Сны и кошмары

Видящая Илзе всегда отличалась открытостью и широтой взглядов. Она могла если не одобрить и поддержать, то хотя бы понять и обосновать мотивы, которыми руководствуются окружающие – даже в тех неизбежно возникающих случаях, в которых каждый оставался при своем мнении. Она могла при желании найти общий язык с новыми знакомыми, и обычно легко располагала к себе. Тем не менее, случайная знакомая из Башни анимантов – Идвин – вызывала у нее безотчетную, беспричинную неприязнь. Видящая не оправдывала свою предвзятость, но назвать определенные причины – хотя бы самой себе – была не в состоянии. Илзе сама не могла однозначно определить основание для своего негативного первоначального впечатления. На первый взгляд, Идвин выглядела вполне миролюбиво – насколько это возможно для девушки, привыкшей носить оружие. Нечто неуловимое в ее осанке, манерах, голосе – вызывало ассоциации со страхом, опасностью, мимолетной неестественностью. Очки в тонкой латунной оправе, с бликующими линзами, не позволяли разглядеть выражение ее глаз. Одежда вычурного вайлианского кроя странно сочеталась с однозначно гламфелленской внешностью и странным, неопознаваемым акцентом. Иногда она использовала немногочисленные слова ортйомского происхождения, которые Илзе давно не слышала и даже не вспоминала. Пожалуй, даже слишком давно – поэтому они неприятно резали слух, напоминая о давно забытых временах. Странная анимантка напоминала ей Иканту – честолюбивую исследовательницу из Бухты Непокорности. Когда-то она предпочла стать фамиром, но не отступиться от дела своей жизни и не отказаться от исследования энгвитанской башни Тейр-Наунес – даже после происшествия на Заветном холме. Ее честолюбие и гордыня приняли почти материальную форму; Илзе отчетливо помнила это ощущение при споре с Икантой – как будто она держала в руках раскаленный уголек, содержащий в себе все амбиции, все тщеславие мятежной души, не знающей покоя. "Я позаботилась о себе сама" – так говорила Иканта. Илзе до сих пор задавалась вопросом: было ли это осознанное решение, как утверждала исследовательница, или что-то иное? Мог ли это быть жест крайнего отчаяния, рожденного страхом? Но самое главное – насколько продолжительным будет ее стабильное состояние и как скоро, если это вообще произойдет, она потеряет свои воспоминания и человеческий облик? Все эти вопросы, которые могли разрешиться лишь эмпирически, неизбежно возникали у видящей и в отношении Идвин. Анимантка не желала делиться подробностями проведенного ею эксперимента, но обмолвилась лишь о нарушении связи души и тела. Илзе подозревала, что эксперимент прошел не совсем так, как планировалось и стремилась узнать больше, но пока ей это не удавалось. Отчасти по причинам, связанным с неоднозначными воспоминаниями, отчасти – по еще более иррациональным – Идвин не нашла понимания у Илзе. Цели в отношении познания у них были во многом схожие, но стать друзьями и прийти к взаимопониманию они так и не смогли.