Волчье Пламя

«Над ними раздался скрип ставня. Сажерук вжался в решётку. "Это просто ветер, — подумал он, — просто ветер". »

      — Ничего особенного, — прошелестел Брадобрей, безразлично пожимая плечами. Его глаза, как обычно, смотрели куда-то сквозь собеседника.       — Значит, просто слежка?       — Истераду довольно того, что они дают всем бесконечные ссуды, а остальной материк их выплачивает. Но нам нужно знать тех, кто попросит, ещё до того, как им понадобятся деньги. Соображаешь? Тебе нужно лишь наблюдать за ней. Король пляшет под её дудку, даже если не подозревает об этом.       — Все знают, что эта стерва по уши закопалась в макулатуру и почти не связана с остальными! Найти Зулейке портниху или отвадить Танкреда от фисштеха — вот все её государственные дела! Ковир скучен. А такие, как я, на дороге не валяются!       Брадобрей медленно мигнул.       — Если бы не мы, валялся бы. Королевский двор только кажется сонным и разжиревшим, но именно в таких шкафах, как этот, всегда спрятана пара-тройка тайных погостов. Так что гляди в оба и докажи, что мы не зря тебя обучали. Со сложного не начинает никто, так что, считай, это твой дебют. Удастся раскопать что-то интересное — пришлёшь сообщение.       — Интересно, как? — издевательски прищурился визави Брадобрея и поплотнее запахнул на себе плащ: ночами холод Ковира, казалось, начинал высасывать жизнь прямо из тела.       — Тебе виднее. Это ведь ты всё время кричал о своей Силе, — Брадобрей отступил к стене ближнего дома и тотчас же слился с ней. — А если серьёзно, в городе есть связной. Низушек. Его имя Одоло.

***

      Сажерук чувствовал, как приходит весна. Несмотря на то, что холод пока не собирался выпускать улицы Лан Эксетера из когтей. Несмотря на мёрзлую взвесь в воздухе и на то, что с зимы Сажерук ещё не снимал тёплого плаща с плеч. Весна напоминала о себе с моря — криками птиц, летящих домой. Выглядывала с неба — редкими бликами солнца из‐за полотнища облаков. Угадывалась в улыбках горожан, во взволнованных разговорах о предстоящем равноденствии.       «Эквинокций», — называли его здесь, — «Бирке». Приветливые, близкие слова. Одоло, новый приятель Сажерука, важно поднимал палец и со знанием дела разглагольствовал о том, что Бирке всегда выгоняет с севера морозы и дожди. Одоло был низушек и, пожалуй, на свете не существовало вещей, в которых он бы не разбирался.       — Забавный народец, — протягивала Шеала. — По ним никогда нельзя понять, кто перед тобой: почтенный купец, фермер или прощелыга из воровского братства. Так что следи за карманами.       — Он сказал, что слишком любит моё искусство, чтобы платить за него, но не будет мешать другим, — отвечал Сажерук и скупо улыбался чародейке.       И в глазах её загорались искорки смеха. Ещё одни вестники подступающего тепла.       — Иди ко мне, — его лицо становилось серьёзным. Лицо Шеалы — наоборот.       Сажерук приходил к Шеале в кабинет по вечерам, после своих бесконечных танцев на площади, и это стало чем‐то почти привычным для обоих. Он смотрел, как она хмурится и водит по губам концом пера, она — порою тонко улыбалась, в очередной раз чувствуя необычный для кабинета запах пламени.       — Я нашла кое‐что интересное в одном из переводов со Старшей речи. Вот, послушай: «Дадено одним, коих особливыми искуссниками кличут, от рождения самого их свойство по землям заповедным странствовать…» Так вот, слово «заповедный» в оригинале можно трактовать и как «прочтённый», «читаемый». Возможно, эльфы что‐то знали, но эти их туманные сентенции… Просто холера.       Чародейка утомлённо массировала виски, и Сажерук молча вставал у неё за спиной. Она, так же без слов, откидывала голову назад, и он осторожно разминал ей плечи.       Сажерук появлялся каждый вечер, садился на широкий подоконник и всматривался в ажурные очертания кораблей в гавани, прислонив к стеклу лоб. Говорил он мало, больше слушал. Иногда усмехался, если Шеала иронизировала. Порой шутил сам. Чародейка пару раз замечала вслух, что видит в его глазах мысли о ярмарке в ночь Бирке.       Он поворачивался к ней и говорил:       — Скоро равноденствие. Я слышал, на ярмарку явится Лютик.       — Чего я не видела на таких сборищах, — Шеала притворно поджимала губы, отвечая на немой вопрос. — Хорошо, ладно. Я приду.       И Сажерук снова возвращал взгляд к серым силуэтам мачт в туманной дали.       Жизнь текла своим чередом, но кое-что менялось. День ото дня Сажеруку становилось сложнее приходить в поместье незамеченным; в городе его полюбили. Знать и чернь, старики и шумная молодёжь, пузатые низушки и самые разные люди — все собирались вместе, чтобы посмотреть на то, как весёлое пламя повинуется жестам своего неулыбчивого хозяина. На площадь пару раз приходили даже вечно занятые краснолюды. Одобрительно сжимали ладонь Сажерука в своих железных лапах. Благодарили от всей души. То есть, безбожно сквернословя.       О девушках не стоило и говорить. Всезнающий Румплестельт изрядно потешался, рассказывая о том, как «жонглёр этот твой» переулками ретировался от парочки особо настырных мазелек.       — Пришлось прыгнуть в чью-то лодку и лечь на дно, — с азартом вещал Сажерук, сидя у камина в зале. — Я залез под мешковину, потом явился хозяин. Мы проплыли почти три квартала, пока я решился высунуться.       — И что владелец? — устроившаяся напротив него Шеала заинтересованно поднимала брови.       — Едва не выбросил меня в воду. Кажется, я здорово напугал его, — Сажерук фыркал, явно довольный собой. Лицо его выглядело смеющимся и светлым, почти что молодым. Шеала протягивала руку, проводила кончиками пальцев по белёсым рубцам на его щеках. А потом подавалась к нему ближе, целовала порывисто и властно.       — Странно, — шептал Сажерук, обдавая тяжёлым дыханием её шею. Целуя ключицы, плечи. Почти сдирая с неё одежду. Голос его в такие моменты становился хриплым, а взгляд — затуманенным и полубезумным, — я всегда думал, что хаос и порядок несовместимы. Но ты будто стала моей родиной. Моим единственным домом здесь.       Он редко бывал нежен, и их любовь больше походила на яростные поединки. После Сажерук усмехался, оценивающе разглядывая в зеркале длинные глубокие царапины на спине и ягодицах. Шеала стала часто носить платья с высоким воротом.       Но каждый раз, когда он прикасался к её груди своими горячими, загрубевшими руками, каждый раз, когда зачарованно оглядывал её наготу, Шеала видела в его глазах только себя саму.

***

      Тело у Панишки было отвратительное. Всякий раз, когда в его пальцах оказывалась её белёсая, похожая на студень, грудь, ему хотелось сдавить её. Сжать так, чтобы она лопнула, будто перезрелая груша.       — Ты восхитительна сегодня, — с придыханием шепнул он ей в шею и провёл языком по мочке уха. От этой нехитрой ласки у Панишки — или виконтессы Паниции Повисской, — всегда подгибались ноги. Подогнулись и сейчас.       Пожалуй, одна только Панишка была намного хуже, чем всё это сраное задание в целом. К счастью, виконтесса втюрилась в него так слепо, что он мог бы, наверное, нагадить прямо на её любимое платье — всё равно услышал бы, что это, без малого, дар Творца.       Он, как всегда, мстительно представил на месте коровы Панишки суку де Танкарвилль — и всё получилось быстро. Он видел королевскую магичку всего пару раз и мельком — но до одури ненавидел и её, и дворец, и этот курвин промозглый городишко, в котором был вынужден прозябать.       Сволочь Брадобрей, чтоб ему только яйца прищемило! Этот ублюдок даже не имел Силы, ни капли, словно ничейный ночной горшок.       Панишка дёрнулась и заскулила. Он с наслаждением залепил ладонью по её колыхнувшейся ягодице и отбросил от себя. Тут же принялся застёгиваться.       — Скажи, что любишь меня, — протянула Панишка, и он порадовался, что сидит к ней спиной. Единственным достоинством потаскухи-виконтессы был её голос, глубокий и бархатистый. Когда он не видел её белого одутловатого тела, легко получалось вообразить, что к нему обращается де Танкарвилль.       — Как можно не любить такую страстную крошку? — кажется, он даже смог произнести это без омерзения.       — Когда теперь увидимся? — тревожно спросила Панишка, и он вздрогнул, когда она положила свои пухлые пальцы ему на плечо.       — Ты говорила, что поведёшь принцессу на ярмарку. Как, кстати, Её Высочество себя чувствует?       Он наклонился вперёд, так, чтобы рука Панишки соскользнула с его плеча, и принялся натягивать сапоги. В кладовой воняло мышами, и он представил, как в августейшей каше за завтраком вдруг попадается кусочек помёта.       — Уже почти совсем поправилась, — ответила Панишка. — Она очень хочет попасть на Бирке, и, думаю, если мы хорошо укутаемся, я смогу наконец показать ей этого огнеглота. Хелоиза просто бредит им с тех пор, как Элая сводила на это его представление Гудемунду. Знаешь, девчонка просто несносна. Дразнила Хелоизу этим фокусником всё время, пока малютка болела. На месте Её Величества я бы давно отправила Гудемунду замуж.       Он зевнул и перестал слушать. Панишка болтала много и охотно, но, увы, ценность в её трёпе отсутствовала напрочь. Стерву де Танкарвилль она упоминала нечасто.       Он вспомнил, с каким трудом устроился на дворцовую кухню и сморщился. Всё, в чём он смог продвинуться — это в сближении с глупой виконтессой, а от неё почти не было толку, как и от должности старшего королевского повара в целом. Он быстро понял, что принцесса Хелоиза — тихий застенчивый ребёнок. Хелоиза никогда не рассказывала ничего о своих занятиях с королевской чародейкой. Даже несмотря на то, что Панишку приставили к принцессе почти с самого рождения. И на то, что Панишка, конечно же, просто сгорала от любопытства.       Он надеялся, что виконтесса дружна с Элаей, камеристкой принцессы Гудемунды — но ошибся и тут. Панишка с неудовольствием упоминала о длинном языке старшей из дочерей Эстерада, а с Элаей вела холодную войну. Остальные же слуги её круга знали и того меньше.       Он часто скрежетал зубами, вспоминая, как смазливая Элая брезгливо сморщилась при виде его поварского колпака. Даже заклинание очарования не помогло — вышло слишком слабым. Наверняка, из-за того, что де Танкарвилль опутала дворец какими-то своими сетями.       … — Ноя, младшая фрейлина Гудемунды, кстати, обмолвилась, что госпожа Шеала…       Он навострил уши.       … заступилась за этого Грязнорука, или как там его, перед королевой. Её Величество измучилась от того, что Хелоиза всё время просится в город, а как тут разрешишь! Бедный ребёнок, ведь она почти два месяца не вставала с постели! А Гудемунда…       — И что же Зулейка? — он нетерпеливо подопнул мешок муки, зная, что Панишку может унести вообще не в ту степь.       — Я и говорю! Её Величество пожелала, чтобы этот фигляр устроил Хелоизе отдельное представление. В Большом зале, но тот, вишь ты! — отказался. Представляешь? Отказался исполнять королевскую волю!       Тут Панишка обвила его за шею и потерлась о его щёку своей.       — Сколько у тебя ещё времени?.. — зашептала она ему в ухо. Он поморщился. — Быть может, ты сегодня задержишься?.. Ну, чтобы отведать десерта самому, а не готовить его?..       Он постарался придать лицу заинтересованное выражение. От одной мысли о её вялых причмокиваниях в области его чресел поджимались яйца. Неудивительно, злорадно подумал он, что её так и не взяли замуж.       — Конечно, любовь моя, — низким проникновенным тоном ответил он. Панишка счастливо вздохнула и взялась за его ремень. Но он перехватил её за запястья.       — Но сначала расскажи, что с этим огнеглотом.       Панишка надулась, и он добавил, скроив кривую улыбку:       — Хотелось бы и мне знать, как избежать гнева Её Величества.       Панишка фыркнула.       — Очень просто. Надо быть магиком. Этот тип заявил, что, дескать, ничем не отличается от остальных бродяг-комедиантов. Осмелился ответить королеве, что не хочет никаких привилегий. Дескать, либо во дворец пускают всех, либо никого. И от награды отказался. Как думаешь, стал бы вести такие речи обычный шут с улицы?       — Конечно, нет. Что было дальше? — он нетерпеливо облизнул губы, чуя, что нашёл нечто важное.       — Ничего, — пожала плечами Панишка. — Его даже не выпороли. А Ноя видела, как после его отказа госпожа Шеала примчалась к Её Величеству на приватный разговор и, вроде бы, выглядела озабоченно. Но я думаю, тут Ноя приврала. Госпожа Шеала всегда выглядит так, будто это она тут настоящая королева, и лицо у неё всегда одинаковое.       — Значит, это она попросила за оборвыша у Зулейки? — прервал он, снова наподдав по мешку. Оттуда таки выскочила мышь, и он пожевал губами. Нужно запустить в кладовую кота, иначе в королевском супе вскоре и вправду окажется дерьмо. И накажут, конечно же, его, а не говнюков-поварят. Он с трудом удержался от плевка. Ничего. Теперь Брадобрей увидит, чего он достоин на самом деле.       — По всей видимости, — Панишке тема уже надоела; она нетерпеливо повела плечом, — раз он так спокойно продолжает свои танцульки. Только вот что я тебе скажу — точно он магик. Может, даже шпионит здесь для кого-то, с разрешения их капитоля. У них, у чародеев, свои игры, тут только королю с королевой и под силу разобраться. А у нас с тобой есть дела поважнее…       Он потёр подбородок и сузил глаза, не глядя на виконтессу.       — Интересно… Обычно маги сами справляются со своими проблемами.       — Да может, он любовник её, — развеселилась Панишка, всё-таки расправившись с ремнём. — Хотя, госпожа Шеала, кажется, никогда не появлялась с мужчиной на людях. Может, она того — не по сучкàм, а по дуплам?       Он не ответил.

***

      Сочный хохот краснолюдов на секунду перекрыл собой все остальные звуки — и бородачи запустили фейерверк. Сажерук не удержался — послал вслед облачко огня — и краснолюды заулыбались ещё шире. Он не был знаком с ними, но уже любил.       На площади царило цветастое гомонящее веселье — и временами Сажеруку казалось, что вот-вот из ближней пивной вывалится Чёрный Принц со своим медведем; он всегда смеялся так же густо, как эти краснолюды. Вот-вот натянет свою верёвку Небесный Плясун — и толпа охнет, задрав головы вверх. Бирке. Такое знакомое слово — такое чужое. Лан Эксетер или Омбра — сердце Сажерука одинаково тосковало по обоим, и радость щемила душу, словно Сажерук не до конца имел на неё право сейчас. Словно два мира — этот и родной, стали вдруг одним целым, но в обоих чего-то недоставало. Или кого-то.       Он везде искал глазами Лютика — но пока не находил, и потому решил зайти в кабак. До выступления оставалась ещё четверть часа.       — Платки, платки, шалиииииии! Саммые лучшие, большие и малые, тонкие и шерррстяные! — тянула горбоносая торговка, выискивая острым взглядом потенциальных жертв. Платки и вправду были загляденье. Сажерук решил непременно купить один для Шеалы, пусть у неё таких, наверняка, хватало и без него. Но у палатки с шалями щебетала стайка девушек; привлекать их внимание он не хотел. Торговка зорко приметила его интерес, и Сажерук поспешил смыться, не дожидаясь окриков.       Он по привычке искал в толпе и её, не свою Шеалу, но после скандала с королевой она игнорировала его, и он знал, что чародейка не появится. От этих мыслей становилось тошно, и он решил, что стоит выпить.       В кабаке было людно и светло. Сажерук протолкнулся к стойке, на ходу пожимая руки всем, кто его узнавал. На самом деле, он почему-то надеялся найти Лютика именно здесь, но то ли бард просто-напросто опаздывал к началу ярмарки, то ли, не менее вероятно, занимался делами постельными, а не питейными.       Радовало одно: в зале почти не было женщин. Так что Сажерук мог спокойно насладиться кружкой пива.       — Привет людям искусства! — Одоло просочился сквозь сутолоку откуда-то слева, задрал голову, перекрикивая кабацкий гул.       Сажерук с радостью пожал его пухлую ладонь.       — Как ты умудряешься так величественно глядеть на людей снизу-вверх? — поддел он, зная, что низушек не обидится.       — Это потому как у вас, каланчей, только ноги длинные, а у нас — кое-что другое. Чувство превосходства, знаешь ли.       Оба усмехнулись этой нехитрой остроте, и Одоло проворно вскарабкался на освободившийся стул.       — Пиво сегодня не пей, его в ярмарку бавят… Ох, — низушек неодобрительно покачал головой. — Хозяин! Водки, две!       — Водки? — удивился Сажерук. — Не груби, друже, мне ведь выступать ещё.       — А без водки тут не обойдёшься, — неожиданно жёстко глянул Одоло, и Сажерука охватило нехорошее предчувствие. — Я сегодня по делу, пиромант.       — Не пиромант, а…       — Однофигственно. Да, спасибо, мил человек! — низушек бросил на стойку пару монет и быстро опрокинул чекушку. — Я по дружбе пришёл. Нравишься ты мне, огнерукий. Не нравился бы — не стал бы предупреждать.       Сажерук с мрачным видом влил в горло водку.       — В городе творится что-то нехорошее, — продолжил Одоло, сверля лицо Сажерука глазами. — Я не знаю, как, но это касается тебя. Не спрашивай, откуда — я просто знаю.       — Довольно расплывчато, — попытался пошутить Сажерук, но низушек не улыбнулся.       — Расплывчато? Вот, что я тебе скажу, пиромант. Скоро к тебе придёт человек и начнёт спрашивать… всякое. Может попробовать подружиться. Может угрожать. Так вот: не говори ему правды, что бы он ни хотел узнать. Он хитёр, но ты будь хитрее. Делай вид, что не знаешь ничерта.       — Кажется, я знаю, с чем или с кем это связано, — с горечью пробормотал Сажерук и с силой потёр виски. — Спасибо тебе, половинчик. Я могу что-то для тебя сделать?       — Просто не попади в беду, огнерукий, — ответил Одоло, хлопнул Сажерука по плечу и скатился со стула. — Бывай теперь. Мне придётся побыть в отъезде, а то мало ли. Да, и вот ещё что, — тут низушек понизил голос так, что Сажерук еле сумел различить слова в общем шуме. — Того курвина сына зовут Риенс. Вдруг тебе пригодится.