Сорванная месса

      Шотландские воины Хью Кеннеди и солдаты гарнизона в два ряда стояли по краям дороги, ведшей из замка Карлат в деревню. Лёгкий ветер колыхал перья на беретах и клетчатые пледы иноземцев. Панцири и наконечники их копий золотило ослепительное солнце, сияющее на лазурно-голубом небе без единого облачка. Этот ясный и тёплый день идеально подошёл бы для праздника, но в напряжённых лицах солдат сквозила угрюмость, а внизу, в часовне, вырубленной в гранитной скале, раздавался погребальный звон колоколов. Выходя на порог замка Карлат с матерью Арно, Изабеллой, под руку, Катрин бережно и, тем не менее, крепко поддерживала пожилую графиню де Монсальви, чтобы она не упала на еле держащих её от горя ногах и не пострадала при падении. От застилавших глаза слёз, госпожа де Монсальви-старшая почти ничего не видела, и правда бы упала, если бы не крепко её поддерживающая под руку невестка — Катрин. Сама же Катрин была настолько измучена гневом на жестокость людей и судьбы, страхом и болью, что очень хотела бы дать волю слезам, позабыть положенную женщине её статуса одной из первых дворянок Оверни гордость, упасть на колени и рыдать, пока не наступит полное изнеможение, на плече Сары или свекрови. Но строго запретила себе это. Этот ясный и солнечный день совершенно не подходил для того чудовищного события, которое должно случиться сегодня. Этот день намного лучше бы подошёл для отдыха на свежем воздухе с близкими и друзьями, с любимым человеком и детьми, а не для отпевания того — чьё сердце ещё даже не перестало биться. Бессильная ярость, гордость, желание своим видом вселить стойкости в сердца тех, кто рядом с ней, заставили Катрин дерзко вскинуть голову и распрямить плечи, непримиримостью запылали большие фиалковые глаза на треугольном лице молодой женщины, пухлые губы сжались в линию. Но, стоило Катрин обратить свой взор опухших от слёз и бессонной ночи глаз на своего сынишку Мишеля, которого надёжно и нежно прижимала к груди цыганка Сара, давняя подруга всех испытаний, выражение суровой непримиримости на лице Катрин смягчилось. Крепче стиснув зубы, чтобы не дрожал предательски от подступающих слёз подбородок, Катрин зажмурила глаза и помотала головой из стороны в сторону, словно отгоняя от себя тягостные мысли о грядущем. Катрин действительно была погружена в свои безрадостные мысли, которые крутились вокруг того, что её супруг болен проказой, и по нему сегодня священник будет служить заупокойную мессу — как будто бы тело молодого и полного сил гордого графа де Монсальви уже остывает в могиле. Словно бы уже угасла жизнь в молодом мужчине, который крепко сжимал в объятиях жену наедине с нею в спальне и не только, сидел с ней в обнимку, гладил золотой шёлк её волос и касался губами виска, мог ласково и совсем не сильно ущипнуть её за кончик тонкого носика или за щёки — так, игриво. Катрин с напускной сердитостью могла его разок шлёпнуть по руке или дразняще прикусить мочку его уха. Так любивший весело провести время с друзьями и боевыми товарищами, которым без раздумий бросался на выручку, и его друзья платили ему взаимностью, всегда старался быть справедливым и милостивым сеньором по отношению к своим вассалам и крестьянам… Который с таким обожанием смотрел на своего ещё совсем крошечного сынишку Мишеля, нередко брал его на руки и укачивал, вполголоса что-то напевая и с бережной осторожностью прижимая к себе, целовал в макушку и в лоб ребёнка, рассказывал маленькому и пока что совсем несмышлёному Мишелю что-нибудь забавное. Был полон надежды восстановить своё честное имя перед королём Карлом VII и воздать по заслугам за клевету всей Латремуйской своре брехливых псин, восстановить однажды замок Монсальви из руин, прожить все отпущенные ему годы жизни с женой в счастливом браке и вырастить сына хорошим, достойным человеком и таким же рыцарем. Но всё это было безжалостно перечёркнуто всего лишь одним словом: проказа. Всего одно слово, проказа — и конец надеждам, конец мечтам, конец всему, как думал сам Арно и его родные, его близкие и верные ему люди. Всё в душе Катрин клокотало и восставало против этого, она хотела положить конец этому жестокому безумию, но не могла пока что придумать, как это сделать лучше всего. Сейчас же Катрин старалась хранить гордый и несломленный вид, не поступаться своим женским и дворянским достоинством, не унижать своего возлюбленного мужа проявлениями слабости на людях. В эти последние мгновенья, когда ей предстояло увидеть Арно, она хотела быть сильной и стойкой вопреки всему, несгибаемой, чтобы Арно мог ею гордиться, и ему не пришлось в свои последние минуты как свободный и полноправный человек за неё краснеть от мучительного и обжигающего стыда. Недаром он, готовясь покинуть навсегда мир живых, не успев сойти в могилу, доверил всю страшную тяжесть этой ответственной ноши своей жене. Потому что посчитал её заслуживающим такого огромного доверия человеком, потому что верил в силу её характера, в её стальную волю как у вынутого из ножен и занесённого для удара хорошего клинка. И Катрин всеми фибрами души хотела оправдать доверие и надежды любимого человека, считала себя не вправе его подвести. Измученная, на пределе сил, Изабелла споткнулась, но молодая женщина поддержала её твёрдой рукой. — Крепитесь, матушка! — сказала она еле слышно. — Ради него! — за этими словами последовало то, что Катрин приобняла свекровь, получив от неё такой же ответ. Старая дама, сделав над собой героическое усилие, расправила плечи и подняла голову. Две фигуры в чёрных траурных одеждах двинулись вперед по залитой солнцем дороге, над которой щебетали птицы, безразличные к трагедии, что должна была свершиться. За женщинами следовали Кеннеди с обнаженным клеймором в руках и старый Жан де Кабан, опиравшийся на трость и с трудом переставлявший больные ноги. Замыкали процессию Сара с малышом Мишелем на руках и Готье. С безмолвием призраков, с абсолютно каменными лицами, они шли к церкви, и в перерывах между зловещими ударами колокола можно было услышать негодующий стук их сердец. Только преданного Арно гасконца, Фортюна, не было с ними. Бедный малый, не в силах перенести столь безжалостного несчастья и предстоящего святотатства с отпеванием вызывающего у него уважение и восхищение человека, отказался идти на заупокойную мессу и заперся в кордегардии, желая в одиночестве оплакать своего господина и его печальную участь. Уже подходя к церкви, Катрин заметила серую толпу крестьян. Все они боязливо жались друг к другу, откровенно боясь переступить священную обитель, порог Господнего дома, считая церковь осквернённой присутствием прокажённого. Столпившиеся неподалёку от церкви крестьяне шептались между собой, что по окончании мессы надо будет воскурять благовония, окропить церковь святой водой, дабы изгнать из неё нечистый дух. Все они, мужчины и женщины, старики и дети, стояли на коленях в пыли, преклонив голову, и пели глухими голосами погребальный псалом, а колокол часовни звонил неустанно, словно бы сопровождая пение зловещим аккомпанементом. — Господи! — прошептала Изабелла. — Господи, дай мне силы! — дрогнул и надорвался её голос от подступивших к горлу слёз, которые несчастной матери предстоит пролить по своему единственному, оставшемуся в живых, сыну. Катрин не была бесчувственным куском деревяшки, потому она не нуждалась в поднятии чёрной вуали с лица свекрови — угадав скрытые этой вуалью от посторонних глаз слёзы. Крепче обняв Изабеллу и держа её под руку по-прежнему, Катрин решительно уводила пожилую даму за собой. Лишь ценой волевого усилия, с большим трудом сдерживала она рыдания, разрывающие грудную клетку, до щемящей и ноющей боли в сердце. Катрин ускорила шаг, чтобы поскорее пройти те несколько туазов, что отделяли их от входа в церковь. На коленопреклонённых крестьян она даже не взглянула. Их страх вызывал у неё отвращение и одновременно будил гнев. Она не хотела их видеть, а те исподлобья смотрели на закутанную в вуаль женщину, про которую говорили, что нет прекраснее её во всём королевстве, и которая, казалось, приняла на свои плечи все скорби мира. Катрин внутренне немного корила себя за то, что испытывает к этой серой массе крестьян отвращение и гнев — все эти люди опасались за себя и за свои семьи, но ничего не могла с собой поделать и не могла себя заставить вырвать из себя эти два всколыхнувшихся в её душе тёмных чувства. Пока все они были готовы проститься со своим сеньором и похоронить его живьём для всего мира, Катрин беспощадно терзала свой разум попытками придумать хоть какой-то выход из ситуации. Если возникнет нужда — хоть из-под земли достать для дорогого ей человека самых лучших докторов, перевернуть вверх дном весь этот равнодушный к её боли мир. Даже пойти на то, чтобы заложить свою душу Люциферу — если в обмен на эту добровольную жертву можно было бы спасти супруга от медленной и мучительной смерти, когда больные проказой люди гниют при жизни, презираемые и отверженные обществом. «Но что, если это всё-таки не проказа, а нечто другое? Ведь может быть так, что мы все ошиблись? Арно мог ошибиться, Сара, мадам Изабель, я сама — ведь никто из нас никогда не учился врачебному делу! Это может быть что угодно. Почему именно проказа?! Что-то я не припомню у Изабеллы или Арно, у Сары, у себя самой — годов учёбы на врача в лучших университетах и патентов!» — исполненная внутреннего бунта мысль упрямым набатным колоколом билась в голове Катрин, как разъярённый тигр в тесной клетке. Церковь была небольшой, но Катрин чудилось, что она идет к сверкающему жёлтым блеском свечей алтарю целую вечность. Перед дарохранительницей стоял старый кюре в ризе для погребального обряда. На ступени алтаря опустился на колени человек в черном одеянии. Сердце Катрин на мгновение замерло, а затем забилось с неистовой силой. Схватив за руку Изабеллу, она сжала пальцы с такой силой, что старая дама застонала. Катрин медленно повела свекровь к почётной скамье, усадила её, а сама осталась стоять, заставляя себя не отводить взора от коленопреклоненного человека. Но всё же обрушившиеся на Катрин жестокие потрясения последнего времени настолько исчерпали её душевные и физические силы, что ноги её подкосились, и ей пришлось занять место на скамье рядом с Изабеллой. Не узнать собственного мужа Катрин не могла — именно Арно был в считанных минутах от того, чтобы быть заживо погребённым для этого мира, хотя душа его не оставила тело и сердце продолжало биться в груди, пылать, обливаться кровью. Не могло быть так, чтобы молодой мужчина не почувствовал тот обращённый на него женой взгляд, полный преданной любви, без капли страха и отвращения. Взгляд, горящий жаждой вырвать его из рук тех, кто намерен вычеркнуть его из списка живых — когда тело его ещё не изъели страшные струпья и язвы, когда ещё не начали усыхать и отваливаться части тела, когда не утратили способность к зрению большие и ясные чёрные глаза… Словно желая напоследок урвать из этого мира живых крупицу своего личного Эдема, Арно повернул голову, не скрытую капюшоном, ища глазами Катрин, так что она смогла увидеть его гордый и хранящий строгую красоту профиль. Но потом он точно мысленно одёрнул себя и обратил свой взор к алтарю. И всё же Катрин смогла расслышать, как сорвался с губ мужа горестный и обречённый всхлип. «Наверное, он опасается, что решимость и стойкость изменят ему, когда он хочет уберечь от страшной судьбы всех тех, кого любит… Должна же я найти способ помешать хоронить его заживо для всех!» — эту упрямую мысль Катрин растравляла ещё сильнее в своём сознании, беспомощно окидывая взглядом помещение церкви, как будто ожидая спасительного чуда. И всё же она прекрасно понимала, что помощи не будет ниоткуда, зловещий звон колокола разносится под сводами святого места, и только стало ещё теснее от боли в груди Катрин. С какой-то наивной и робкой, полу-убитой надеждой Катрин бегло взглянула на стоявшего рядом с её скамьёй Хью Кеннеди, словно безмолвно умоляя пресечь этот кошмар. Мужчина, сжав кулаки, в бессильном гневе наблюдал за отпеванием Арно. Катрин оглядывала Кеннеди с головы до ног, взор молодой женщины уцепился за клеймор в ножнах на поясе воина — рукоять которого шотландец сжимал в руках. — Любовь моя! — прошептала Катрин, с нежностью и мукой взирая на мужа. — Бедный мой! Раздался дребезжащий голос священника, начавшего произносить слова погребальной службы, а мертвенно-бледный ризничий неловко поставил свечи перед Арно. «Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis…» Словно в кошмарном сне, Катрин смотрела и не видела, слушала и не слышала, как отпевают живого мертвеца. С вдетого в ножны клеймора Хью Кеннеди Катрин переводила мятущийся взор на горящие в церкви свечи, потом на алтарь, на высокие подсвечники по обеим от алтаря сторонам. Множество мыслей роились в златокудрой голове Катрин, и молодая женщина пыталась уцепиться за хоть одну из них. Но одно Катрин уяснила для себя точно, что любым способом, какой только будет в её распоряжении, она не даст обречь любимого человека и отца её сына на бытие живым мертвецом. Сейчас Арно де Монсальви исчезнет с лица земли с такой же непреложностью, как если бы голова его упала под топором палача. Он превратится в безымянного узника, отверженного всеми, станет жалким подобием человека, страдающего за замкнутыми вратами, которые никогда не отворятся перед ним. А она… она станет вдовой! Негодование душило ее. Перед мысленным взором Катрин восставали картины недавнего прошлого, события которого и привели к столь скорбному для всех исходу. Особенно для её супруга. Ла Тремуйль! Толстая фигура камергера вдруг возникла перед глазами Катрин, пробудив в её душе свирепую жажду мести. Она не знала, оправится ли когда-нибудь от жестокого удара, но этот человек, виновник всех их несчастий, который преследовал их безжалостно и неумолимо, должен заплатить, и очень дорого заплатить, за сегодняшнюю пока что не свершённую мессу. Иначе ей самой не суждено умереть спокойно. Но, если же так случится, что путь мести приведёт Катрин к печальному финалу, на виселицу или на плаху, на костёр, перед отбыванием в мир мёртвых Катрин всё же устроит всё так, чтобы всех повинных в страданиях её и Арно недругов затащить в Ад, улыбаясь, с собою. Пока же продолжалась безумная по своей бесстрастной жестокости месса, и Катрин в мыслях своих крыла себя руганью последними словами, ненавидя себя за бессилие придумать выход из положения. Одного только сейчас хотела Катрин — пресечь это сумасшествие, когда живого человека отпевают, будто усопшего, обрекают его на существование в забвении и общественном страхе перед ним, в презрении, вырвать любимого человека из рук — обрекающих его на смерть, что Катрин в своё время пыталась сделать для Мишеля. Для того самого Мишеля, брата Арно, кого так хотела отбить от озверевшей и беснующейся толпы. Смутная, злая мысль поразила сознание и душу Катрин, что вновь повторяется давняя тяжёлая история. С одной лишь разницей, что в ту пору Катрин была незнатная девочка тринадцати лет, которая ничего не смогла бы противопоставить остервенелой толпе, растерзавшей Мишеля. Но ведь она более не та незнатная и слабая девочка, рождённая на свет в лавке ювелира Гоше Легуа на мосту Менял — отныне она графиня де Монсальви, одна из первых дам Оверни, больше не беспомощный ребёнок. Пусть теперь рядом с Катрин нет рассудительного, хитроумного и отважного Барнабе-ракушечника, и нет рядом с ней весёлого и безрассудно смеющегося в лицо опасностям друга детства Ландри — с его изобретательностью и лукавством… Очень хорошо в этот момент её бы понял ставший близким другом нормандец Готье, прекрасно понимавший и поддерживающий молодую женщину, преданно о ней заботившийся, случись Катрин поведать ему всё то, что её терзает. Молодая женщина решила всё сделать самой, не перекладывая эту ответственность на других. Катрин всё равно не собиралась отступать от задуманного — любыми способами, доступными ей и не вредящими другим, отнять Арно у отпевающего его священника, схватить за руку, увлечь за собой, что угодно, но только не обречённое смирение перед вершащимся злом! «Я не сумела спасти Мишеля, так не дам погубить его брата и моего мужа!» — порождённая отчаянием, эта дерзкая мысль крепко угнездилась в сознании Катрин, старательно делающей вид, что ей очень плохо. Молодая женщина раскачивалась из стороны в сторону, позволяя громким всхлипываниям и вскрикам срываться с её губ, кусала пальцы рук — чтобы все думали, будто она старается удержаться от истерики и слёз, тогда как сама Катрин не собиралась покорно плакать, забившись в угол, как убитая горем вдова. Она вообще не намеревалась становиться вдовой. — Нет, нет, нет, нет! Вы не сможете, вы не посмеете! Он ведь ещё жив, его можно спасти! — взвыла Катрин, как волчица, попавшая в капкан, и загнанная злыми псами, чем вызвала к себе всеобщее внимание, сочувствующие перешёптывания, обращённые на неё полные тревоги взгляды, даже возмущённый таким поведением Катрин в церкви священник прервал заупокойные песнопения по Арно де Монсальви. Больше всего на свете сам молодой человек хотел бы броситься к жене, которая обессиленно сползла со скамьи на каменные плиты церкви и закрывала ладонями лицо, плечи и всё тело Катрин дрожали от рыданий. Он хотел поднять её на ноги с холодных плит, сказать нечто утешающее и вселить бодрость, обнять. Но несчастному, обречённому на смерть при жизни, было отказано даже в этой единственной крупинке радости. То, что так хотел сделать для своей жены сам Арно, если бы не страх передать Катрин свою фатальную болезнь, сделал для неё капитан Кеннеди. Хью поднял за плечи Катрин, прячущую лицо в ладонях, родственным жестом привлёк её к себе, утешающе гладил её спину и плечи, уговаривал Катрин держаться храбро и быть сильной вопреки всему, обещал оказывать поддержку и просил прекратить плакать. Шотландец чувствовал себя неловко в ситуации, когда надо утешать женщину в состоянии тяжелейшего душевного потрясения. Изабель де Монсальви ласково, со скорбной нежностью увещевала Катрин вспомнить о том, что она дворянка, что она пример для своих подданных, должна быть сильной и стойкой хотя бы ради себя и маленького Мишеля, который сейчас недовольно кряхтел на руках у Сары. Но уговоры на Катрин никак не действовали. Сама же виновница сорванной мессы спрятала лицо на груди у Хью Кеннеди и позволяла себе то, что ей так хотелось сделать — без всякого стеснения и без оглядки на чужое мнение о ней, рыдала на всю церковь. — Катрин, бедная моя девочка, это горе оказалось ужасно непосильно для неё, — слетели с уст старшей госпожи де Монсальви исполненные сопереживания слова. Пожилая дама покачала головой. — Госпожа Изабелла, вам и Катрин нужна будет моя помощь? Или мне лучше выйти с маленьким Мишелем на улицу? — в нерешительности отозвалась Сара, с Мишелем на руках, сделав несколько шагов в сторону рыдающей Катрин и успокаивающего её Кеннеди. — Сара, я справлюсь сама. Тебе лучше выйти с Мишелем на свежий воздух, — твёрдо отдала Изабель распоряжение цыганке. Сара не заставила себя упрашивать это распоряжение выполнять и с Мишелем вышла на улицу. — Готье, прошу, останься с ней! Не оставляй одну в таком состоянии! — неожиданно для всех, выкрикнул в мольбе до сего момента в глубине души оплакивающий все свои рухнувшие надежды на счастье, по-прежнему коленопреклонённый Арно, пристально глядя на прискорбно молчащего гиганта-нормандца. — Ты знаешь сам, что мне в этом теперь отказано… — чуть тише прозвучали из его уст болезненные для сердца и разума слова. Готье, стараясь удержать слёзы, покорно кивнул, молча ответив согласием на просьбу графа. — Я понимаю, что подобное очень тяжело вынести, но дадут ли мне сегодня закончить то, для чего я здесь и нахожусь? — робко подал голос пожилой священник. Но со всех сторон на него неодобрительно зашикали и упрекнули в том, что у него нет сердца, раз его ни капли не тронули рыдания и безмерная душевная боль жены Арно де Монсальви — которого ещё даже не успели отпеть. Хью Кеннеди всё это время не переставал по-родственному обнимать Катрин, гладить её плечи и спину, уговаривать её взять себя в руки и крепиться, только теперь он гладил Катрин по голове — покуда в этой самой голове Катрин лихорадочно созревали планы, как действеннее всего сорвать эту бредовую заупокойную мессу. Пока же Кеннеди утешал молодую женщину так, как умел, при этом стараясь и не переступить грани приличий, и выразить несчастной всю полноту человеческого участия, руки Катрин незаметно и проворно шарили по поясу Хью, к которому крепились ножны с оружием шотландца. Вот Катрин сумела завладеть ножнами Хью с его клеймором, причём незаметно для самого мужчины. Крепко держа оружие за рукоять, она в ту же секунду мгновенно оттолкнула Кеннеди от себя плечом, вырвавшись из объятия, и бросилась опрометью к алтарю, где уже Арно пытался удержать свою челюсть от знакомства с плитами церкви при виде такой картины. Всё произошло настолько быстро, что никто даже не успел остановить Катрин, и не сразу Хью Кеннеди понял, что Катрин завладела его оружием. Как фурия, Катрин рванулась к алтарю, с превеликим злорадством по обеим от алтаря сторонам свалила на пол высокие подсвечники с зажжёнными в них свечами, которые моментально потухли. — Катрин, ты что натворила!.. Катрин… — хватался за голову и не понимал ничего во всём происходящем Арно, поражённо переводя взгляд чёрных глаз с жены на опрокинутые ею подсвечники. — Госпожа Катрин, я бы сейчас наложил на вас епитимью за святотатство в церкви, в доме Господнем, если бы не знал, в каком горе вы сейчас пребываете! — пытался урезонить Катрин священник. — Плевала я на епитимью, вам ясно?! Думали, я позволю всем спокойно похоронить заживо моего мужа? — обнажив клеймор, Катрин двинулась на попятившегося от неё в испуге священника. Но святому отцу нечего было бояться за свою жизнь — Катрин только отобрала у него кадило и бросила на пол. — Катрин, дочка, я тебя прошу — успокойся, будь благоразумной! — просила Катрин госпожа Изабель, молитвенно сложив руки. — Хотя я понимаю, что пережитые горе и боль помутили твой разум! — При всём уважении и теплоте к вам, матушка, мой рассудок как раз-таки ясен, — твёрдо возразила Катрин, загораживая собой Арно, по-прежнему не выпуская из рук украденный у капитана Кеннеди клеймор. — С чего вы все решили, что Арно болен именно проказой? — Но Катрин, ведь так оно и есть… я сам у себя это заподозрил, дал себя осмотреть Саре, матушка знает… — с обречённой и грустной покорностью пытался Арно вернуть Катрин, как он считал, на тропу благоразумия. — А с чего, любовь моя, ты взял, что болен проказой? Ты как это определил? Что-то я не припомню, чтобы ты заканчивал факультет медицины хотя бы в той же Сорбонне и получил патент доктора, как и не припомню докторского образования и патента за твоей матушкой и Сарой! — рассерженно, на грани ярости, парировала Катрин. — Дочь моя одумайтесь! Вашему супругу не помочь, а вы только подвергаете себя риску! Мессир Арно поступает правильно, уходя подальше от здоровых людей со своим недугом. Поймите его тревогу о вас и вашем сыне! — взывал к молодой женщине кюре. — Никто не должен и не хочет быть в одиночестве! — возразила Катрин дерзко, метнув на кюре преисполненный упрямого негодования взгляд потемневших фиалковых глаз. — Насколько я поняла, медицинских факультетов тут никто не заканчивал. Так откуда вам знать, что у моего мужа именно проказа? Вы все тут достаточно осведомлённые в медицине, чтобы с уверенностью ставить такие диагнозы, способные раз и навсегда сломать человеку жизнь? В таких вопросах ошибка в постановке диагноза может очень дорого стоить… А мне она может стоить мужа и отца моему сыну! — Катрин, детка, горе тебя ослепило, ты поэтому сейчас готова уцепиться даже за самую крохотную соломинку, — с грустным сочувствием проронила мадам Изабель. — Катрин, пожалуйста, прислушайся к разумным советам, не подвергай себя и Мишеля опасности, находясь со мной! Я не хочу, чтобы эта зараза коснулась тебя, нашего ребёнка, всех дорогих нам людей… — стоя на коленях, Арно умолял жену отступиться, мучимый кошмаром в его воображении, как проказа медленно подтачивает Катрин и Мишеля день за днём, превращая в ошмётки человека. Он бы и хотел схватить её за подол чёрного платья, обнять её ноги, взять за руки, но не сделал того, чего так хотел — из опасений обречь дорогую ему женщину и своего ребёнка на мучительное существование. — Арно, пожалуйста, начни уже использовать голову, чтобы ею думать, а не только чтобы в неё кушать! Да когда ты уже восстановишь сожжённые мосты с логикой и здравым смыслом, в конце-то концов?! — взорвавшись этой гневной тирадой, Катрин вручила клеймор подошедшему её успокоить Хью Кеннеди. Правда, потом она приблизилась к мужу, вопреки его протестам, и за плечи резко подняла с каменных плит. — Мне, что же, кадилом тебе по голове заехать, чтобы в голове у тебя всё по местам встало?! Проказой болен, говоришь?! Тогда почему я до сих пор от тебя не заразилась? Почему не заразился Мишель? Подхватить эту болезнь можно при тесном контакте, между прочим. — Катрин, умоляю, послушай, — пытался утихомирить её Арно, только Катрин от попыток её утихомирить распалялась ещё больше. — Да люди добрые! Нет у моего мужа никакой проказы! Мы с ним спали вместе, во всех смыслах этого слова, до и после рождения Мишеля, причём часто! Прости, Всевышний, за такие подробности в святом месте… — виновато Катрин перекрестилась и вздохнула, поймав на себе шокированный взгляд кюре. — Арно нередко занимался нашим сыном, когда у него находилось свободное время от решения всех свалившихся забот. Если бы он правда был болен проказой, то от него бы заразились и я, и наш сынишка Мишель. Вы вот над этим лучше поломайте головы! Раз вы боитесь присутствия моего супруга среди вас, пускай достоверно неизвестно — болен он или нет, я увезу его… — Катрин, куда же вы собрались увезти мессира Арно? — подал голос молчавший до сей поры и поражённый всем увиденным Готье. — В Кордову, Готье. К прекрасному врачу, который некогда спас ему жизнь, и стал нам обоим хорошим другом — к Абу Аль Хайру, вот! Всегда можно найти решение — если содержимое головы использовать по прямому назначению! — с этими словами Катрин сердито глянула в сторону Арно, который норовил отойти куда-нибудь подальше от Катрин и от людей, чтобы не заразить. Однако намерение его решительно пресекла Катрин — рванувшаяся к нему и схватившая за руку, таща за собой к выходу под ужаснувшиеся взгляды собравшихся на отпевание людей и священника, и вопреки протестам самого Арно — который тщетно пытался высвободить свою руку от цепкой хватки Катрин. — Катрин, я сказал, отпусти! Немедленно! Сумасшедшая! Ты совсем не думаешь ни о себе, ни о Мишеле! Со мной уже всё кончено, прошу тебя, одумайся! Я не смогу вынести, если моя болезнь передастся тебе и Мишелю… — умолял Монсальви жену гневно и с обречённостью напополам, всё же вырвав из её хватки свою руку. — Оставь меня. — Мне всё же тебя по сумасбродной голове кадилом треснуть?! — в яростном тоне Катрин не было ни единого намёка на то, что она будет покладистой и уступит мужу, послушавшись его. — Мадам де Монсальви, вы находитесь в доме Божьем! На сегодня вы достаточно сотворили святотатств, довольно, — отчеканил сурово священник. — Вспомните о вашем долге исполнять волю супруга. — Когда супруг сам себя губит, причём напрасно, это правило отмирает! Арно очень много пережил, мы все вынесли немало. Пережитые тяготы вымотали душу ему и всем нам. У моего мужа нет проказы. А в лепрозории, куда вы его хотите отправить, он вместо мнимой болезни рискует подцепить настоящую. — Катрин возражала на слова священника уже спокойнее. — Катрин, хватит. Ты сегодня совершила достаточно безумств. Я не хочу, чтобы твоя сумасбродность стала причиной мучительной смерти твоей и нашего ребёнка, кого-либо из наших близких. Катрин, довольно, прошу тебя… — измученно и устало умолял Арно жену, отступая к алтарю спиной вперёд. — Ты куда это собрался? Я так просто не успокоюсь, пока не узнаю, чем ты болен, и как это лечить! Вернись сейчас же! — Катрин стремительно подошла к Арно, обеими руками схватила его за плечо и почти что потащила его за собой к выходу из церкви. Супруг отчаянно сопротивлялся, требовал одуматься и перестать подвергать себя риску схватить заразу. Его поддержали несколько человек из дворян и священник, молившие Катрин взять себя в руки и отнестись с уважением к решению супруга. — С удовольствием посмотрю, как вытянутся ваши лица, когда я привезу в Овернь моего мужа полностью здоровым и живым! — с разъярённым упрямством бросила Катрин эти слова в лица всем этим людям, буквально таща мужа следом за собой. Сопротивляться этому урагану по имени «Катрин» у него оставалось мало сил. Изабель Монсальви — и та уже не надеялась призвать невестку к тому, чтобы та взяла себя в руки и не устраивала на публику сцен. Даже Арно немного присмирел и уже почти не противился тому, что жена тащила его прочь из церкви и, когда они переступили порог — от церкви, где сегодня его должны были отпевать. Стоявшие по краям дороги крестьяне, мимо которых Катрин решительно уводила мужа за собой, шептались друг с другом: — Вы видели? Нет, вы видели это? Как госпожа Катрин не боится заразы? — Она же сама себя обречёт на мучительную смерть… — Наверно, нужно быть совсем безрассудной, чтобы так поступать… она сорвала заупокойную мессу… — Она отважная и любящая жена, но её поступок — сумасшествие!.. — И вовсе это не безрассудство, и не безумие! — возразил женский старушечий голос из толпы. — Эта женщина — святая, она не отвернулась от любимого человека, вопреки всему! Тем временем Катрин, названная «святая» устами старушки из толпы крестьян, ускорив шаг, спешила увести супруга как можно дальше от церкви, направив стопы к деревянной и грубо сколоченной скамье под старым тополем, где расположилась отдохнуть с маленьким Мишелем Сара. Мадам Изабель и Готье с трудом поспевали за ней, даже Арно немного спотыкался, не всегда поспевая за темпом ходьбы мятежной супруги, которая ради него плюнула с высоты на все людские предрассудки и на все те пересуды — которые непременно будут мусолить на всю Овернь после того, что Катрин устроила в церкви. Арно, как ни старался, всё же не смог припомнить каких-либо случаев в истории, когда женщина срывала отпевание своего живого серьёзно заболевшего мужа и буквально с оружием была готова отбивать у тех, кто обрекает его на смерть, а после похищала с его же отпевания. И, какие бы страшные мысли Арно сейчас ни одолевали, он не мог не признавать перед самим собой, что отчаянная храбрость Катрин и её стремление спасти его жизнь вопреки общественному мнению, считающего его персону заочно трупом, вызывает в нём восхищение и трепет. Когда же Катрин дошла до дерева, где на скамье сидела Сара и убаюкивала Мишеля, Арно мягко высвободился от Катрин и отошёл немного подальше, всё же не покидая своего места, снял с себя плащ и постелил на траву, сев на него. Поджал к груди колени и обхватил себя за плечи, в полной прострации глядя вдаль прямо перед собой. Готье присел на скамью рядом с Сарой и понимающе переглянулся с цыганкой, словно хотел без слов сказать: «Да уж, насыщенный выдался день. Вот уж от кого — а от госпожи Катрин я не ожидал, что она сорвёт заупокойную мессу в церкви». — По приходе домой я обрадую Фортюна. Бедняга заперся в кордегардии, не в силах вынести мысли, что его господина досрочно запишут в покойники, — тихонько проговорил нормандец. — Фортюна точно обрадуется, что госпожа Катрин пресекла этот кошмар. — Ты прав, Готье, и ты даже не представляешь, как сильно, — шёпотом согласилась с ним Сара, опасаясь разбудить только начавшего дремать Мишеля. Изабель де Монсальви присела рядом с Сарой и Готье молча, осмысляя всё только что произошедшее в церкви, и бросала полные острого сопереживания и боли взгляды на одиноко сидящего поодаль от всех сына. — Сара, Готье, матушка… Я возьму для Арно и для всех нас что-нибудь поесть. Готье, если мой муж вознамерится вернуться в церковь на собственное отпевание — разрешаю тебе его связать, — с невесёлой иронией проронила Катрин, направляясь к маленькому рыночку в нескольких туазах от того места, где она оставила Сару, Готье и Арно с Мишелем и свекровью. «Надеюсь, на рынке я смогу найти что-нибудь, подкрепить силы нам всем», — размышляла молодая женщина, почти бегом держа путь к маленькому рынку. Ей поистине повезло. На рынке ей удалось по довольно небольшой цене купить на всех орехово-изюмной смеси, немного яблок и сушёного инжира, ржаной хлеб, даже корзину — куда она уместила купленные продукты. В маленьком трактире она приобрела свежепожаренное мясо барашка, которое ей завернули в бумагу. На всю компанию Катрин прикупила деревянные тарелки и маленькие кружки с молоком в большой бутылке, закрытой деревянной пробкой. Этого, как надеялась молодая женщина, должно будет хватить на всех пятерых. Совершенно довольная удавшимся походом за съестным, Катрин вернулась к тому месту, где оставила своих близких дожидаться её. Сара и Готье по очереди нянчили маленького Мишеля, который выражал своё недовольство долгим отсутствием с ним мамы тем, что проверял на прочность свои лёгкие и уши бабушки и отца с Сарой и Готье. Мадам де Монсальви-старшая старалась унять своего внука, баюкала колыбельными, укачивала, очень тихо и ласково с ним говорила, бережно прижимала к себе завёрнутого в пелёнки малыша. Несмотря на всеобщие ласку и внимание, на чистые и сухие пелёнки, Мишель не переставал выражать своё неудовольствие в громом крике и плаче. Арно больше не делал попыток сбежать обратно на собственное отпевание, которое было сорвано коварным планом Катрин с истерикой и хищением чужого оружия, пришедшим ей в голову спонтанно. Только теперь молодой мужчина с горечью и тоской смотрел на то, как его мама, Сара и Готье занимаются заботами о Мишеле. Для Арно, считающего себя безнадёжно и необратимо больным проказой, стало настоящей пыткой, мукой Тантала то, что он не может взять на руки и успокоить своего ребёнка, осторожно прижать к себе, не может обнять родную мать и близких друзей, никогда больше не сможет быть рядом с Катрин и жить с ней отпущенные ему годы на земле как супруг… Если он не хочет передать жене и сыну, родной матери и близким друзьям свой страшный недуг. Только об одном он молча, про себя, молился — пусть ему не суждено жить среди дорогих его сердцу людей, лишь бы у них всё складывалось благополучно, даже если он никогда не сможет быть рядом с ними. «Лучше мне поставить крест на себе, похоронить живьём себя — чем утянуть любимых и дорогих людей за собой!» — так размышлял Арно, всё ещё не избавившись от своего состояния апатии и прострации. — Мои дорогие, у меня хорошие новости! Я купила нам всем немного вкусностей — подкрепить силы! — ободряюще воскликнула Катрин, усаживаясь на скамью рядом со свекровью, качающей на руках Мишеля. Пожилая дама никак не могла оторвать взгляд от своего внука, восторгалась тем, какой он красивый, какие у него не по-детски серьёзные голубые глаза, какие чудные волосы цвета золота — как у Катрин или как у покойного тёзки и дяди маленького Мишеля. — Матушка, Мишелем займусь я. Вам нужно поесть, — Катрин тем временем раздала всем тарелки с кружками. Кружки наполнила молоком и разложила по тарелкам еду. — Арно, хватит там в одиночестве сидеть. Иди поесть со всеми, — сменились оттенки ласковой кротости спокойной и заботливой властностью. — Ты это сейчас так пошутила неудачно? Хочешь, чтобы я всех вас заразил? — отозвался горько со своего места Арно, метнув на Катрин болезненно грустный взгляд. — Катрин, моя девочка, я пока позабочусь о Мишеле, а ты поешь по-человечески и вправь мозги на место моему сыну, — предложила свекровь свою помощь Катрин с малышом. — Мама! И вы туда же! — скорбно возмутился Арно. — Поговори мне тут! Всю душу мне и своей жене вымотал! Жена сказала твоя — лечиться, значит, лечиться. Никаких лепрозориев! Катрин чаще слушай. С логикой из вас двоих всё хорошо лишь у неё, — буркнула Изабелла, качая на руках немного уставшего капризничать Мишеля. Катрин всё же высвободила из плена платья грудь и приложила к ней забранного у свекрови ребёнка. Малыш принялся жадно пить молоко из груди матери, серьёзно взирая на неё своими большими голубыми глазами, иногда он довольно кряхтел, щупал крошечной ручкой грудь Катрин и этой же ручкой тянулся к её лицу. Катрин склонялась чуть ниже к Мишелю, ласково с ним говорила, бережно касалась губами его маленькой головёнки — покрытой золотыми волосиками, уже начинающими виться. — Мой маленький, какое же ты чудо, какой ты красивый, моё счастье, — шептала она с нежностью сынишке, выпустившему её сосок, и теперь Мишель жалобно похныкивал, трогая Катрин ладошкой за грудь. — А, так ты не наелся, мой бедняжечка? Аппетиты у тебя непомерные? — с ироничной нежностью шептала Катрин сыну, приложив к другой груди, и удобно его устроив для кормления. Желания своего сына Катрин поняла правильно, так что малыш Мишель, захвативший сосок матери, больше не имел причин быть недовольным, продолжая свою трапезу. И по-прежнему его не по-детски серьёзные голубые глаза внимательно изучали склонённое над ним лицо ласково улыбающейся ему Катрин. — Сынок, ты бы, правда, прислушался к своей жене, — закончив со своей порцией съестного, Изабель сложила деревянную посуду в корзину и подошла к сыну, намереваясь ласково потрепать его разлохмаченные ветром чёрные волосы. Но Арно только пугливо отшатнулся от матери и отсел подальше, с тоской качая головой, раздражённо смахнув с ресниц слёзы. — Мама, нет. Не хочу, чтобы вы, Катрин и Мишель, или кто-нибудь ещё от меня подцепили эту заразу, — проговорил Арно, упрямо поджав тонкие губы, и уткнулся лбом в колени. — Арно, сын мой, ведь неизвестно достоверно — проказа у тебя или нет. Вставай, поешь с нами. Катрин бы очень хотела, как и я, чтобы ты нормально поел, — с вкрадчивой материнской нежностью упрашивала Изабель сына. — Вот свозит тебя Катрин к тому врачу, он тебя осмотрит, назначит лечение, и ты живой, здоровый, вернёшься к нам всем домой… — Я ни в чём не уверен, мама. Потому не буду никем из вас рисковать понапрасну. Как это может не понимать Катрин?.. Я поем, но отдельно от вас… — согласился морально убитый граф на эту уступку. — Хватит отщепенца из себя делать, иди и поешь с нами, Арно. Пожалуйста, хватит наводить напрасную панику на себя и других. Вот увидишь, Абу тебя быстро вылечит. Так ещё ты вернёшься в Овернь со мной отдохнувший, полный сил, абсолютно здоровый. Заодно обогатишься новыми впечатлениями, — мягко уговаривала Катрин мужа, передавая закончившего кушать Мишеля на руки успевшей поесть и сложить посуду в корзину Саре, а сама тем временем оправила своё платье — после кормления ребёнка. — Разумеется, поеду с тобой к нашему другу Абу. Ты, если что решила для себя — из тебя это никакими тяжёлыми предметами не выбьешь, — невесело уступил Арно. — Теперь я понял, почему всем клинкам и кораблям дают женские имена. Наверно, ты бы меня из лепрозория смогла достать… — Бери выше — из преисподней. Знаешь, Арно, похищать тебя с твоего отпевания намного легче, чем потом тебя похищать из лепрозория, — промурлыкала Катрин в ответ мужу, попутно опустошая стремительно свою кружку молока и тарелку со съестным. — Пришлось бы потратить время на наблюдения, на подкуп ухаживающих за больными людей — чтобы узнать, где тебе выделили место для сна… Драгоценное время на твоё лечение утекало бы, подобно песку сквозь пальцы, а ты бы вместо твоей мнимой проказы зарабатывал там проказу настоящую… — Отчаянная и храбрая женщина досталась мне в невестки, конечно, — пусть Изабель Монсальви выражала напускное недовольство, но ни от чьего слуха не укрылось то, с каким уважением и восхищением пожилая графиня говорит о Катрин. — Никак не могла ожидать того, что Катрин сегодня сотворила в церкви — сорвала мессу, закатив истерику, и украв оружие офицера… — И тем самым спасла мужа от самой страшной ошибки в его жизни, — дополнила Сара, умиляясь Мишелю, которого убаюкивала. — Сильные мужчины не могли на это решиться — похитить мессира Арно с его же отпевания, а наша хрупкая и физически слабая госпожа Катрин — решилась, глазом не моргнув! Вот это женщины во французских провинциях! — согласился с Сарой Готье, помогающий ей заниматься Мишелем. — И я прекрасно понимаю тебя, сын мой, почему ты связал свою жизнь с такой женщиной, — адресовала госпожа Изабель ласково-кроткую улыбку невестке и сыну. — Сегодня Катрин явила мне свою ранее неизвестную сторону… И я бы не смогла принять в качестве невестки и названной дочери никакой другой женщины, кроме неё, — Изабель покинула своё место, где пыталась уговорить сына поесть вместе со всеми. Пожилая дама подошла к Катрин, крепко приникла губами к её голове, сокрытой вдовьей вуалью. Всхлипнув от такой теплоты внезапного откровения, Катрин не сдержала слёз, благодарно улыбнувшись свекрови. Руки молодой женщины сплелись с руками пожилой дамы, покрытыми морщинами. — Матушка и отец у тебя наверняка золотые люди. Вырастили дочь такой доброй, храброй и достойной женщиной, — промолвила Изабель невестке. — Да, вы правы, матушка. К сожалению, я лишилась моего отца в тринадцать… кабошьенские бунты в Париже, отец был за Арманьяков… больно вспоминать, — Катрин помотала головой и зажмурила глаза, будто прогоняя из памяти мрачные картины. — А вот мама моя живёт в Бургундии у своего брата, моего дяди. Нам пришлось туда бежать после всех парижских событий. И мама у меня очень хорошая и добрая женщина. — Наверно, характер как у тебя? — без злобы, по-доброму и тепло подначила пожилая дама де Монсальви Катрин. — Тут вы ошиблись, мама. Я выросла неуправляемой, не так родители хотели меня воспитать. Нрав у моей матушки будет мягче моего, — отшутилась в такой же манере Катрин. Изабель напоследок поцеловала Катрин в лоб и удалилась к Готье с Сарой, которые нянчили Мишеля. — Арно, тебе особое приглашение нужно? Иди, поешь, — заявила непреклонно Катрин, взяв полную еды тарелку и кружку молока, которые предназначались для мужа. — Ты же знаешь, я от тебя не отстану, — с тёплой иронией, которая ничуть не скрывала её беспокойства о супруге, вырвалось у неё. — Ты же не отступишься, верно я понял? — устало сорвалось с губ Арно, хоть губы его тронула ироничная улыбка, грусть из чёрных глаз не делась никуда. — Ты всё понял правильно. А теперь поешь. Пустой желудок — плохой советчик, и голова тоже пустая, — Катрин хотела дать мужу в руки тарелку и кружку, но Арно только в страхе отполз от жены подальше, достав из-под себя плащ, и набросив на плечи, будто хотел так стать невидимым для Катрин, упрямо придвигающейся ближе к нему. — Катрин, что в словах «не рискуй собой» представляет для тебя сложность? — выпалил Монсальви, избегая встречаться своим измученным взглядом чёрных глаз с уверенным и властным, но полным острого сопереживания взглядом фиалковых глаз Катрин. — Хорошо, я оставлю твоё молоко и еду вот здесь, — в знак того, что уступает, Катрин поставила тарелку и кружку наземь. — Теперь ты сделаешь то, что я так от тебя хочу? — Хорошо, пожалуй, насчёт пустого желудка и пустой головы ты права, — согласился с супругой Арно, взяв тарелку съестного и кружку молока. Пусть ему кусок в горло не лез от всех свалившихся за последнее время тяжёлых потрясений и переживаний, Арно заставил себя опустошить тарелку и выпить всё молоко в кружке. Катрин оказалась права, после подкрепления сил уже не так сильно терзали его разум пугающие картины. Вовсе и не таким бредовым теперь ему казался план Катрин ехать в Кордову к Абу… — Скажи, как ты сейчас? — участливо и мягко обратилась Катрин к мужу с вопросом. — Знаешь, намного лучше, нежели было в моменты отпевания, которое ты же и сорвала, — признался Арно с благодарностью и задумчивостью. — Вот видишь, любимый, как полезно дружить с логикой. Всегда пригодится и совсем не больно. Труден только первый шаг. А ты развёл панику без разбирательств и нагнал паники на меня, на твою маму, на наших близких друзей, на всю Овернь. Да ещё и долго скрывал от меня, что с тобой происходит, заставил поверить в сущий бред — будто променял меня на другую, чтобы вызвать к тебе ненависть… — Скажи, ты на меня за это зла даже сейчас? — отозвался Арно вполголоса, пожираемый стыдом и страхом, боясь получить от жены подтверждение всем его догадкам. — Злости уже нет. Но ты мог мне всё рассказать с самого начала. Словами через рот. Арно, твоя огромная беда, что ты пока что не особо часто к этому способу прибегаешь, а надо бы. В самом деле, не отвернулась бы я от тебя ничуть из-за какой-то там болезни, и уж точно бы не стала покорно сидеть, сложа руки, искала бы тебе хороших врачей, — совершенно без злости, искренне и тепло ответила Катрин. — И я правда у тебя не вызываю отвращения и отторжения таким… — Арно поёжился, будто от морозного ветра в спину и в лицо. — Разбитым, недозволенно слабым, совсем не тем, каким должен быть мужчина, особенно моего положения? — Все мы порой бываем, как бы это сказать точнее?.. Не на коне, вот. Слабыми и уязвимыми случается быть всем. И в такие моменты нам нужна опора, крепкая рука, которая подхватит и не даст упасть, кто поддержит, а вовсе не добивание сапогами по рёбрам. Я клялась тебе в этом у алтаря, и отступать от своих клятв у меня желания нет, — с решимостью и непримиримостью заявила Катрин, упрямо и дерзко взглянув на Арно. И от молодого мужчины не укрылось, какими лихими, хитренькими огоньками, и вместе с тем преданной любовью светились обращённые на него глаза супруги. — Вот в нашей семье на одного рыцаря стало больше. Помимо меня и в будущем Мишеля. Только доспехи тебе подходящие заказать не успел, — отпустил Арно в сторону Катрин доброжелательную шутку. Свои опустошённые тарелку и кружку он положил в корзину и вернулся обратно к Катрин. Но избегал сидеть от неё слишком близко. — А женщины, помимо нашей бедной Девы Жанны, бывают рыцарями? — откликнулась с робким теплом и грустью Катрин. — Ты про Алиенору Аквитанскую почитай или про Клиссонскую львицу Жанну, много интересного для себя найдёшь, — тонко намекнул Арно жене на то, как можно увлекательно провести досуг. — То есть, я правда тебе не кажусь ничтожеством в моём нынешнем состоянии? — никак не унимался Арно, тревожно глядя на Катрин, желая получить ещё одно подтверждение, что она от него не отвернётся. — Нет, конечно же. Тебе сейчас больше всего нужно тепло близких людей, поддержка, и любящие тебя люди уж точно не отвернутся — видя, что ты в беде. Я в их числе. В самом деле, не ушла же я от тебя после всей истории в Орлеане, — добавила она чуть тише. — Вспоминать прошлого себя противно и стыдно, — пробормотал молодой человек, потянувшись по старой привычке нежно провести рукой по щеке Катрин, но тут же в испуге одёрнул себя, боясь подвергнуть опасности её жизнь и здоровье. — Главное, что ты выводы сделал правильные. Словами через рот надо чаще разговаривать и людей до конца выслушивать. Пойдём домой вместе, — Катрин произнесла последнюю часть фразы таким тоном, не оставляющим места для возражений. Подхватив с земли корзину с пустой посудой, Катрин поправила своё платье после сидения на земле. — Ты идёшь? — Да, конечно… Ты очень сильна в убеждении. Обещаю клятвенно не сбегать на собственное отпевание, — нашлось у Арно сил тепло подначить жену. Поднявшись с земли, он отряхнул плащ от приставшей к нему травы, и с надеждой во взоре чёрных глаз, с исполненной светлой благодарности улыбкой, смотрел на Катрин. — Готье, тебе я доверяю проводить обратно в Карлат мадам Изабель и Сару, со спокойной душой доверяю тебе Мишеля, — эти слова Катрин уже обратила к своему другу. — Я не подведу, госпожа Катрин. С ними не случится ничего, — заверил Готье молодую женщину, улыбнувшись ей. Вместе они, мадам Изабель и Готье с Сарой, оставили скамью и проследовали в сторону замка, маленького Мишеля нёс на своих крепких руках Готье. Арно и Катрин шли за мадам Изабель, Сарой и Готье, бережно и надёжно несущим на руках Мишеля, но чуть поодаль. Катрин шла немного позади мужа, чтобы иметь возможность за ним следить. Всё равно в душе молодой женщины угнездился страх, что, стоит ей ослабить бдительность — и муж снова побежит в церковь сдаваться тому кюре на собственное отпевание, чего Катрин, разумеется, допустить никак не могла. — Катрин, я вот думал… — несмело начал Арно. — С тобой бесполезно спорить, раз ты решила вытащить меня к Абу лечиться. Ты меня, правда, что, из Ада способна достать. И я отправлюсь с тобой к Абу в Кордову, как ты настаиваешь, но… — Ты договаривай, любимый. Я тебя слушаю. Что ты хотел сказать? — отозвалась Катрин миролюбиво. — Я думал о том, кому поручить заботу о моей матушке и о нашем сыне, кто позаботится о них, и чтобы Готье с Сарой тоже были в безопасности, кому можно доверить временное управление делами в Монсальви, за Карлатом приглядит Бернар-младший — в этом я уверен… — перечислял Арно причины своих забот, обременявших его разум, загибая пальцы. — Я тоже об этом думала. У меня даже были кое-какие идеи. И я хотела послать за моей матушкой Жакеттой с дядей Матье — вряд ли бы они отказались от возможности помочь твоей маме заботиться о Мишеле в наше отсутствие. Что же до того, кому передать заботу о Мишеле и твоей маме, кто бы присмотрел за делами в Монсальви… — Катрин на несколько мгновений задумалась, покусывая ноготок мизинца. На лбу молодой женщины пролегли морщинки, выдававшие серьёзные раздумья. И тут внезапно её осенило: — Идея! Точно! Как так я сразу не подумала про друзей нашей семьи, кто от нас не открестился… Бернар-младший д’Арманьяк, и Сатурнен с Донасьеной, и Готье будет им помогать… Я уверена, что и Ксантрай будет в этом участвовать по мере возможностей… — А вот идеи в твою голову пришли очень хорошие, я бы даже сказал — прекрасные. Потому что могу этим людям со спокойной душой доверить нашего ребёнка, родную мать и мой родной край, — охотно признал Монсальви правоту жены. — При всём желании мы бы не нашли кого-то другого лучше всех названных тобой… — Арно, я давно тебе хотела сказать, — начала Катрин, но что-то её заставило запнуться на полу-фразе. — Ты договаривай, смелее, — откликнулся Арно, стараясь поспевать за идущими впереди матерью, Сарой и Готье, который на ходу развлекал Мишеля пока что непонятными младенцу разговорами. — Да, я только с мыслями соберусь, — Катрин прибавила шагу, поравнявшись с мужем. — Подожди немного, я устала… — проговорила она тихонько, что только супруг мог бы её расслышать. Арно в удивлении замер, гадая, что же ещё хотела ему сказать Катрин. — Я знаю, как тебя мучит невозможность пока что быть ко мне физически ближе… Вообще я это хотела тебе отдать после отпевания, но потом я отказалась мириться с этим безумием и святотатством, соврала молебен… В общем, вот, — неловко срывались эти слова с губ смущённой Катрин, а сама же молодая женщина снимала с головы свою чёрную вуаль. К небывалому ошеломлению Арно, вместе с этой чёрной вуалью снялась ещё и приличная длина лавины из золотых и густых волос, надёжно к вуали прикреплённая. Катрин стояла перед ним, прямая и несгибаемая в чёрном строгом платье, столь сильная и решительная при её телесной хрупкости и стройном стане, так одаривающая его преисполненной нежности улыбкой, не отводящая тёплого взгляда фиалковых глаз. Только теперь некогда длинные волосы цвета золота едва достигали уровня подбородка Катрин. Снятую с головы вуаль, к которой она давно приделала свои волосы, Катрин без тени сожаления на лице треугольником протягивала мужу. — Катрин, боже мой… ты зачем это сделала с собою? — вырвалось у него с сожалением, однако дар из рук Катрин он поспешил моментально выхватить, аккуратно сложить и зарыться в него лицом. — И тебе не жаль было обрезать такие прекрасные волосы? — Нет, нисколько! И я бы снова это сделала, будь возможность повторить! Я стала уродливой в твоих глазах, да? — с грустью Катрин взглянула в лицо потрясённому Арно, который теперь прижимал к груди столь ценный, врученный ему, дар. — Катрин, смотри чаще в зеркало. Тебя обрей наголо и одень в мешок из-под муки — ты всё равно будешь прекрасна. Кто бы там тебе что ни сказал. И для меня ты уродиной никогда не станешь. Тема закрыта, — отрезал Арно непримиримо, чем вселил радость и облегчение в сердце Катрин. — Тем более что ты гораздо большее, чем просто красивое личико и фигура… — Я так счастлива это слышать от тебя, — тихо, но с робкой признательностью, с теплотой, только и смогла сказать Катрин. — Сегодня ты спасла меня от страшных последствий моей опрометчивости. Я ведь едва не умер для всех в той церкви. Ты одна, и ещё моя мама с нашими друзьями, не побоялись заразы. Никогда не переставали видеть во мне человека — даже если другие меня давно похоронили… Ты же наплевала на всё — даже на мнение других о тебе, закатила истерику, привлекла к себе всеобщее внимание, соврала заупокойную мессу, украла оружие у Хью Кеннеди и буквально силой вырвала меня из той церкви… Спасибо, Катрин! Ты… Знаешь, наверно, мой ангел-хранитель позаботился о том, чтобы столкнуть меня с тобой, — в горячем восхищении шептал Монсальви, крепко обнимая подарок от Катрин, за неимением возможности пока что обнять покрепче саму дарительницу. — Арно, запомни крепко-накрепко, что я тебе скажу. Тебе нельзя ставить на себе крест, пока не перестало биться твоё сердце. Выхода нет только из гроба. Пока мы живы, будет жива и надежда, — заявила Катрин со всей решительностью и пылкостью. — Ты должен бороться за своё здоровье, за свою жизнь. За то, чтобы быть рядом со своей семьёй. Так покажем вместе нашему сыну достойный пример, всё в наших руках — потому нельзя их опускать! — Всеми конечностями за! — страстно выразил своё одобрение Арно, воодушевлённый полными уверенности и жара словами жены. Катрин шла рядышком, посматривала на мужа, который осторожно убрал за пазуху её вуаль с прикреплёнными к ней волосами молодой женщины, и находила в себе силы улыбаться, преисполненная решимости вылечить супруга и вернуть живым, полностью исцелённым дорогим для них обоих людям. «Ага, так я и отдала своего мужа, отца моего сына, какой-то там болезни! Я его и Латремуйше-то не отдала, так что даже Смерть пусть руки уберёт!» — подобные мысли, точно Катрин была полководцем перед важным боем, одолевали простоволосую и остриженную голову молодой женщины. *** А где-то в Оверни, в той самой церкви, где должна была состояться заупокойная месса по живому человеку, чьё сердце в груди не остановилось, и тело не стыло в могиле, пожилой священник молился о спасении мятущейся и «грешной» души помутившейся рассудком от горя графини Катрин де Монсальви, моля Господа о прощении для неё — за устроенное ею в церкви…