Храбрая сердцем

Комната с серыми стенами в чужом доме оказалась намного уютнее, чем моя собственная. Удивительно, как атмосфера в доме влияет на внутреннее умиротворение, последний раз которое я чувствовала, кажется, в прошлой жизни. Странно, но в доме у Азера я чувствовала себя намного спокойнее, чем в доме своей семьи. Шел третий день моего пребывания здесь, но еще ни разу у меня не возникло чувства, что я тут гостья. За это, конечно, стоит благодарить тётушку Фадык, которая окружила меня поистине материнской заботой, которой в моей жизни было катастрофически мало. Мало настолько, что я стала искать ее на стороне. И нашла в доме врага. Дом врага. Насколько уместно это обозначение в случае семьи Куртулуш и нашими отношениями? В сплошном потоке несвязных размышлений на секунду закрадывается мысль о том, что здесь меня принимают лучше, чем дома. Упоминание о нелюбви моих родителей ко мне делает мне слишком больно, отчего сдавленный выдох вырывается из груди, сдавливая горло. Мне стоит немалых усилий отложить слезы и истерику на потом. Впрочем, не в первый раз. Привыкла. Утро начинается непривычно спокойно: с горячего завтрака тёти Фадык, чуждых для меня утренних бесед за чашкой черного чая. Это слишком ново для меня — чувствовать себя комфортно и умиротворенно в чужих стенах, но еще больше приятно то, что я буквально кожей ощущаю свою значимость в этом месте. Азер спешно собирается по своим делам, в подробности которых я вдаваться не собираюсь. Хотя он бы и не стал меня посвящать. Несмотря на те разы, когда он оказывался рядом именно в тот момент, когда мне нужна была поддержка и становился тем человеком, который мог дать мне ее сполна, я все еще не была вхожа в его повседневную жизнедеятельность. Он оставался для меня загадкой, но я четко ощущала, что знаю о нем больше, чем нужно и еще больше, чем могла узнать за эти дни. Невероятно, как люди из разных миров могут найти общий язык так быстро. Я все еще сомневаюсь в том, что мы хорошо понимаем друг друга, как и в том, что он доверяет меня полностью, но мой барьер откровенности пал почти сразу. Где-то между его молчаливыми объятиями после прихода моего дяди и обеспокоенным взглядом в тот вечер, когда я собиралась уйти. Почему я начала верить ему? Не знаю и не хочу думать об этом, в очередной раз убеждаясь в своей наивности.  — Этой ночью останься здесь, а утром я тебя отвезу, — я на минуту опешиваю от подобных заявлений, потому что прежде никто, кроме моей семьи, не мог указывать мне, когда и где оставаться. Тем более на ночь.  — Если собираешься отвозить, тогда отвези сейчас, — я с вызовом смотрю на него, словно он мне чем-то обязан. Моё бунтарское нутро закипает и я уже готова продолжить говорить так колко, что могу разрушить все отношения между нами. Которых нет и никогда не будет. Но в какой-то момент запал спадает на нет. Именно в тот, когда глаза встречаются с его обеспокоенным взглядом.  — Ничего не случится, — я становлюсь мягче и сбавляю тон. Странное чувство, но мне совершенно не хочется ставить ему никаких условий хотя бы потому, что он всё это время старался делать вид, что ничего особенного в жизни двух враждующих семей не произошло. Потому что для меня это было важно и он прекрасно это знал. Я выдыхаю и здравый смысл толкает меня сделать шаг к входной двери, но Азер неожиданно преграждает мне путь собой. Когда в пространство вокруг меня врывается его одеколон, я застываю, словно что-то крепко держит меня за конечности. Мне странно чувствовать это, тем более рядом с ним, но я буквально застываю на одном месте.  — Что за упрямство, — в секунду он закипает, отчего взгляд становится темнее, а голос громче, — говорю уходить — остаёшься, прошу остаться — уходишь. — Я мысленно улыбаюсь его словам, потому что все это очень похоже на меня, — ты не можешь уйти, когда тебе вздумается. Мысли в голове сбиваются со строго намеченного мною плана и я стараюсь сделать максимально глубокий вдох, чтобы упорядочить все, что кипит внутри. Он явно не тот человек, который может ставить мне ограничения, тем более так настойчиво. Я бы рассмеялась ему в лицо, если бы не была так рассержена, поэтому руки механически сжимают сумку сильнее, выплёскивая излишнюю злость.  — Это еще почему? — гордо вскидываю голову, чувствуя своё превосходство по той причине, что у него нет и не может быть здравого аргумента на мой вопрос.  — Потому что я так хочу! — он не медлит с ответом, слова вылетают так быстро и четко, что я в миг теряюсь. Это и не ответ, и не приказ. Что-то ужасно нелогичное и бесячее. Что-то, отчего я так долго не могу подобрать слова и понять, почему он сказал именно так. Мало ли, что он хочет. Я настроена так решительно, что готова в следующую секунду кинуть в него чем-то тяжелым, но я продолжаю ждать от него какого-то продолжения. Заметив моё недовольство вперемешку с удивлением, он выдыхает, словно понимает, что приказы — это не то, чем можно меня удержать в придуманных не мною рамках.  — Послушай, ты же знаешь, что я прав, — его голос вновь становится тише ровно как и мой эмоциональный фон, — когда в Чукуре станет спокойнее, сразу уйдёшь. Он пытается убедить меня, используя всевозможные способы. Мне неловко и одновременно дико чувствовать, как человек, который оставил за плечами не малое количество трупов, воюет с моей семьей и занимается Бог знает чем, стал для меня поддержкой, а прямо сейчас не отпускает в самый эпицентр опасности — мой район. Что-то непривычно сжимается в груди, словно маленький ежик внутри меня начинает прятать свои иголки. Во мне этого прежде никогда не было: ощущения, как кто-то беспокоиться о тебе. И этот серьёзный и насытившийся жизненным опытом человек напротив вгоняет меня в смятение ещё больше.  — В нарды поиграем, — в тёмных глазах напротив мелькает ухмылка, — я тебе даже выиграть дам. С прошлого вечера он сменил белую рубашку на черную и спокойное расположение духа на угрюмое. Он говорил, что отвезет меня домой утром, но сейчас уже десять утра, а я всё ещё не могу заикнуться об этом: Азер всем своим видом показывает, что не настроен на разговоры. Видимо, у него что-то случилось, но подойти я не решаюсь, словно знаю заранее, что ничем хорошим это не кончится. Где же тот тумблер, что делает из заботящегося о своей семье человека в сумасшедшего зверя? И кто смеет его нажимать? Я не замечаю, как продолжаю сверлить в нем дыру своим изучающим взглядом, пока он не находит своими глазами мои. Дыхание перехватывает. Быть пойманной с поличным за разглядыванием Азера Куртулуша — не то, к чему я стремилась всю эту неделю. Он окидывает меня раздраженным взглядом и уходит из дома, нервно хлопнув дверью. Тётя Фадык устало вздыхает и, глядя на меня, невольно пожимает плечами, как бы говоря, что мой сын — псих и ничего его не исправит.

***

Книга, подаренная им, оказывается довольно интересной, затягивая меня в свой сюжет на несколько часов. По-моему, нет большего откровения, чем доверить кому-то то, что ты уже когда-то читал и что уже запало тебе в душу. Ведь если какой-то сюжет оставляет в тебе свой след, это неминуемо показывает, по чему именно болит твоё сердце. Сей факт доставляет мне новую порцию дискомфорта касаемо наших отношений.  — Караджа, скорее, — он залетает в мою — странно говорить об этом месте, как о чем-то своем — комнату без стука впервые, весь растрепанный, с небрежно расстегнутыми пуговицами на вороте рубашки и плаще. Я блуждаю глазами по его телу, оценивая безупречный даже в такой ситуации внешний вид, но потом натыкаюсь на безумно взволнованный взгляд, — мы уходим. Сейчас же.  — Что? — все, что успело вырваться из моих уст прежде, чем он одной рукой хватает мою куртку, а другой — мой локоть и, стащив с кровати, выводит из комнаты, — куда ты меня ведешь? Кожу жгет в том месте, где он держит мою руку и не только от того, что его хватка слишком крепкая.  — Нам нужно уехать, — я вижу только его затылок, пока он волочит меня по коридору в сторону лестницы. Нам? Что, черт возьми, происходит?  — Я никуда не пойду, пока ты не объяснишься, — я хватаюсь свободной рукой за перила лестницы, останавливая нас двоих. Так странно: еще вчера вечером я собиралась покинуть стены этого дома, а сейчас шантажирую его тем, что останусь. Азер резко разворачивается в мою сторону и я буквально врезаюсь в его крепкую грудь, не успев вовремя остановиться. Мы так близко, что я ощущаю на себе его прерывистое дыхание вперемешку с его парфюмом, который преследует меня каждый раз, когда я выхожу из своей новой комнаты. Мне следовало бы сделать настырный вид, но ничего, кроме как беспорядочного бега глазами по его лицу, у меня не выходит.  — Сюда с минуты на минуту придут, — он собирается опять развернуться и продолжить тащить меня по лестнице вниз, но я вновь дергаюсь назад, хватаясь за перила покрепче. Кто придет? Зачем? И почему нам нужно сбегать отсюда, как ворам? Тысяча и один вопрос юлой крутятся в моей голове, и меня дико бесит, что ответы на них мне приходится буквально вытягивать из этого упрямого человека. Когда я хмурю брови, он зло закатывает глаза.  — В Чукуре неприятности, надеюсь ты помнишь, — слова словно стружка из-под фрезерного станка слетают с его губ, что я едва могу разобрать смысл, — я пытался решить ситуацию, но твои опять сделали только хуже. Упоминание им моей семьи и помощи в одном предложении больно режет по ушам и гладит по сердцу. В моих глазах загорается нескрываемая радость, плечи расправляются и я расслабляюсь.  — Ты помогал нашим? Азер подходит ко мне еще ближе, почти вплотную, отчего мне приходится задрать голову выше, чтобы не потерять зрительный контакт. На секунду мне кажется, что его зрачки расширяются.  — Я помогал нам, — слова обжигают лицо и перехватывают дыхание, — нам всем, — исправляется он, замечая мое смятение. Я опешиваю настолько, что смотрю на него, не моргая. Это не поддаётся моему пониманию, потому что месяцем ранее я была похищена им, а три дня назад почти брошена на улице возле своего района. Моё растерянное состояние не остается без его внимания, поэтому он разряжает обстановку, спускаясь на две ступени ниже, оставляя между нами небольшое расстояние. В этот момент я выдыхаю.  — У всех твоих, — на этом слове он делает неодобрительный акцент, — скоро начнутся неприятности, и у тебя тоже, поэтому пока ты в моем доме будь любезна не представлять для моей семьи опасность, хорошо? Мне не хватает времени все обдумать, потому что он уже стянул меня на пару ступеней ниже, приближая к выходу. Дыхание учащается, когда я представляю неизвестных людей на пороге своего дома. Жизнь постепенно научила меня жить в неизвестности, как в чем-то нормальном, и одновременно бояться её больше всего на свете.  — Стой, подожди, — видимо нарастающая паника в моем голосе слишком очевидна, раз он с первого раза слушается и действительно останавливается, — что с моей семьей? Где тётя Фадык?  — Мама с Йылмазом уехала еще ночью, а твоя семья, — Азер делает глубоко вздыхает прежде, чем продолжить, — усилила охрану, одолжила еще людей, а женщин отправили в Бурсу. Когда он заканчивает, я замираю и отрешенно пялюсь в стенку, что находилась за его спиной. Женщин моей семьи увезли. Без меня. Их стали спасать, а меня нет. В какой-то момент я перестаю замечать стоящего напротив Азера и отрешенно моргаю, смотря куда-то в пол. Прежде знакомое, но с недавнего времени исчезнувшее чувство одиночества вдруг заполняет всё пустое место внутри меня, сдавливая все органы до отказа. Мне становится так тяжело стоять, что я с силой сжимаю перила до белых костяшек. Когда-то я думала, что живу в самой любящей семье, но с годами всё изменилось настолько, что я кожей чувствую, как с каждым днем становлюсь им чужой больше и больше. Куртулуш кажется понимает, о чем я думаю, потому что единственным свидетелем моих минутных слабостей, связанных с семьей, был он, поэтому прерывает напряженную паузу, продолжив свой монолог.  — Караджа, — мое имя звучит уверенно и громко, отчего я возвращаюсь в реальность, — твой отец просил увезти тебя, так что шевелись, девочка. Я в очередной раз не успеваю осознать то, что он говорит, но упоминание о том, что отец побеспокоился обо мне, греет мне сердце, а настроение резко улучшается. Эти резкие смены с душевного волнения на спокойствие изрядно трепят мне нервы, но я надеюсь, что в силу возраста у меня еще есть несколько сотен нервных клеток, чтобы дожить до старости, минуя маразм.  — Я могу и сама дойти, — резко вырываю запястье из его ладони и спускаюсь, обойдя его стороной. Он что-то недовольно бормочет мне в спину, вероятно, в очередной раз говоря, какая я невыносимая, но я знаю это лучше него самого, поэтому ничем кроме легкой ухмылки на губах я не могу ответить. Мы выходим из дома, и мой взгляд натыкается на несколько окровавленных трупов охранников, что лежат около дома.  — Азер, — я торможу и его и себя, судорожно вдыхая морозный воздух и осматриваясь вокруг. Он как-то досадно хмурится, словно я узнала секрет, который он старался от меня скрыть.  — Здесь уже были до меня, — он подходит ближе ко мне, слегка ослабляя хватку своей ладони, — поэтому тебе лучше уехать. — Я почему-то пропускаю мимо ушей упоминание лишь обо мне одной, сдерживая подступающую к горлу тошноту: видеть мертвыми людей, с которыми непосредственно общался последние дни, слишком тяжело. Конечности сводит судорогой от мыслей, как быстро может закончиться жизнь и какой жестокой может быть смерть.  — Почему я не слышала выстрелов, как давно это случилось? — я бешено начинаю засыпать его вопросами, срываясь на крик, — я могла бы им помочь.  — Караджа, — он становится прямо напротив меня, перекрывая жуткую картину своим широким силуэтом, — им бы никто не помог, они знали, на что шли. Его свободная рука медленно ложится на моё плечо, отчего я просто теряю контроль над собой и перестаю сдерживать слёзы. Пальцы на моём плече чуть сжимаются.  — Но это нечестно, — я перевожу свой взгляд на него, — на их месте должна быть я. После моих слов его взгляд темнеет и становится более серьезным. Я буквально чувствую, как он напрягается, будто со мной действительно что-то случилось.  — Слава Богу, что ты не смогла им помочь, Караджа, — он последний раз мягко поглаживает большим пальцем руки моё плечо и, разворачивая к машине, уводит. Я слушаюсь, потому что у меня нет сил на истерику, как и на что-то другое. Несмотря на то, что все вокруг всячески старались оградить меня от своих грязных дел, это так или иначе окружало меня и каждый раз доводило до ручки. Когда-нибудь я точно вскроюсь от неизбежности. Азер сажает меня в машину, закрыв за мной дверь, и, взглянув на оставшийся позади собственный дом через зеркало заднего вида, вздыхает, будто прощается с ним надолго. Машина трогается, увозя нас из одной неизвестности в новую.