Композитный призрак замка Мальборк

      На месте солнечного сплетения горел синий фонарь – или глаз? Весь рыцарь оказался золотым, причём, где и из чего сделан его панцирь, Грета не взялась бы сказать. Она всмотрелась в разрубленный край: черный материал, слоистый, сверху только блестит. Изнутри били маленькие молнии.       – Производится усовершенствование, – монотонно произнёс призрак.       Он замер. Прореха срасталась волшебным образом.       – Алонсо! – крикнул Поль и кинулся вперёд, выставив узкий меч.       Призрак тут же очнулся, завертел головой, как сова – выворачивая лицо даже назад – и в прованца ударила струя белого пламени. Поль согнулся, схватился за живот.       Бриан был выше Греты, замахнуться ему оказалось ещё сложнее. Но помогла то ли данная богом сила, то ли ярость – полуторный клинок прочертил горизонтальную полосу и смял шею врага. Голова с ручкой звонко врезалась в стену, полетели искры.       Кровь не шла. Безголовое тело продолжало плеваться огнём, лучи выскакивали из правого наруча. Все попадали носами в ил. Бриан же прыгнул в бок, ударом кулака свалил призрака на пол, упал на колени и рассёк туловище на две половины.       Из обрубка били молнии. Внутри не оказалось кишок, лишь диски с угловатым узором и гладкие верёвки.       Мертвец.       Адский огонь продолжал поливать потолок, кирпичи от него взрывались, осколки чиркали по спинам, пока Бриан не разрубил колдовской наруч.       – Как бы потолок не обвалился! – крикнула Грета. – Прочь отсюда.       Они с отцом Антонио подхватили под мышки Поля и оттащили подальше. Тот очнулся, завыл от боли.       – А где Густав? – спросил вдруг Бриан.       Одо видел, как пьянчуга бежал назад, во тьму: похоже, призрак свёл его с ума.       – Пойду приведу бедолагу, – бросил молодой рыцарь и метнулся вниз по коридору.       – Стой, надо выходить наружу! – закричала Грета, но широкая спина уже скрылась за поворотом.       Грета достала из сумки плащ, на него положили Поля. Отец Антонио заохал, осматривая рану: что за небывалое оружие? Адский огонь прожёг пластины бригантины и кольчугу насквозь, слева под рёбрами зияла дыра. Раненый настаивал, дескать, это был сам дьявол, и черти здесь повсюду.       – Типичный упырь, – возразил Одо. – Нам бы серебра и чеснок!       Он начал, брызжа слюной, перечислять повадки вурдалаков да как те любят нападать из темноты.       – Мол-чать, – раздельно произнесла Грета и так прищурилась на болтуна, что на полминуты действительно наступила тишина.       Вода журчала совсем рядом, и журчание это складывалось то в тиканье, то в нечто, похожее на шарканье. Вернётся ли Бриан? Зря он пошёл один.       – А ты, Генрих, случаем не из них? – подозрительно спросил Одо. На всякий случай он обходил «упыря» кругом, крестил и плевал в пол. – Ведь не рассказал, как с того света вернулся. Говоришь, валялся под стеной и помирал? Почему же очутился у конюшен через две недели?       Грета помогала отцу Антонио ворочать Поля, чтобы наложить перевязь. Она сказала:       – Я помню лишь корни, которые окутали меня с головы до пят. После вокруг оказался просторный коридор со светильниками. Его оплели лозы, веяло грушами и земляникой. Я пошевелил рукой в перчатке, под ней что-то звякнуло: рядом валялся арбалетный болт.       От ран не осталось и следа, мне удалось встать, поднять меч. Мимо пробегали странные белые насекомые, как капля по форме, но с муравьиными ножками. В стене напротив открылось круглое окно. За ним серел наш оружейный склад, кнехт вёл под уздцы взнузданного коня, пахло сеном. Я влез в это окно и очутился в замке. Мне показалось – прошло не больше десяти минут после падения, куда девались две недели – понятия не имею.       Одо с подозрением всматривался в лицо рассказчика. У Греты был стальной взгляд. Не в том смысле, что им можно капусту рубить. И не в том, что его много раз совали в пекло, а потом дубасили молотом. Скорее в том, что его нельзя сломать, лишь согнуть немного, но он обязательно выпрямится и стукнет по лбу.       – Вижу, что не врёшь, – фыркнул Одо. – Но темнишь.       Послышались мерные шаги: из-за поворота показался Бриан. Густава он не нашёл. Бедный пьянчуга! Заблудился. Может, на обратной дороге его поискать?       Поля положили на плащ и понесли. Надо идти вперёд, письмо жгло грудь отца Антонио. Скоро рассвет. Если они выберутся засветло, то могут сразу наткнуться на татар, и тогда мейстер не увидит дым с Данцигской башни.       А потом что – снова сюда лезть? Бр-р, не хотелось бы. Но как же Густав?       Густав фон Шёнборн. Блеклая спутанная борода, отросшая намного длиннее, чем разрешено по Уставу, лиловые жгуты под глазами. В Орден старый вояка вступил после тридцати шести, когда жена с дочерью погибли от красной лихоманки. Если пиво заканчивалось раньше, чем наступало полное блаженство, он рассказывал о турнире при дворе императора Карла, о минаретах Акры.       Четыре года назад Густав участвовал в подавлении бунта под Щитно. Крестьянам запрещалось иметь дома жернова, новый закон предписывал возить зерно на тевтонскую мельницу и платить.       Кнехты вломились в хату под тростниковой крышей, перерыли тряпьё, кинули посреди земляного пола ручную меленку. Теперь следовало «изничтожить гнёздо ехидны», как выражался великий маршал.       Молодая полячка в красном платке прижимала к себе карапуза и двух светленьких девочек, которая постарше – с плетёным распятием на шнуре.       Густав потряс перед ними круглыми камнями:       – Твоё? Молола?       Баба замотала головой. Рыцарь выгнал кнехтов: «Ну, пошли, пошли отсюда. Не её, значит, меленка».       Всякий раз на этом месте он заливался пьяными слезами и требовал ещё пива. Потом шептал, как командир хоругви велел поджечь дом старосты, как за волосы волокли ту самую девочку с плетёным распятием. Как кинули её в огонь…       На Густава донесли, он лишился пояса и золотых шпор.       – Конечно, любое дело на пользу Ордена – благое, – обронила Грета, перехватывая поудобнее край плаща, – но жечь деревни католиков, костёлы? Детей убивать? После такого местные и обзывают немецких рыцарей псами.       – Своих баронов пусть обзывают, – возразил Антонио. – Шляхтичи сами-то – скажешь, мало деревень польских пожгли, которые под нашими были? А князь литовский католичество принял, да потом избил сотню младенцев во Пскове.       Он затянул на латыни: «Темна юдоль сия грешная, лишь за гробом утешение, и виноградная лоза протянется страждущему» …       – И войдёте в Царствие Небесное, – подхватила Грета, но тут же смолкла и нахмурилась. Перед глазами стояла стеклянная женщина.       Отец Антонио перекрестился, отвернулся, пошуршал рясой. Что-то булькнуло.       – Литовская истинная вера не совсем истинная, – встрял Одо, тряханув носилки. Поль взвыл. – Они самовольно крестились, а это не считается. На местной вере нет добротного немецкого клейма. Теперь Ордену предстоит их обратно раскрестить, и огнём и мечом пролить свет учения заново. Умники – берутся, за что не знают, переделывай потом. Великий маршал каждый раз это говорит, когда в строю стоим, у меня уже из ушей лезет. Ты, Генрих, чем слушаешь? Гульфиком?       – Язичьники! – вскричал вдруг Поль. – Мы им несиём эту, как её… кирест! Чьего они нас бьют?       – Сильно бьют, – заметила Грета. – Тысячи белых плащей устлали поле под Танненбергом.       – А уж сколько добра там осталось, – крякнул Одо.       Грета подозрительно покосилась через плечо. После сражения коротышки неделю никто не видел, думали – избавились. Когда же появился в замке, стал в два раза толще. Плюхнулся мешком с лошади, а из сапога вывалилась очень знакомая цепочка. Именно такая сверкала на груди погибшего маршала Куно Лихтенштейна.       Отец Антонио перехватил носилки и сказал:       – Это мы под землёю ползаем, аки гремлины. А братья с печального поля давно уж сидят за столами с угодниками, пьют вино и закусывают изюмом.       – Ага, и золото им ни к чему, – пробубнил Одо, разминая затёкшие руки.       Бриан вложил меч в ножны и сменил Грету. С потолка уже не сочилась вода, ход стал шире. Коротышка то и дело склонялся к раненому, который что-то шептал.       – Рана тяжёлая, вряд ли оправится, – вздохнул Одо.       Отец Антонио дернул плечом и тоскливо глянул на нечто, спрятавшееся под складками рясы. С носилок раздался хрип.       – Вы не доташите меня до Даньсига, – прошептал Поль, задыхаясь. – Отипустите в рай.       – Устав говорит нам заботиться… – начала Грета, но Одо зарычал:       – Проклятие, Генрих! Мы должны выполнить поручение мейстера, а тут чёртов призрак, и наверху куча клятых поляков. Отец, читайте отходную.       Плащ положили на землю, братья запели молитву. Неужели они вот так запросто добьют весельчака Поля де Сурте? Кто это сделает? Бриан? А если… если ей придётся? От правой кисти пошёл холод, словно рука уже заносила клинок.       Нет. Нет!       Умирающий подозвал Грету к себе, она стала на колени и услышала шёпот:       – Поселуй меня.       Грета прикоснулась губами к мокрому лбу, но Поль с неожиданной силой притянул к себе и впился в рот.       Она еле вырвалась, отшатнулась, спина клацнула о кирпичи. Отдышавшись, выдавила:       – Поль, ты чего? Содомский грех…       Бриан с подозрением рассматривал Поля, который пытался смеяться, зажав живот. Одо откровенно хохотал. Неужели это была шутка? Они вовсе не собирались никого добивать, просто разыгрывали? Вот идиоты.       – Да хватит тебе, Генрих! – выдавил сквозь смех Одо. – Мы-то знаем, что ты девушка.       Грете вдруг показалось, как будто она в кошмарном сне, где идёшь по улице, прохожие оглядываются, ты смотришь на себя и видишь, что забыл одеться. Она пробормотала:       – Но… Откуда? Четыре года без нормального мытья, переодевание у коня в стойле, чёртов гульфик натирает… Как вы могли догадаться? Вам комтур открыл?       Бриан отводил глаза и весь покраснел.       – Комтур скажет что-нибудь, жди, – ухмыльнулся Одо. Те семь зубов, которые у него остались, походили на болотные осины. Хотя нет – кривее и желтее, и ещё больше лишайника. – Это Поль ещё в прошлом году заметил, когда ты после тренировки стянула кольчугу и оказалась в мокрой рубашке. Не знаю уж, какие прыщики он там разглядел, я бы ни в жизнь не догадался, у Феда побольше будут. Но мы потом проверили в гданиско.       – Получается… – Грета попыталась сглотнуть, однако в горле совсем пересохло. Восьмиугольник навершия лёг в ладонь; даже он не успокаивал. – Весь замок обо мне знал?       – Почему это – весь? – оскорбился Одо. – Только братья. Ну и отец Антонио.       Грета взглянула в сторону священника: тот прятал улыбку и быстро-быстро перебирал чётки. Подняв плащ, снова двинулись в путь. Одо продолжал:       – Начальству мы не докладывали, полубратьям и кнехтам не говорили. Да кто бы проболтался, того бы Бриан сразу в гданиско утопил. Не представляешь, он с тобой как наседка…       «Гданиско» называлась башня, к которой ходили из Высокого Замка по длинной галерее с целью… гм… излить лишнее. Под башней протекал ручей, туда с большой высоты и валились все отходы. Поговаривали, что пол в гданиско откидывается, если потянуть за специальную верёвочку; именно из-за этого неугодные мейстеру люди бесследно исчезают. Якобы.       Каждый раз, когда Грета посещала данное удобство, она боялась потянуть не за ту верёвочку.