Под крылом дракона

Уснуть, свесив босые ноги над пропастью, не лучшая идея даже для дракона. Но Лис, приникший так близко, как вот уже полвека не смело ни одно живое существо, сопит с таким умиротворением, что веки невольно тяжелеют, и я ощущаю, как опасно замирает тело на грани сна и бодрствования. Чтобы прогнать сонливость, вдыхаю прохладный, одуряюще свежий воздух полной грудью, окидываю взглядом небосвод, черные, будто нарисованные тушью, гряды восточных гор… Но глаза снова и снова возвращаются к склоненной на мое плечо голове. Лицо у человеческого детеныша гладкое, белое, как у тальзарских красавиц, вечно скрывающихся от солнца под кружевными зонтиками, тонкие рыжие брови хмурятся чему-то, губы слегка кривятся, словно в недоумении или обиде. Что же тебе снится, дитя? Рука невольно тянется смахнуть янтарную отросшую прядь, настырно лезущую к сомкнутыми векам, но я отдергиваю руку. Хмурюсь. Стареешь, Джа Лу? К чему эти сантименты с едва знакомым человеческим детенышем? С протяжным вздохом – осторожным и тихим, чтобы не разбудить тревожно завозившегося Лиса – запрокидываю голову назад, закрываю глаза… Вслушиваюсь. Далекие пронзительные крики грозовниц обещают скорую бурю. В нескольких минутах лету от замка начинается густой смешанный лес. В дегтевой темноте с трудом различимы его неровные очертания, но хорошо слышен шелест листвы да трескотня ночных птиц… от моего слуха не укрывается даже тяжелая поступь крупного немолодого хищника, продирающегося сквозь заросли чермеца. С восточной стороны замка, недоступной взору, доносится негромкий клекот моря, шипит пена на прибрежных валунах. Невесело усмехаюсь своим мыслям – и с чего вдруг я решил прочесть мальчишке эти старые, почти забытые стихи, написанные в тоске первых лет заточения? Пена на камнях… что ж, рано или поздно любое живое существо постигнет подобная участь. Незаметно для себя погружаюсь в вязкий, как кисель, тревожный сон… Открываю глаза, пронзенный неожиданным болезненным ощущением – словно невидимый палач вонзил десятки ледяных игл вдоль позвоночника. Это чувство… Забытое, спрятанное в дальний, казалось, наглухо запертый склеп души… Оно вернулось, заполнило меня, будто колодец отравленной водой… Это так странно, что некоторое время я просто прислушиваюсь к полузнакомым ощущениям. Страх. Как давно я не задыхался в его липких объятьях? Кажется, целую вечность – но я-то помню, что лишь чуть больше двух веков назад. В тот день… в тот самый день… Я словно наяву вижу гибкое тело Ми Джа, бьющееся в болезненных судорогах. Она рвется ко мне, но горло беспощадно сжимает силовой аркан; пытается дышать огнем – но вместо пламени из глотки вырываются лишь пепел и дым. А я, прижатый к земле не столько магической сетью, сколько собственным страхом, не в силах исторгнуть ни звука, лишь молча наблюдаю, как ее уводят от меня… я знаю, навсегда. В тот день, уже распятый на пыточном колесе, я понял, что именно страх – не столько смерти, сколько оказаться лицом к лицу с уродливым одиночеством – делает меня слабее новорожденного котенка. Что если бы не он, подобно колодкам тогда сковавший мою волю, то, возможно, все могло быть иначе… По подбородку из прокушенной губы течет кровь. Ну вот, снова ты за свое, старый глупый дракон! К чему вспоминать о том, чего уже не исправить? Лучше вспомни о том, во ЧТО ты превратился, когда вместе со страхом утратил последние крупицы разума! Криво ухмыляюсь. Хорошенькое же тебе дали прозвище. Хасса-ба… Огненный палач. И все же откуда это полузабытое чувство? Взгляд бессмысленно скользит по гладкой щеке человеческого детеныша. Замираю, скованный уже не страхом – удивлением. Так это из-за него? Хасса-ба, дракон, беспощадный монстр… боится за этого мальчишку? Сраженный неприятной мыслью, невольно хочу оттолкнуть от себя тщедушное тело, но Лис крепче вжимается в мой бок, цепляясь худыми пальцами за штанины, шепчет что-то бессмысленно умоляющее. Лишенный последней воли, опускаю руку на шелковистый затылок. Как же так случилось, Лис, что свободолюбивый дракон теперь сидит на двух цепях, одна из которых намотана на твой хилый кулачок? Затаив дыхание, снова прислушиваюсь... Там, внизу, глубоко в подземельях, куда не проникает даже самый настырный лучик света, слышен топот маленьких детских ножек. Они шлепают по грязи, по оледенелым каменным плитам, не боясь поскользнуться или пораниться. Слышу тихий, звенящий колокольчиком смех и бормотание... неясное, смазанное. Растревоженное незнакомыми эмоциями заключенного, гуль, подземный Страж, тоже прислушивается. Но не ко мне, потому что знает мелодию моих сердец… Он слушает – внимательно и жадно, как ровно стучит маленькое сердце у меня под боком. С трудом давлю тихий негодующий рык. Не смей! Ты, жалкое порождение чужой злой воли, даже думать не смей! Прижимаю Лиса так крепко, что слышу, как похрустывают тонкие косточки. Захлопни пасть, гуль! Не отдам! Замыкающие браслеты сжимают запястья, как костлявые лапы смерти — все сильнее и сильнее, будто чуя мой страх… Детский смех. Он слышит мои мысли, и те будят в нем голод. Теперь Страж ищет теплую кровь… Тихий жалобный писк, бульканье… Он пожирает крысу, чавкая и давясь требухой… Встаю, подхватив Лиса на руки. Тот сопит, раздувая щеки как хомяк. Что же мне с тобой делать, лисенок? Поскорей бы отправить домой – и избавиться наконец от невыносимого беспокойного чувства! Но, зная тебя, вполне справедливо терзаться опасениями, что умудришься влипнуть в очередные неприятности! Запереть бы в комнате на три подвесных замка… Хотя чем тогда я буду отличаться от моих собственных тюремщиков? С тяжелым вздохом покидаю каменное плато и иду вглубь коридора, бережно неся свою ношу. Три дня. Мне осталось терпеть всего лишь три дня. В конце концов, что может случиться за столь краткий срок? Лис взбрыкивает в моих руках, как тонконогая сайга в капкане. Вытянув руку, больно дергает за волосы. Недоуменно гляжу в безмятежное лицо. Дыхание ровное, ресницы слегка подрагивают – определенно, все еще спит. Хмыкаю и собираюсь продолжать путь, когда цепкие пальцы вновь зарываются в волосы, дергая что есть силы. Вот шельма неугомонная! Шиплю сквозь зубы, давя ругательства. С трудом сдерживаю желание разжать руки, позволив тощему телу грохнуться на пол. Но вместо этого лишь тихонько потряхиваю маленькое чудовище в воздухе, с отвращением осознавая, что веду себя, как какая-нибудь безумная мамаша, успокаивающая капризного младенца. Опускаю голову и вздрагиваю, столкнувшись взглядом с темными и влажными, как листва даагского дерева, глазами, затуманенными сонной поволокой. Лис щурит припухшие со сна веки, бормочет что-то неясное. Невольно наклоняюсь ближе, чтобы расслышать. - Др-рра-а-коша… - тихо мурлычет тот. Насмешливо фыркаю и отстраняюсь. Что еще за нелепость? Тонкие пальцы ласково гладят меня по волосам, и я отчего-то не спешу отбрасывать руку. Странное, но приятное ощущение. - Дракоша хороший! – проникновенно сообщает мне Лис, затем откидывает голову назад и обмякает, разражаясь оглушительным сопением. Весь оставшийся путь до комнаты Лиса хмуро кусаю губы. Уложив мальчика в кровать, иду в гостиную, отыскиваю запыленное зеркало и, пожалуй, первый раз за долгие годы внимательно разглядываю собственное лицо. Скалю зубы, оценивая величину клыков, хищно раздуваю ноздри, щурю глаза. И с чего вдруг ему взбрело в голову называть меня «хорошим»? Видит Бог-Дракон, в прошлые времена никто бы не осмелился! Я уж молчу про это его… «дракоша». Тьфу, да и только! Конечно, мальчишка спал, но все равно… как-то это… странно. Неужели я совсем не страшный? Может, плюнуть на все, попросить заезжих знахарей набросать парочку заклинаний, да отрастить густую суровую бороду? Хохочу во все горло, вспугивая стайку летучих мышей под сводом потолка. Представляю себе это зрелище! Да ко мне ни одна живая душа на пушечный выстрел не подойдет! Интересно, а в драконьем обличье борода сохранится? Снова хохочу, как ненормальный, хватаясь руками за сведенный судорогой живот. Долго отдуваюсь, приходя в себя. Ох, Лис, что ж ты со мной делаешь, василисье ты отродье… Но все же приятно – ладно уж, перед кем душой кривить? Ухмыляюсь огненным бликам на стенах. «Хороший» я, видите ли… Разбросав по кровати руки, засыпаю быстро и крепко, как каменотес после трудового дня. Хорошо, что никто не может этого видеть – потому что сон застает меня с совершенно идиотской улыбкой на губах.