Международный женский день

      Татьяна Третьякова была не только романтической особой, но и очень ответственной. Наверное, поэтому именно она, в отличии от других медсестер приемного отделения Склифа, практически всегда попадала в веселую компанию хирургов Брагина, Лазарева и Куликова. Нет, конечно, с другими врачами ей тоже нравилось работать. Вот, взять Марину Владимировну, например: перед ней Татьяна испытывала просто благоговейный трепет — ведь это фактически единственная женщина, приручившая буйный нрав Олега Михалыча, кроме того, красавица и потрясающий профессионал. Салам Магомедович всегда хвалил Танюшу даже за самые мелочи и вежливо общался с больными — вот у кого дипломатии поучиться бы нашим политикам!.. Но всё же больше всего Третьякова любила «звездное трио» — а это почти всегда было именно трио — наверное, потому, что она всегда чувствовала свою сопричастность к великим тайнам этого богоспасаемого медицинского учреждения. Без тайн Олег Михалыч, Константин Германыч и Сергей Анатолич не работали.       Поэтому сейчас Татьяна шагала в палату к больному Парамонову, исполненная гордостью, что ее вновь избрали среди десятков других. Гордость была бы неполной, если бы ей просто нужно было ставить капельницы больному Парамонову, но тот факт, что она под видом обычных процедур могла выведать у него что-то очень важное, делал Таню в собственном сознании поистине Зоей Космодемьянской. Вот и сейчас, прихватив необходимый «партизанский набор» в виде сменной склянки с глюкозой, разведчик Третьякова незаметно проскользнула в палату больного Парамонова. — А я вас ждал, — прозвучал тихий мужской голос за спиной у медсестры, которая, увлекшись игрой в шпионаж, от неожиданности замерла на месте, боясь развернуться. — Ну что же вы, не стесняйтесь, проходите! Я секунды считал до вашего прихода. — Так, больной, лежите и не двигайтесь, — наконец осмелев, приказала Таня. — Я пришла вам ставить капельницу. — Только за этим? — все также одухотворенно смотря на нее, прошептал Парамонов. — В каком смысле? — вновь напряглась та, припоминая слова Константина Германыча, что пациент может быть опасен. — А я ждал, что вы мне скажете, что я наконец выздоровел. Моя неизлечимая болезнь отступила… — Послушайте, Парамонов, я вам скажу так: в анализах у вас повышенный сахар. Но я знаю, что все с вами в порядке. Вы специально симулируете болезнь, специально наелись шоколада перед сдачей анализов, — перешла в нападение Татьяна. — Может, доктора Лазарева этим и проведешь, но только не меня. Я видела у вас обертку от Сникерса, вы ее запихнули под подушку.       Больной Парамонов с восторгом смотрел на медсестру. «А, может, не симулирует, а просто слегка того?..» — пронеслось в голове у Третьяковой. — Давайте сюда фантик! Анализы все равно придется пересдать. — Я чувствовал, что не ошибся в вас! — с восхищением произнес Парамонов. — Я вам, конечно, отдам! Я вам все готов отдать! И даже свое сердце! — и одним движением руки (нет-нет, не имени Амаяка Акопяна, а каким-то другим) он вытащил из-под подушки букет белых тюльпанов и протянул его медсестре.       Увидев такие желанные сегодня цветы, партизан Третьякова поняла, что вот-вот провалит «задание». Осмотрев букет в полной тишине и убедившись, что в нем не заложена бомба, Таня взяла его в руки. — Спасибо, конечно… Это так неожиданно… что это значит? — Это значит только одно — мое сердце вновь бьется в полную силу. Нет, вы не подумайте, я не легкомысленный — рана, нанесенная мне Оксаночкой, будет еще долго заживать, — начал объяснять Парамонов. — Кто такая Оксана? Ничего не понимаю! Вас что, ранили? — недоумевала Третьякова. Оксаночка — это моя бывшая девушка. Она бросила меня! Ранила в самое сердце, понимаете! Я думал, что просто не выживу! Но вот появились вы, — глаза его вновь засветились. — Но почему именно я? — немного начиная разбираться в причинно-следственных связях, уточнила Таня. — Признаюсь, вы были не первой. Сначала я увидел блондинку, строгую такую, она еще ругалась на доктора Лазарева… Я понял, что ее тоже кто-то ранил в самое сердце, поэтому она злится. Чтобы как-то порадовать ее, я подарил ей цветы. Затем, после операции, вместе с Константином Германычем пришла брюнетка. Они долго шептались рядом с моей кроватью, думая, что я сплю, но поссорились, и она ушла. Знаете, вообще-то брюнетки не в моем вкусе, но в этот раз бес попутал, — поделился больной Парамонов, надеясь на понимание.       Татьяна на всякий случай кивнула. Парамонов продолжил, и она узнала и остроумной блондинке, которая его подбодрила перед операцией (носившей прекрасное имя Нина Дмитриевна), и об ангеле с небесно-голубыми глазами, который посетил пациента — «Марина Владимировна, явно,» — смекнула медсестра. Но ангел больше не вернулся… Зато вот Татьяна, по мнению Парамонова, навещает его вовсе не потому, что следит за состоянием его здоровья, и даже не потому, что «шпионит» за ним, а исключительно в связи с ответными чувствами и благородностью души.       От таких комплиментов от образа шпиона не осталось и следа, Третьякова растаяла и с умилением глядела на больного Парамонова. — Это еще что такое? — вопрос вошедшей в палату Ирины Алексевны застал медсестру врасплох, что она даже выронила букет. Зато не растерялся больной Парамонов: — Это личное! — заявил он и обратно вставил цветы в руки Татьяны. — Ну знаете ли… Личное! — моментально вскипела Ирина Алексевна. — Личным будете заниматься за пределами больницы! Как вы себя чувствуете, больной? — Прекрасно! Ваши врачи творят чудеса! — ответил Парамонов и доктор Павлова ошарашенно посмотрела на него. — Передайте Константину Германычу мою благодарность! — Ну и… Выписывайтесь тогда! Нечего здесь койко-место занимать! — напоследок построжилась Ирина Алексевна, понимая, что теперь придется выпустить доктора Лазарева из приемного в операционную, и вышла в коридор. А Татьяна, окончательно поняв, в чем суть столь редкого «заболевания» пациента Парамонова, поставила таки капельницу и поспешила на поиски Константина Германыча.       Пробегая мимо ординаторской, она услышала, что в недрах оной идут нешуточные дискуссии. Сначала она было подумала, что это как обычно Олег Михалыч острить изволят, а все прочие не желают оставаться в стороне и наперебой швыряются перлами друг в друга, но, уловив смысл некоторых фраз, Татьяна искренне забеспокоилась. За дверью святая святых приёмного отделения шли яростные дебаты и построения тактики кровопролитного боя с неведомым врагом во имя неприкосновенности любимых женщин механика… то есть, докторов, чего допустить никак нельзя было. Тем более, что Третьякова на данный момент обладала стратегически важной информацией. — Узнать бы, что за сердцеед такой выискался тут у нас, — проговорил Олег Михалыч, с нескрываемым удовольствием ломая пополам вынутый из букета тюльпан, — уж я бы ему… чего-нибудь бы как отрезал! — Не надо членовредительств, Олег Михалыч, — поспешила встрять просочившаяся в ординаторскую Татьяна. — Он ни в чем не виноват!       Доктор Брагин обернулся на голос медсестры. — Танюша, ты че тут делаешь? Не видишь, у нас тут собрание штаба, мужские дела. Иди, иди… Поставь там укол кому-нибудь.., — и Олег Михалыч помахал рукой в сторону двери, пытаясь выпроводить Татьяну и не потерять идею об изысканной расправе со злоумышленником. — Да не виноват он! — настойчиво продолжила медсестра, даже не собираясь уходить. — Подожди, Брагин, — одернул Олега Михалыча доктор Куликов. — Свидетель явно знает больше нас! — Татьяна закатила глаза, а Куликов продолжил: — Так кто не виноват и в чем?       Доктор Брагин демонстративно уселся поудобнее на подлокотнике дивана и обратился в слух. — Парамонов не виноват! — улыбнувшись сказала Татьяна. — Постой, причем тут Парамонов? — вмешался ничего не понимающий доктор Лазарев. — Ты про нашего Парамонова из седьмой палаты? — Про него, родимого, — с облегчением выдохнула Татьяна. — Я пока ему капельницу ставила, он мне поведал свою душещипательную историю…       И Татьяна, как на духу, выложила всю историю несчастного героя-любовника Парамонова и тем самым уберегла его от праведного гнева влюбленных отчаянных мужчин.       От души посмеявшись над всей этой ситуацией и над блаженным Парамоновым, который, судя по рассказу, Третьяковой искренне влюблялся в каждую женщину, поскольку образовавшаяся пустота в сердце требовала заполнения, бравые работники скальпеля и тупфера неожиданно озадачились. — Слушайте, мужики, — начал доктор Лазарев. — Так это получается, что наши дамы считают, что их поздравили мы, а мы-то их не поздравляли! — Ну, ты прям капитан Очевидность, Костик, — хохотнул Куликов. — Есессно, не поздравляли. Но они-то об этом не знают. — Да иди ты, Сергей Анатолич, — отмахнулся от него доктор Лазарев. — Ты Таню хорошо знаешь? Через пять минут узнают все. — Да, мужики, — почесал в затылке сидевший на краю стола Олег Михалыч. — Через пять минут узнают и по головке не погладят, если только… — Да чего «если только», — веселость доктора Куликова слегка поутихла. — Где мы возьмем цветы ночью в больнице.       И вот тут настал звездный час доктора Гафурова. Не отрываясь от заполнения протокола операции, он сказал: — В фургоне во дворе цветы есть. — В каком фургоне? — хором спросили все трое коллег, совершенно не понимая, о чем речь.       Салам Магомедович положил ручку и повернулся лицом к общественности. — Я сегодня оперировал поставщика цветов, — начал объяснять доктор Гафуров. — Полиция привезла его фургон за «скорой», и теперь он всё ещё стоит во дворе у нас. — Отлично! — потер руки обрадованный найденным выходом из ситуации доктор Брагин. — Ай-да к этому повелителю букетов договариваться.