Письма
31 июля 2020 г. в 10:26
Письмо первое.
Открытка с видом на малую церковь Лайт Плейса. Кровавое пятно, пропитавшее верхний левый угол. Мелкий витиеватый почерк. Строки, уходящие вниз:
«Между 27-29 июня 1916 года
Мой дорогой друг Теодор Уокер!
Я стараюсь писать без исправлений, но здесь все так же темно и холодно. Простите меня за неровные строки. Стоило вам покинуть нас, и весь мир вспыхнул, как свеча. Наверное, немцы снова атаковали город, потому что небо ярко желто осветилось, снова послышался грохот разрушения, и подвал содрогнулся. Я лежала на ступенях, смотря через дверные щели на Манжер, вдыхая ночной воздух и думая отчего-то, что увижу ваш силует. Мне казалось, что пламя, пробирающееся через щели, сожжет меня, как немцы сожгли наш кафедральный собор, но это было бы для меня лучшим концом, ибо пламя, ощущаемое мною, не причиняло боли. Не чувствуйте его и вы в самом сердце Франции, дорогой друг. Одна мысль, что вы находитесь где-то там, в пекле и ужасе, сражаетесь за наши жизни, сжимает мое сердце, как тиски. Я не знаю, что значат слова на вашей медали. «Доблесть», «отвага», «милосердие»… Но я знаю, это про вас. Это и есть вы. Берегите себя, месье Уокер. Вероятно, мое будущее печально. Сознание искажено подвальным горем, всемирным горем - мне показалось, что с часовни донесся удар колокола. Но я знаю, он оторван, его звон никому не нужен. Что со мной, месье Уокер? Неужели разум покидает меня в тот миг, когда во мне нуждается еще один человек? Неужели звон ознаменовал мое безумие? Я стараюсь не терять надежды. Я надеюсь, что не больна, что вы добрались до места, к которому стремились, без ненужных встреч и пролитой крови. Я надеюсь, что вскоре Армэля оставят мучения, что я выберусь отсюда, что вы вернетесь в Лайт Плейс, и все мы встретим лучший мир. Места больше не осталось. Молюсь за вас, месье Уокер.Авелин Морель».
Письмо второе. Открытка с озером и мельницей. Певчие птицы и розы. Край несколько оборван:«Между 2-3 июля 1916 года
Мой дорогой друг Теодор Уокер!
Мое состояние похоже на летаргию. Полагаю, это от недостатка воздуха. Я не ощущаю уже не только страх, но и холод, запах, темноту. Они вокруг меня и во мне, я не мыслю жизни без них. Меня спасает только ваш фонарь и медаль. Не будь их, не будь вас в моей памяти, я бы решила, что мы с Армэлем попали в Ад. Я уже не выхожу к лестнице. Чувствую гарь по ту сторону и начинаю задыхаться. Возвращаясь, чувствую смерть. У Армэля почти нет стопы, но он не видит этого. Он знает, что с ним происходит что-то плохое, но не осознает насколько. Однажды придя в себя и увидев мои ноги, он сказал, чтобы я забрала его ботинки, пока он не умер. Он не хочет, чтобы я стала мародером. Я знаю, он попадет в Рай, потому что заботится, чтобы и моя душа попала туда. Армэль боится одиночества и молчания. Теперь я сижу рядом с ним, проверяю запястье, но почти не ощущаю пульс. Говорю с ним, хотя, полагаю, он уже не узнает меня. Время от времени он начинает кого-то звать, и я вру, что он уже там, куда хочет попасть, и с тем, кого хочет видеть. Не пожелаю никому такой участи – врать умирающему. Я жду Антанту, я жду вас, и если бы вы сказали, что вернетесь, ждала бы всю жизнь. Где же вы? Как бы мне хотелось знать наверняка, что вы живы, месье Уокер.Авелин Морель».
Письмо третье. Открытка с полем и домиками. Лошадь на переднем плане. Почерк мелкий, строки липнут друг к другу:«Ночь, между 4-5 июля
Мой дорогой друг Теодор Уокер!
Когда я думала, что немцы стали для Франции самым большим бедствием, пришел ливень. Полагаю, вы застали его в Манжере и надеюсь, что он не доставил вам затруднений. Это наказание не иначе. На второй или третий день он стал затапливать подвал, а я, безумная душа, проснулась тогда, когда воды было уже по колено. Вероятно, где-то размыло стену, поэтому так получилось… Мне так… (здесь перерыв - кривой сгиб по горизонтали. Буквы растекшиеся) К со… еряла… фон… Наш гроб четыре шага до лестницы, три с половиной… …ть. Вода, вода везде. Грязная и холодная, как умирание. Армэль без сознания. Я пыталась схватить его в охапку, но он оказался тяжелее, чем я думала. Китель упал и начал тонуть, чуть не лишив меня открыток и возможности писать вам. Но они спасены, какое счастье. Да простит меня Господь за такие мысли, но на лестнице, таща волоком бедного вымокшего Армэля, я думала оставить его там умирать. Я ободрала ему всю спину о ступени, и была настолько жалкой, что начала бранить его за то, что он не помогает. И если бы вам пришлось видеть меня со стороны, месье Уокер, вы бы с презрением отвернулись. Вы бы тысячу раз пожалели, что оставили мне фонарь, открытки и медаль. Вы бы возненавидили меня. Армэль очнулся от боли и открыл глаза. О, эти голубые глаза полные слез! «Прости меня, Ави» - вот его слова. На смертном одре, на пороге Ада, куда я попаду за такое отношение к ребенку, я буду помнить эти глаза. Он мой брат, несомненно! (На обратной стороне, крупнее) Накануне мне приснился страшный сон. В нем был немец с часовни, и я видела его. Он смеялся, смотря на меня, и бил в колокол прикладом ружья. Я не слышала звука, не хотела убить его, не запомнила лица, но я видела развалины Манжера, и он застрелил меня. Он подарил мне страх и убил во сне. Месье Уокер, он не убил нас сейчас. Я забыла о нем, и он исчез. Я пишу это дрожащими руками. Сейчас ночь, где-то вдалеке все еще гремит, но дождь прекращается. Мы под сгнившей крышей, Армэль лежит у меня на коленях и дышит. Он жив, месье Уокер, и я жива. Ваша медаль спрятана в кармашке. Я отдам. Иногда человек доходит до той точки, когда становится неуязвимым. Апогей ли это безразличия, надежда ли на счастье, я не знаю. Но я стала неуязвимой сегодня. Мне ничто не угрожает. Так хочется верить. Люблю вас и воспоминания о вас. Выучу ваш язык и скажу это лично.Авелин Морель.
(Приписка. Крупно и четко. В конце расплывшаяся точка). Рассвет. Армэль умер».