Международный женский день

      — Задолбали, черти хирургические, — ворчала Ирина Алексевна, буквально срывая дверь своего кабинета с петель. — Совершенно невозможно работать! Брагин этот, вечно со своими шуточками и подколами, а я потом за него у начальства в ножки кланяйся… Сволочь!       Дверь с грохотом закрылась за спиной зав отделения, а сама зав отделения стала вдруг оседать на пол. Нет, совершенно не потому, что ее внезапно покинули силы, и не потому, что каблук сломался о косяк, когда она выламывала дверь… Ирина Алексевна закрыла глаза и постаралась успокоиться.       — Десять, одиннадцать, двенадцать, три… надцать, — Павлова открыла глаза и попыталась принять действительность.       А действительность была прекрасна, но неожиданна — в окно сочилось весеннее солнышко, шторка чуть развевалась под легким ветерком, а на столе красовался букет тюльпанов. Цвет тюльпанов был таким нежно-розовым, что и сама Ирина Алексевна вдруг наполнилась нежностью и вспомнила, что она в конце концов женщина.       Преисполнившись нежной женской решительностью Павлова с грациозностью розовой пантеры поднялась на ноги и игривой походкой прошестовала к цветам.        — Изверги, хоть бы воды налили вам, — потрепала она чуть раскрывшиеся бутоны и вылила в вазу содержимое кувшина. Остатки содержимого зав отделения влила в себя, и ум прояснился окончательно. — А кто ж это мне? — задалась вопросом Павлова.       Варианты зажужжали в голове как рой пчел, проснувшихся после зимней спячки, — всё-таки Ирина Алексевна была видной женщиной и поклонником ее… кхм… хирургического таланта мог стать любой мужчина отделения. Чтобы как-то упорядочить свои мысли, она взяла лист бумаги и разделила его на две равных части: в одной Ирина Алексевна старательным врачебным почерком вывела фамилии претендентов, в другой — причины подарка.       Конечно же, первой причиной было ее невероятное обаяние, перед которым мало кто мог устоять, но первым номером — санитар Дмитрий. Ирине Алексевне не хотелось думать, что сей букет может быть взяткой или, точнее сказать, задабриванием начальства, но такой вариант тоже нельзя было отметать, поэтому под номером два красовалась фамилия доктора Лазарева. Накануне доктор Лазарев как раз проштрафился — опоздал на дежурство и, дабы замести следы, сразу же схватил оперировать пациента по скорой, — только потом выяснилось, что этот доходяга свалился в обморок не из-за приступа острого аппендицита, а из-за сердечной недостаточности. В общем, повезло Константину Германычу, что рядом в операционной оказался доктор Брагин. И именно поэтому не повезло доктору Брагину — его фамилия теперь шла в списке сурового зав отделения под третьим номером. Сам Олег Михалыч, конечно же, не притащил бы цветы — не в его это стиле, а вот подговорить Лазарева мог.        — Ирина Алексевна, — в дверь настойчиво постучали и в щелку просунулась голова доктора Гафурова, которая, впрочем, после пристального прищура Павловой высунулась обратно.       «Надо записать — Га-фу-ров. Тот еще казанова», — торопливо чирканула на бумаге Ирина Алексевна.        — Ну что вам, Салам Магомедович? — и голова вновь появилась в двери.        — Хотел попросить вас ассистировать мне на операции. Оскольчатое ранение в живот, авария, — пролепетал доктор Гафуров. — Я бы сам справился, но крови много.        — А где Брагин? Или Лазарев? — не хотела отвлекаться от важного дела Павлова.        — Олег Михалыч взял второго пострадавшего. А Костю вы же сами отстранили от операций на сегодня…        — Ну да, ну да, — засуетилась зав отделением. —  ННе дай бог и у этого больного обнаружит аппендицит. Идемте! — и, потрепав на прощание цветы, вышла из кабинета.        — Во дела! — присвистнула Нина, возвращаясь на пост после чая с Мариной Владимировной в ординаторской. — Ну что за люди, ни на секунду нельзя отойти! — и оборачиваясь к окну ординаторской, постучала в него: — Марин, у вас там вазы нет лишней? Захвати, а!        — Кто это тебя одарил? — появилась с вазой в руках Нарочинская.        — Появилось, пока мы с тобой чаи гоняли, — развела руками Дубровская.        — Может, Женька твой одумался? — расписываясь в журнале дежурств, предположила Марина Владимировна.        — Нет, Женька бы подарил мне что-то эдакое. С испанским колоритом… Камелии, например, — замечталась Нина, устанавливая тюльпаны в вазу.        — Нин, где он твои камелии в Москве найдет? — усмехнулась Нарочинская. — Если уж на то пошло, то самым испанским цветком считается гвоздика.        — Знаешь, что! Гвоздика — это привет, Советский Союз! А Женька у меня романтик…        — Значит, не Женька, — расправляя листик на букете, задумалась Марина. — Может, этот, как его… ой, Ниииин!        — Тихо ты! — шикнула Дубровская. — Дима — хороший парень! Не понимаю, что вы с Михалычем на него взъелись! — и, отодвигая от Нарочинской цветы, прижала их к себе и улыбнулась.        — Да потому что он и нашим, и вашим, — шикнула в ответ Марина Владимировна и пододвинула вазу обратно к себе. — Я хотела сказать, и к тебе, и к Павловой клеится.        — Но цветы-то мне подарил! — упрямствовала Нина и вновь забрала у Нарочинской букет. — Главное, чтобы Павлова не заметила, — и медсестра поставила вазу на край стола. Так, от греха подальше. — Но, вообще, приятно, согласись?        — Да уж, — вздохнула Марина Владимировна, глядя на цветы. — От Брагина не дождешься такого…