Внутри

В детстве я часто наблюдал за ровесниками в своем окружении. Оценивал. Кто они самом деле? Сравнивал. Так уж сильно наши жизни отличаются? Так уж я отличаюсь от них? Я наблюдал и представлял себя на их месте, всегда таком удобном. Без глупых придуманных границ. Без списка «можно» и «нельзя». Они свободны. Их выбор - только их выбор. Что, если бы я родился в семье, не знающей горя и проблем. Вырос вне рам ужаса, страха и нервных срывов в приступах желания убить. Выходил на улицу каждый вечер и не думал о том, что меня ожидает через несколько часов. Да. Я стал бы совершенно другим человеком. — прекрати ныть, Драко. Я, задыхаясь, едва сдерживая собственные рыдания, хватался руками за рубашку в области грудной клетки, представляя, как сжимаю в тисках собственное измученное сердце. Ломался пополам. Лица людей рядом — просто пустые безымянные маски — треснули, смешались в один сплошной поток темных оттенков, и я — плывущий не по течению. Должен быть не здесь. прекратиныть. прекратиныть. прекратиныть. Я отталкивал людей, встречающихся мне на пути; мысленно кричал изо всех сил, запрокинув назад голову. Бежал прочь отовсюду. Небо впитывало мои мольбы, жалобы, даже проклятия — оно впитывало все подобно огромной губке, нависшей над нами. Но моя боль только росла. прекратиныть. прекратиныть. прекратиныть. Я, кажется, забыл: мир уже поглотил всех нас. прекратиныть. прекратиныть. прекратиныть. Я взялся за чистые листы и перо на прошлой неделе, чтобы только придать черному монстру, поселившемуся в моей душе, образ, и со следующим днем все больше нуждался в понимании человека рядом. Я так хочу... прекратиныть. прекратиныть. прекратиныть. Я видел ее каждый день. Помню: еще кучу народа между нами и людей, снующих туда-сюда; я — здесь, она — по другую сторону. Помню зиму и мысли, полные чувства безысходности. Одиночества. Боли. Страданий. Чье это? Откуда это во мне? Ее волосы растрепаны, торчат во все стороны, и ей даже не приходит в голову уложить их. Она в очередной раз спешит. Я помню, да — взгляд ее добрых глаз всегда был сосредоточенным, а уголки губ — приподнятыми. Но это не мне. Не для меня. Одна только мысль о том, что это все принадлежит не мне, предназначено не для меня — вызывает злость. Моя кровь закипает. Порой злость разъедает меня изнутри быстрее обычного. Разгорающимся костром она обжигает внутренности и кости, дымом — отравляет кровь, пеплом — забивает сосуды. Я бессилен перед ней и не имею права выплескивать все дерьмо, рожденное негативом во мне, наружу. Я просто отравляюсь этой бессильной злобой. Тону в ней, захлёбываюсь в ощущениях, вызываемых ею. Заложенные уши, жар, дрожащие руки, что-то тихо шепчущие бледные губы, — я обречен на то, чтобы переживать все в одиночку. Я видел ее каждый день. И при каждом взгляде на нее мое сердце разрывалось от желания прижать к себе. И я даже понятия не имел, зачем мне это, откуда во мне это желание. В толпе таких же безымянных лиц ее лицо казалось мне самым печальным. Она наверняка ощущала себя потерянной — потому что выглядела именно такой — и вряд ли испытывала радость от всего этого, но где-то в моем подсознании я обнимал ее, гладил по растрепанным волосам и твердил, что все обязательно будет хорошо. А она мне в ответ тихо шептала своим неуверенным, дрожащим «я знаю, я знаю…». Она — такое крохотное создание в этом огромном мире, просто крошечное. Она — самая уязвимая. Мне хотелось закрыть ее собой, чтобы мир ее не касался, — он слишком жестокий, а она — слишком хрупкая. Мне хотелось — действительно хотелось! — быть смелее — ради нее, — чтобы найти в себе силы пойти против всех, против всего, против Него. Но я не смог. Я слаб, изувечен, сломлен, растоптан. Случайная мысль — и сомнение находит себе место в моем подсознании, располагается по соседству со страхом, практически бок о бок с ним, и неумолимо заставляет задаваться вопросами. Я представлял, как что-то ужасное происходит со мной, что-то жуткое и страшное. Я гнию изнутри. Медленно и долго. Ежедневно, ежечасно, ежеминутно. И, даже чувствуя, не могу остановить это. Мне хочется кричать, но я молчу. Мысли, подобно бумаге, безжалостно пожираемой огнем, разъедаются, создавая из пепла и дыма, оставшихся после горения, темные образы, в которых я — не я вовсе. В них я являюсь монстром, разрушающим и убивающим. В них мои руки разоряют все, что мне дорого. Однако, это чудовище не может быть мной. Или может?.. Я видел тебя каждый день. Ты — единственный человек, способный отвлечь меня от самого себя, от этих страшных мыслей в моей голове, от окружающего мира и его людей. Мне нельзя оставаться одному — я вряд ли выдержу еще один раз. Прости. Мне жаль, что так вышло. В особенности, что я разочаровал тебя. И все человечество разом. Чувство вины не дает покоя вот уже который день. Я потерял счет времени, проведенному в вакууме собственного мозга. Такое впечатление, будто я — заевшая пластинка в граммофоне. И эти надоедливые мысли звучат, звучат, звучат в моей голове, разрушают меня. Иногда передо мной возникает образ счастливого человека, не знающего сути настоящего одиночества и боли, — именно таким я представлял себя в будущем, — словно специально, намереваясь всадить самому себе глубоко в сердце кол. Такие, как я, не заслуживают сожалений. И она об этом знает. И я об этом знаю. простипростипрости Будь она сейчас рядом, я бы попросил ее убить меня. Я хочу сказать ей, как она красива в те опустошенные срывами минуты слабости, что, подобно приступу паники, мгновенно топят и изолируют. Она прекрасна, даже когда посылает меня к черту в ад, захлебываясь в собственных слезах. И уж точно неповторима, потому что она — это она. И пусть ее коротко стриженные ногти впиваются мне в кожу, пуская эту чёртову чистую кровь, — я не буду против, потому что она — это она. Невозможное, в принципе, эхо ее крика, раздающегося в моей голове из безысходности и бессильного желания что-либо исправить, может разорвать мне барабанные перепонки. И в подобные моменты я хочу сказать ей, что в этом бесконечном одиночестве кроется ее уникальность. Что наступит завтра и оно смоет собой осадок печали после прошедших дней. Что она не одна и я люблю ее. Но никогда не скажу.