало опыта и чувственности. В этом плане Островская всегда восхищалась умением своей подруги так ярко и остро чувствовать, и не важно – хорошее или плохое. – Ты же не выкинула подушку с одеялом, да? – менять темы она тоже умела, не поспоришь. – Как раз сегодня собиралась отдать парням из перехода. – Каким парням? – она непонимающе захлопала длинными ресницами. – Тем, которые еще шапки хиппи носят и на картонках любят спать. Соня звонко рассмеялась, отклоняясь назад, а потом – сгибаясь почти пополам. – Знаешь, – наконец подуспокоившись, ответила она, – думаю, эти вещи больше пригодились твоим соседям. Я встретила одного с верхних этажей, выглядел он страшновато. – Ты же не про внешность, да? – Нет. Он как будто несколько дней не спал. Или несколько дней пил. Или и то, и другое. Под глазами синячищи, прическа больше на воронье гнездо смахивает и взгляд пустой-пустой… Может, он дементор? Смотри, осторожнее – эти твари высасывают из людей души. – Ну если это он устраивает эту вакханалию наверху, то точно дементор. Соня снова рассмеялась, и они пошли на пару. С того разговора прошел почти месяц, и никаких особых изменений Алиса не увидела: Вознесенская страдала, притом самозабвенно, периодически рвалась обратно к парню, но вовремя останавливалась, много разговаривала, улыбалась и не упускала возможность покрасоваться перед одногруппниками. Она вошла в свой привычный ритм, лишь иногда, как будто по инерции, вспоминая о том, что произошло. Алиса была уверена, что довольно скоро и эти внезапные приступы ностальгии прекратятся. И они действительно прекратились. А потом, в самый разгар вечерней смены, она увидела звонок. Услышала в трубке смазанный голос и несобранную речь, и почему-то очень сильно разозлилась. Как если бы ее маленький ребенок сделал ровно то, чего его просили ни в коем случае не делать. Пока она ехала по вечерней Москве, злость успела утихнуть, но осадочек остался. Только потом, доставив подругу к ней домой, сделав крюк до бара и вернувшись домой, Алиса вдруг поняла: так же она относилась и к своему брату, когда тот в детстве вляпывался в свои детские неприятности. Она точно так же злилась – и шла его выручать, да так, чтобы мама не узнала о случившимся. Это было выгодно всем: брату – потому что его не будут особо громко ругать; маме – потому что ей не надо будет тратить последние остатки сил на выяснение всех первопричин и последствий того, что сделал ее сын; и, наконец, самой Алисе – ей так просто почему-то было проще. Конечно, потом она сама разговаривала с мелким темноволосым мальчишкой, глаза которого очень напоминали глаза кота из шрека. По такой же схеме она планировала действовать и с Соней: дать отоспаться, а потом вызвать на обстоятельный разговор. Но все это – потом. В другой день. Алиса повернула ключ в замке и вошла в квартиру, которая встречала ее божественной тишиной и свежим воздухом. Она сняла пальто, аккуратно повесив его на вешалку в прихожей, разулась, вымыла руки и лицо, и рухнула на заправленную постель. Раздеваться дальше не хотелось. Звук расходящегося дождя на улице все же заставил ее поднять свое тело с кровати и дойти до распахнутых окон – заливать квартиру все же не хотелось. Все же скинув с себя одежду и забравшись под теплое одеяло, она зачем-то прислушалась к воцарившейся тишине. Ей показалось, что через тонкий потолок она услышала, как хлопнула входная дверь этажом выше. Только показалось.